1925
Перевод Е. Малыхиной.
КУПАНИЕ
Солнце раскалено добела.
Словно высвеченный магниевой вспышкой, горит в его лучах балатонский курортный городок. Беленые домики, кукурузохранилища — все вокруг обрамлено песком и кажется белым. Даже солнце. А пыльная листва акаций бела, как писчая бумага.
Было около половины третьего.
В тот день Шухайда рано отобедал и сошел с крыльца в садик.
— Ты куда? — спросила жена; она вязала, сидя у клумбы с турецкими гвоздиками.
— Купаться, — зевнув, ответил Шухайда; в руках у него были вишневого цвета купальные трусы.
— Взял бы его с собой, — стала упрашивать жена.
— Нет.
— Но почему?
— Потому что он негодник и бездельник, — ответил Шухайда и, помолчав, добавил: — Не занимается, вот почему.
— Да что ты, он все утро занимался, — пожала плечами жена.
На скамеечке возле кухни насторожился мальчик лет одиннадцати. На коленях он держал закрытую книгу — латинскую грамматику.
Мальчик был худенький, наголо остриженный, в красной майке и полотняных брюках, на ногах — сандалии. Мигая, переводил он глаза с отца на мать.
Сурово вскинув голову, Шухайда холодно спросил:
— Ну, хорошо: как будет по-латыни «меня будут хвалить»?
— Lauderentur, — не задумываясь, пролепетал мальчик, но прежде встал со скамейки, как в школе.
— Lauderentur, — насмешливо покивал головой Шухайда, — lauderentur. Ясно, и на переэкзаменовке мы тоже провалимся.
— Да он же знает, — оправдывала сына мать, — знает, только путает. Тебя боится.
— Заберу его из школы, ей-богу, заберу, — подогревал себя Шухайда. — В ученики к слесарю отдам, в колесники!
Он и сам не знал, почему в запале выбрал именно эти ремесла, никогда и в мыслях он их не держал.
— Поди сюда, Янчика, — позвала мать. — Ты ведь все выучишь, сынок, правда же?
— Этот сопляк в гроб меня вгонит, — перебил Шухайда, злость была для него все равно что паприка в пресной пище, — в гроб вгонит, — повторил он, с наслаждением ощущая, как гнев расширяет его сосуды, чудодейственно прогоняя послеобеденную скуку.
— Я учу, — запинаясь, едва слышно сказал мальчик.
Жалкий, униженный, смотрел он на мать в поисках защиты.
Отца он словно и не видел. Только чувствовал. Всегда и всюду чувствовал его ненависть.
— Не учи, не надо, — махнул рукой Шухайда. — Ни к чему.
— Но он же занимается, — возразила мать и, притянув к себе сына, погладила его по голове. — И ты его прости. Янчика, ступай-ка за своими трусиками, — сказала она вдруг, без всякого перехода. — Папа возьмет тебя купаться.
Янчи не понял, что случилось, почему это мама за него вступилась и самовластно, без лишних слов уладила их не сегодня начавшуюся ссору. Но все же мигом взлетел на крыльцо. Бросился в темную комнатку и стал искать там в ящиках свои купальные трусы. Точно такие же, как у отца, только поменьше. Те и другие сшила госпожа Шухайда.
Отец заколебался.
Ничего не ответив жене, он остановился у куста крыжовника, словно поджидая замешкавшегося сына. Потом, вероятно, передумал. Вышел за калитку и направился к озеру, хотя чуть медленней обычного.
Мальчик искал довольно долго.
Янчи провалился на экзамене по латыни за второй класс гимназии. Этим летом он готовился к переэкзаменовке. Но и в каникулы занимался спустя рукава, и отец в наказание неделю запретил ему купаться. До конца запрета оставалось еще два дня, как тут было не воспользоваться случаем? Янчи лихорадочно раскидывал одежду. Наконец трусы нашлись. Размахивая ими, выскочил он во двор. Мать ждала его одна. На бегу, привстав на цыпочки, он поцеловал ее, любимую, дорогую, и помчался догонять отца.
Мать крикнула ему вслед, что спустится к озеру попозже.
Шухайда шел впереди шагах в двадцати. Янчи бежал во весь дух, шлепая сандалиями по пыльной дорожке. Он скоро нагнал отца, у живой изгороди. Но трусил позади, точно собачонка, опасаясь, как бы не прогнали.
Отец не сказал ни слова. Мальчик украдкой заглядывал ему в лицо, но оно оставалось замкнутым и холодным. Шухайда шел, высоко подняв голову и глядя прямо перед собой. Казалось, он просто не замечает сына, знать его не желает.
Несколько минут назад такой счастливый, возбужденный, Янчи поник и уныло плелся за отцом; ему хотелось пить, хотелось по нужде, он с радостью вернулся бы, но боялся, что отец опять раскричится, а это еще хуже.
И он просто ждал, что будет.
От дачи до озера было всего четыре минуты ходу.
Курортный городок на каменистом залайском берегу без электричества, без удобств выглядел жалким, захудалым. Отдыхали там семьи бедных чиновников.
Во дворах дач под шелковицами мужчины и женщины, едва одетые, босые, ели арбузы, жевали вареную кукурузу.
Шухайда как обычно сладким голосом здоровался со знакомыми, и мальчик решил было, что наступило долгожданное примирение, и отец сердится только так, для виду. Однако вскоре тот снова нахмурился.
Кузнечики стрекотали на солнцепеке. Уже потянуло приятно гниловатым запахом воды с озера, уже показалась развалюха купальня, а Шухайда все молчал.
Тетя Иштенеш, служительница купальни, в своем неизменном красном платке открыла им кабинки, сначала отцу, потом сыну — ту, в которой обычно переодевалась мать.
Пляж был пуст: только они да еще какой-то парень, чинивший старую лодку; сидя на земле, он распрямлял ржавые гвозди.
Янчи разделся первым.
Он вышел из кабинки и в замешательстве, не зная, что делать, стал разглядывать свои ноги так пристально, будто впервые их увидел. Войти без отца в вожделенную воду он не посмел.
Шухайда, уже отрастивший брюшко, но еще мускулистый, вышел в своих вишнево-алых трусах, выпятив чернявую волосатую грудь, всегда поражавшую мальчика.
Янчи взглянул ему в лицо, пытаясь понять, можно ли искупаться. Но ничего не увидел. Уж очень блестели стекла пенсне в золотой оправе.
Растерянно смотрел он, как отец входит в воду.
Лишь когда Шухайда бросил через плечо: «Можешь купаться», — Янчи поплелся за ним.
Он шел на шаг от отца. Не окунался, не плавал по-лягушачьи, как обычно, а брел по воде, ожидая отцовских указаний. Заметив это, Шухайда презрительно, угрюмо бросил:
— Трусишь?
— Нет.
— Чего ж тогда стоишь как чурбан?
У сваи, где они остановились, вода была мальчику по грудь, отцу — чуть выше пояса. Оба окунулись, наслаждаясь ласковым прикосновением теплого озера: зеленая вода вскипела вокруг них, как молоко.
Шухайда блаженствовал, им овладело задорное, игривое настроение.
— А ты, братец, трус.
— Нет.
Он тут же сгреб сына в охапку и подбросил.
Янчи взлетел в воздух и задом шлепнулся в воду. Вода, бурля, расступилась и с таинственным ропотом сомкнулась над ним. Прошло несколько секунд, прежде чем он вынырнул, фыркая и отплевываясь. В первые мгновенья он ничего не видел и тер кулаками глаза.
— Что, не нравится?
— Нравится.
— Тогда еще разок. Раз, два, — и он опять подхватил мальчика.
На «три» Шухайда подбросил Янчи с такой силой, что, мотнув головой и растопырив руки, сам навзничь ухнул в воду.
Напротив простирался шомодьский берег. Озеро сверкало, словно миллионы бабочек били по нему алмазными крылышками.
Шухайда подождал немного, как в первый раз.
— Ну, — разозлись, сказал он наконец.
Потом грозно и хрипло:
— Что за шутки? Не валяй дурака!
Тишина.
— Где ты?!
Шухайда озирался вокруг близорукими глазами, всматриваясь в даль: вдруг Янчи вынырнул где-нибудь там, он ведь прекрасно плавал под водой.
Прошло уже больше времени, чем в прошлый раз. Намного больше.
Его охватил ужас.
Рассекая воду, он устремился к тому месту, где, ему казалось, упал сын.
— Янчи! Янчи! — звал он.
Но и там, за сваей, мальчика не было. Тогда он принялся загребать руками воду, беспорядочно черпать ее с поверхности, с глубины, силясь разглядеть дно, но замутненная вода все застилала. Он окунулся с головой, вытаращив, как рыба, глаза под стеклами пенсне. Так он искал и искал — ползая по илу на животе, на четвереньках, упершись локтями, кружа, глядя по сторонам, искал неутомимо и методично, обшаривая каждый клочок дна.
Мальчика нигде не было.
Повсюду лишь вода, цепенящая монотонность воды.
Задыхаясь, кашляя, он с трудом поднялся, отдышался.
Ползая по дну, он смутно надеялся, что сын тем временем вынырнул, стоит у сваи или чуть дальше и смеется, а то и в кабинку побежал переодеваться. Но теперь-то он понимал, что под водой пробыл всего несколько мгновений, какими долгими они ни казались, и мальчик не успел бы выйти на берег.
На озере царили такой покой, такое безучастие, о каких он до сих пор и не подозревал.
— Эй! — завопил он, не узнавая собственного голоса, — Его нигде нет!
Парень на берегу, вколачивавший гвозди в лодку, приложил ладонь к уху.
— Чего?
— Нет нигде! — Прохрипел в отчаянии Шухайда.
— Кого?
— Не найду! На помощь! — закричал Шухайда что было сил.
Парень положил молоток на банку, снял брюки — не хотелось мочить — и вошел в воду. Он спешил, но Шухайде казалось, что парень едва двигается. Сам он нырнул раз и другой, на коленях обшаривая дно, отполз немного, но, испугавшись, что слишком удалился от прежнего места, вернулся, словно охраняя его. Голова у него закружилась, и, чтобы не упасть, он ухватился за сваю.
Когда парень подошел, Шухайда только хрипло дышал и не мог толком ответить на его расспросы.
Оба лишь бесцельно бродили в воде взад-вперед.
На берегу ломала руки тетя Иштенеш.
На крики сбежалось человек тридцать, принесли багры, сети, даже лодку послали к месту происшествия, что было излишним на таком мелководье.
Вскоре весть, что кто-то утонул, облетела окрестность. Уже как о свершившемся факте.
А госпожа Шухайда, посидев в садике среди турецких гвоздик, наконец отложила вязание. Она зашла в темную комнатку, где Янчи недавно искал свои трусы, и, закрыв дверь,