Яношка неслышно ходит вокруг стола, что-то ищет. Поднимает с пола нитку серебряного дождика, каким украшают рождественскую елку.
Он показывает нитку отцу.
— Видно, ангелочки ее обронили, — объясняет отец Яношке. — Разве ты не знаешь, что скоро рождество? Нынче ночью к нам прилетали ангелы.
Облокотись на буфет, Вера внимательно прислушивается к их беседе. Так значит, сюда прилетали ангелы. Должно быть, они-то и пели рано утром — пели и для нее! Она стоит, распахнув невидящие глаза, с раскрытым от изумления, от блаженства ртом…
1907
Перевод Е. Малыхиной.
ДВА МИРА
Молодожены прибыли из Ниццы в семь часов вечера. На вокзале их никто не встречал. Они вышли из вагона первого класса, наняли экипаж, куда поставлены были два их желтых английских чемодана, и тотчас же поехали домой. Нарядная коляска на резиновых шинах неслась по проспекту, и молодая женщина, раскрасневшись от нетерпения, из-под полуопущенных век смотрела на вечерний Будапешт.
— Где наша квартира? — в сотый, наверно, раз спросила она и потерла тонким белым пальчиком запотевшее стекло.
Житваи промолчал. Вскоре коляска свернула в узкую улочку и выехала на площадь. Доктор обнял и поцеловал жену.
— Вот мы и дома.
Житваи, он был крепкий, черноволосый — типичный венгр, легко, как пушинку, поднял женщину. По нему было видно, что трудился он в жизни не покладая рук. И вот теперь, после двадцати трудных лет, мог наконец пожить в свое удовольствие в собственной квартире, которую со вкусом выстелил шелком и шкурами. Он радовался жизни. Чуть не смеялся от счастья, плюхнувшись на мягкий диван в темной комнате и спокойно покуривая вечернюю сигару. Мебель, картины — все здесь было красивое и знакомое.
Его жена, весело напевая, порхала по комнате. Житваи взял ее под руку и стал ей показывать их гнездышко.
— Это салон.
— Вот зеленая столовая.
— Там спальня… гостиная.
Молодая женщина жадно впитывала в себя новые впечатления. Все казалось ей необыкновенным, интересным. Кое-где еще пахло краской. В гостиной благоухали цветы и горела лампа под голубым абажуром. Дома у нее не было таких больших окон, такой мебели, таких смелых необычных картин. Все вокруг, даже безделушки, сулили жизнь новую, упоительную. Радость вскружила ей голову, и она опустилась на пушистый зеленый ковер.
— Какой свежий, шелковистый, как трава… Словно мы на лугу.
Взяв из фарфоровой вазы букет фиалок, Житваи осыпал ими жену.
— А вот и цветы. Сыплются цветы… дождь цветов…
В гостиной, пропитанной весенними ароматами, они громко смеялись, обменивались поцелуями, эти два неугомонных счастливых ребенка.
Полная нетерпения женщина вбежала в другую, маленькую комнатку.
— И здесь как все мило, ново!
Она взялась за ручку двери, возбужденная, готовая тотчас открыть ее. Но дверь оказалась заперта.
— А там что?
— Моя приемная, — слегка смутившись, ответил Житваи.
— Покажи.
— Зачем тебе это? — пожав плечами, засмеялся он.
— Хочу посмотреть.
— Лучше завтра.
— Ну, пожалуйста, мне ужасно хочется.
Доктор насупил брови. Он потянулся было за ключом, лежащим в кармане, но передумал. Взяв жену за руку, он обнял ее и крепко поцеловал. Ему казалось: войди они в эту комнату, вечер будет испорчен.
Но молодая женщина приникла к двери и ни за что не желала отступать.
— Там совсем темно, — заглянув в замочную скважину, сказала она.
— Разумеется.
— Оттуда веет холодом… Там что, не топят?
— Не фантазируй. Пойдем отсюда.
— Погоди-ка. Я вижу в темноте металлическую этажерку и стеклянный шкаф. Что это?
— После увидишь.
Приуныв, маленькая женщина оторвалась от замочной скважины; она была бледна, возбуждена, полна нетерпения. Глаза ее лихорадочно и влажно блестели; ясно было — не возьми она себя в руки, вот-вот произойдет их первая ссора. Она стояла у порога таинственной комнаты. Неизвестной комнаты, куда ее не пускали.
Они перешли в гостиную, и муж стал играть на рояле. Она села на диван. Закрыла глаза. В душу закралась масса коварных, гадких вопросов. Музыка казалась ей деревянной, монотонной, траурной. Виртуозные пассажи, будто быстроногие ящерицы, подкрадывались к ней, холодом пробегали по шее, рукам, ядовитой пеной оплевывали тело — она содрогалась. Почему ей нельзя войти в таинственную комнату? Ей чудилось нечто ужасное. Неуютная комната с холодными светлыми стенами, где лежит груда чистых, блестящих ножниц, ланцетов, пил, трубочек, игл, ложек, зеркал и других странных инструментов, которые вонзаются в живую человеческую плоть и сейчас еще хранят слабый запах крови. А рядом гнездышко счастливых молодоженов. И это — ее будущий дом. Мебель пропитается запахом лекарств. В отчаянии гнала она от себя страшные видения. Побледнев, откинулась на подушки. Таинственная темная комната скорбно, во все глаза уставилась на нее. Комната эта — как бездна. Доверчивая, ни о чем не подозревающая, идет она, улыбаясь, по квартире с мраморными статуями и пальмами и вдруг попадает в камеру пыток, летит в бездонную пропасть.
Она очнулась, когда муж подошел к ней и коснулся ее плеча.
— Тебе хочется спать?
— Я на тебя сердита, — ответила она отчужденным, глухим голосом. — Мне больно, что ты мне не доверяешь.
На следующий же день доктор начал принимать больных.
Жене его хотелось знать, как пройдет прием, и она наблюдала, следила за всем, вздрагивая при малейшем шорохе.
В два часа пополудни раздался первый звонок. Одного за другим слуга впускал больных в прихожую. Житваи надел белый халат и, уйдя в приемную, запер за собой дверь. Жена молча, спокойно ждала. Три часа провел доктор в приемной. Оттуда доносились протяжные и отрывистые стоны, тяжелые вздохи, кашель и плач. В белом платье, с белым как мел лицом женщина нервно ходила по комнате и из серебряного флакончика брызгала вокруг крепкими духами. Ее платье источало аромат персидской лилии, вызывающий головную боль.
Прием закончился в пять часов, как обычно. Житваи тут же переоделся и поспешил к жене.
Поежившись, она от него отстранилась.
— Ты опять раздражена, — разведя руками, пробормотал доктор.
Она опустилась в кресло, глядя на мужа. Он рассердился, его черные глаза сверкали. Каждый шаг был словно удар грома. Ей причиняла боль эта неуемная сила и хотелось видеть его перед собой на коленях.
Она начала ненавидеть мужа. Содрогалась от прикосновения его руки, взгляда, голоса. Ночью ей мерещились чьи-то крики и во мраке мелькали разноцветные точки. Однажды, когда она ела апельсин королек, ей почудилось, что пальцы у нее в крови, и она с отвращением бросила мякоть апельсина, кровоточившую, как открытая рваная рана.
Входить в таинственную комнату ей по-прежнему не разрешалось.
Но вот как-то заветная дверь распахнулась перед нею. Житваи оделся и ушел из дома. Второпях он забыл запереть приемную.
Молодая женщина — сердце у нее колотилось — вошла туда и испуганно попятилась назад. Потом принялась жадно разглядывать все вокруг. Комната, где лежало множество разного рода пил, а в дальнем углу виднелся скелет, напоминала хитроумно оборудованную камеру пыток. На потушенных бензиновых горелках стояли колбы с желтой и красной жидкостью. Сюда, стало быть, приходят страждущие. Здесь мечутся, обливаясь слезами и кровью, несчастные больные, которые в прихожей ни живы ни мертвы ждут, когда распахнется дверь приемной и они лягут под нож черного человека, того, кто превратил в лазарет квартиру молодоженов и собирает там все людские хворобы и мерзкие язвы. В глазах молодой женщины мелькнул ужас. Впервые открылось ей бесконечное убожество рода людского. Неистребимая жажда мести ожесточила сердце. С брезгливостью изнеженных барышень, инстинктом здорового человека возненавидела она приемную. Ее лицо, хорошенькое личико, исказила злая, отталкивающая гримаса.
Она надела пальто демисезон и шляпу.
Стоял теплый мартовский день. Ей хотелось окунуться в здоровую, ароматную жизнь, синее воздушное море. Сбежав с лестницы, она вышла на улицу. Волосы ее растрепал шаловливый ветерок. Счастливый взгляд мечтательно устремился на мягко очерченный небосвод, который кроткими голубыми глазами смотрел на нее. В запекшийся рот целовало солнце. Здесь было лучше, чем дома.
Она возвратилась в девять вечера. Житваи уже сидел за столом, поджидая ее. Они молча поужинали.
— Что с тобой? — спросил муж.
— Ничего, — ответила жена.
Но в душе она чувствовала какую-то щемящую боль.
«Они дороже ему, чем я», — подумала она.
Молодая женщина ревновала мужа к больным. Эту ревность не задушила даже злорадная мысль, что она проникла все же в таинственную комнату. На другой день после полудня, когда начал трещать звонок и Житваи, наморщив лоб, скрылся в приемной, у жены его разболелась голова; ей захотелось встать на пороге и, раскинув руки, отразить атаку больных, которые все шли и шли, осаждали квартиру. Ей казалось, это люди иной породы. Безобразные и требовательные. Требовательные и нетерпеливые. Чуждый мир, который она не понимала и поэтому ненавидела.
Как-то вечером она сидела рядом с мужем.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— Отведи меня туда.
Ей хотелось вести борьбу в открытую. Хотелось знать, почему ей не позволено переступать порог таинственной комнаты, но Житваи молчал. Потом стал прохаживаться из угла в угол.
— Ты такая счастливая. Ведь ты никогда не болела, — сказал он только.
Так прошли весна и лето. Осенью их пригласили на праздник по случаю сбора винограда. Молодая женщина танцевала на открытом воздухе, вспотела и сильно простудилась.
Сначала болезнь казалась несерьезной. Но жар все не спадал. Миловидное ее личико было измучено, горело, она металась в белых подушках. Муж безмолвно сидел у изголовья. Сначала днем. А потом и ночью. Он отворил двери всех комнат, приемной тоже, вся квартира превратилась в лазарет. Доктор перестал принимать больных.