Он протестующе дернулся. Уцепился за вдову, схватил ее за руку. И вдруг стал трясти ее, худенькую старушку в черном платье, трясти изо всех сил.
— Хэй, — кричал он, — хэй! — словно пытался обуздать лошадь, взвившуюся на дыбы.
Опомнясь, он бросился в переулок.
«Что я наделал! — задыхался он. — О я злосчастный! Женщину! Слабую, жалкую женщину… Я сошел с ума».
Эшти привалился к стене. Он все еще тяжело дышал от возбуждения. И при этом был счастлив. Невыразимо счастлив оттого, что наконец, наконец-то поколотил ее.
1927
Шестнадцатая глава,в которой Элингер вытаскивает Эшти из воды, а он сталкивает Элингера в воду
Купающиеся обыкновенно доплывали до середины Дуная, к венскому пароходу, и там с веселым визгом колыхались, покачивались на высоких волнах. Эшти, который всякий день валялся на берегу в купальных трусах, с завистью посматривал на веселые компании. Никто здесь не плавал лучше его, однако и воображение его работало лучше, чем у кого-либо. И следовательно, он трусил.
Однажды он решил, будь что будет, переплыть на другой берег.
Его мускулистые руки разрезали воду. Он и не заметил, как оказался на середине Дуная. Там он немного замешкался. И стал прислушиваться к себе. Он не задыхался, сердце работало ровно. Он мог бы плыть так еще долго. Но тут ему пришло в голову, что он не боится, и от мысли, что не боится, он так испугался, что его тут же охватила паника.
Он повернул было назад. Однако берег, от которого он плыл, казался более далеким, чем противоположный. Он решил плыть к нему. Вода здесь была какая-то чужая, глубокая и холодная. Левую ногу схватило судорогой. Эшти сильно ударил правой ногой, и на ней тоже узлами напружились мускулы. Он хотел привычно лечь на спину, но только переворачивался то вправо, то влево, крутился, ушел вниз, нахлебался воды, несколько раз выплывал на секунду-другую, а потом, все плотнее окутываемый темными пеленами воды, стал погружаться, глубже и глубже. Руки отчаянно колотили.
На берегу это заметили. Закричали: посреди реки кто-то тонет.
Некий молодой человек в голубых купальных трусах, стоявший, облокотись о перила, возле купальни, уже бросился в волны и стремительно плыл к утопающему.
Он подплыл еще вовремя.
Голова Эшти как раз показалась из воды. Спаситель схватил его за длинные волосы и потащил к берегу.
Там Эшти скоро пришел в себя.
Открыв глаза, он прежде всего увидел небо, потом песок, потом людей, стоявших под золотыми лучами солнца; их обнаженные тела серебристо поблескивали. Такой же голый, как все, господин в темных очках опустился возле него на колени и считал пульс. Вероятно, то был врач.
Люди, его окружившие, с великим любопытством смотрели на молодого человека в голубых купальных трусах, того самого, кто только что — как узнал теперь Эшти — на глазах у любопытной и взволнованной публики вытащил его из пасти смерти.
Подойдя к Эшти, молодой человек протянул ему руку и назвал себя:
— Элингер.
— Эшти, — представился Эшти.
— О, маэстро, — почтительно воскликнул молодой человек, — кто же не знает вас, маэстро!
Эшти попытался держаться как человек, которого «знают все».
Он был в смятении.
До сих пор чего только он не получал: великолепный альбом для марок в детстве, золотое кольцо на память о конфирмации, позже несколько одобрительных рецензий и даже одну академическую премию, — однако сразу столь много и притом от одного человека он не получал еще никогда. Лишь когда-то давно — от матери и отца, от обоих вместе.
Новый знакомец вернул ему жизнь. Если бы в этот день он по случайности не пришел купаться или в момент несчастья спокойно закурил, вместо того чтобы мгновенно броситься в воду, был бы сейчас Эшти где-то там, среди рыб, на речном дне… в неизвестности… бог знает… Да, он родился заново. Только что, тридцати двух лет отроду, он родился вторично.
Эшти поднялся на ноги, пожал молодому человеку руку.
С трудом выговорил:
— Спасибо.
— О, не стоит благодарности.
— Спасибо, — повторил Эшти, словно благодарил случайного прохожего за спичку; чувствуя затрепанность слова, он постарался восполнить его смысл интонацией и тепло повторил: — Спасибо.
— Право же, это пустяк.
«Моя жизнь пустяк?» — подумал Эшти и проговорил вслух:
— Ваш поступок, сударь, был прекрасен. Это героический поступок. Акт человечности.
— Я очень рад.
— А я, право, и выразить не могу… и выразить не могу, — запинаясь, повторял Эшти и, схватив теперь обе руки молодого человека, стал бурно трясти их.
— Ради бога, — неловко бормотал тот.
— После такого случая нам следовало бы сойтись поближе. Не знаю, располагаете ли вы временем…
— Когда угодно, маэстро.
— Сегодня? Нет, не сегодня. Завтра у меня, на чашку кофе. Или позвольте, лучше вечером. Знаете что? В «Глазго» на верхней веранде. В девять вечера.
— Бесконечно польщен.
— Словом, вы будете?
— Разумеется.
— До свидания.
— До свидания.
Молодой человек поклонился. Эшти обнял его, еще мокрого, и пошел к раздевалке. По дороге он то и дело оборачивался, оглядывался на молодого человека, несколько раз помахал ему рукой.
Ровно в девять он был на верхней террасе «Глазго». Поискал своего знакомца. Пока его нигде не было видно. У столов под электрическими вентиляторами прохлаждались соломенные вдовцы, угощали женщин фруктовым шампанским.
В половине десятого Эшти забеспокоился. Эта встреча была ему душевно необходима. Он очень сожалел бы, если б им случилось разминуться и из-за недоразумения он никогда больше не увидел бы своего величайшего благодетеля. Одного за другим подзывал он официантов и каждого спрашивал, не приходил ли господин Элингер.
При этом выяснилось, что описать его он бы не мог. Помнил только голубые купальные трусы и золотой передний зуб.
Наконец у самого подъемника, там, где за декоративными растениями снуют взад-вперед официанты, он увидел человека, сидевшего к публике спиной в скромном ожидании. Эшти подошел к нему:
— Простите… господин Элингер?
— Так точно.
— О, так вы здесь? Давно?
— С половины девятого.
— Вы меня не видели?
— О, конечно, видел.
— Но почему же не подошли?
— Боялся помешать вам, учитель.
— Ну, знаете! Впрочем, мы ведь еще и не знаем друг друга! Странно, не правда ли? Друг мой, дорогой мой друг, прошу вас. Сюда, сюда. Оставьте это. Ваш стакан принесет официант.
Молодой человек был на полголовы ниже Эшти, худ и не так мускулист. Светлые с рыжинкой волосы посредине разделял пробор. На нем был белый летний костюм с поясом и шелковый галстук.
Эшти впился глазами ему в лицо. Так вот он каков. Вот так выглядит герой, истинный герой. Он рассматривал его долго, благоговейно. У Элингера крепкий лоб, явственно излучавший отчаянность, решительность. Эшти чувствовал: вокруг него жизнь, подлинная жизнь, от которой он отошел, которой пренебрег ради литературы. Ему думалось о том, как много бесценных душ живет затаенно, в безвестности, о том, что надо ему почаще бывать среди людей. Особенно завораживала Эшти простота Элингера, та великая простота, которая ему самому никогда не была доступна, ибо он, очевидно, уже и в колыбели был полон сложностей и комплексов.
— Прежде всего поедим что-нибудь, — предложил Эшти непринужденно. — Я голоден как волк. Надеюсь, вы тоже.
— Нет, я недавно полдничал.
— Жаль, — рассеянно отозвался Эшти, изучая меню. — Очень жаль. Словом, вы ужинаете. Метр, что там у вас? Судак на закуску, отлично. Зеленый горошек, тоже прекрасно. Цыпленок в сухарях, салат из огурцов. Пирожное. Клубника со взбитыми сливками. Превосходно. Пиво, потом вино. Бадачоньское. Минеральная вода. Подавайте все, — добавил он, разойдясь.
Элингер сидел напротив него, потупясь, словно проштрафился в чем-то.
Терраса на крыше, освещенная электрическими лампами, огненно взвивалась в знойное небо. Внизу, в черной африканской тьме, дышал город с его пыльными домами и мостами. Лишь полоска Дуная тускло поблескивала.
— Расстегните рубашку, — посоветовал Эшти, — эта адская жара все не спадает. Я целый день писал, раздетый. На мне только и было мое вечное перо.
Элингер молчал.
Эшти накрыл его руку своей. И тепло, заинтересованно спросил:
— А теперь расскажите что-нибудь о себе. Чем вы занимаетесь?
— Служу в частной конторе, — ответил Элингер чуть слышно.
— Где?
— «Первая венгерская нефть».
— Ну, вот видите, — отозвался Эшти, сам не зная, что хотел этим сказать. — Женаты?
— Нет.
— И я нет, — засмеялся Эшти прямо в небо, которое здесь, на этой крыше, было словно бы ближе к нему.
— Моя жизнь, — таинственно и значительно заговорил Элингер, — это истинная трагедия, сударь! — Он показал малокровную десну над золотым зубом. — Отца я потерял очень рано, мне не было еще и трех лет. Моя бедная матушка осталась вдовой, с пятью детьми, которых она содержала трудом своих рук.
«Сырой материал, — думал Эшти, — неинтересный и неосмысленный. Интересно и осмысленно только то, что имеет форму».
— Но, слава богу, — продолжал Элингер, — с тех пор мы все достигли гавани. Сестры удачно вышли замуж. У меня тоже есть какое-никакое местечко. Жаловаться мне не приходится.
Они оба ели с отменным аппетитом. Элингер изложил историю своей жизни, и больше сказать ему было нечего. Эшти время от времени старался подстегнуть замирающий разговор. Он спросил Элингера, когда и где он научился так превосходно плавать. Элингер ответил, скупо, бесстрастно. Затем погрузился в неловкое молчание.
После клубники принесли в ведерке замороженное шампанское.
— Выпьем, — ободряюще воскликнул Эшти, — давайте выпьем! Вам сколько лет?
— Тридцать один.
— Значит, я старший. Если ты позволишь…
В конце ужина Эшти сказал торжественно:
— Я всегда — пойми, всегда, в любое время к твоим услугам. И не так, как другие, которые говорят «в любое время» лишь для проформы. А действительно всегда — сейчас, вот в эту минуту, и завтра, и через год, через двадцать лет, пока я жив. Со всеми моими потрохами. Со всею душой. Того, что ты сделал, я никогда не забуду. И вечно буду тебе благодарен.