— Ладно, но чего ты хочешь, сколько тебе дать, чтоб ты молчал? Мешка кукурузы хватит? Всю зиму проживешь. Мало одного мешка, хочешь два?
— Как два, даром? — удивился Кэмуй.
— Да не даром, несчастный, а за то, чтоб он молчал. Он должен молчать, словом не обмолвиться. Все село ты купил, кроме вот этого. Да не имущество у него осталось — имущества у него не больно много, — а язык. Вот за язык я и даю ему сейчас два мешка! Ну, берешь?
— Эх, Зорина, Зорина, сожрала тебя эта бесплодная земля! — И Пэуникэ повернулся, собираясь уходить.
— Погоди, — схватила его за плечо она. — Я знала, что не возьмешь, я тебя испытывала, и, если б ты взял, я от тебя отстала бы, забыла бы о тебе. Тебя нельзя купить, ты даже за меня не продашься. Да я и не хочу, не надобен ты мне купленный. У меня Кэмуй купленный-перекупленный, проданный-перепроданный, точно кляча.
— Что ты там болтаешь, баба?
— Сидишь смирно, кабан, дрянь ты! Он врывается к тебе в дом, на глазах у тебя жену твою лапает, а ты как воды в рот набрал, поссориться боишься! Ты самый первый на всю Жосень — и боишься, что поднимется на тебя село, словно они перед тобой не ходят по ниточке. Он пакость в твоем доме разводит, а ты отпускаешь его целым и невредимым! Возьми в руки кол да все кости ему переломай! Мне с ним, что ли, подраться, коли ты ве в силах защитить жену свою и дом? Вставай, несчастный, чего сидишь?
— А зачем мне в драку лезть? Я его так прижму, что он у меня «Отче наш» станет читать не как поп велит, а как я ему прикажу. Да что толку руки марать, у него силы, ровно у бабы, что только вчера разродилась. Все село такое, как он, зачем мне драться?
— Надо его проучить, чтоб он не болтал. Землю ты у него отберешь не сегодня, так завтра, как у всех отобрал, но он должен молчать, понял? Заткни ему рот!
Пэуникэ усмехнулся.
— Погляди-ка, он над тобой смеется! — крикнула мужу Зорина. — Тебе все равно, так пускай тебе и сейчас все равно будет. — И она охватила Пэуникэ за талию, приподняла и, положив на пол перед печью — у него не было сил, да и застигла она его врасплох, — разорвала его рубашку и укусила в грудь, но не больно. — Гляди, несчастный! — повернулась она к Ангелаке. — Если бы я была его женой, он не позволил бы мне, как ты позволяешь, глотку бы тебе перегрыз! Я и сейчас ему мила, он хоть завтра на мне женился бы. Не веришь? Спроси его сам. Ты женился бы на мне, женился? — Она взяла Пэуникэ за плечи о посмотрела ему прямо в глаза.
— Женился бы, — пролепетал Пэуникэ.
— Слышишь? Женился бы, а потом свернул бы мне шею. Не простил бы мне, что я до такого докатилась… Правда, не простил бы?
— Нет, простил бы.
— Ну тебя к черту, ты тоже тряпка! — сказала Зорина и поднялась, оставив Пэуникэ на полу.
Она притворилась рассерженной, подбросила в огонь дров и, вырвав у Ангелаке тетрадь в зеленой обложке, шваркнула ею об стенку. Но в душе она была счастлива в горда.
— Ну, а теперь почему не уходишь?
— Жду, пока придут люди, — ответил Пэуникэ, счищая с себя пыль. — Я договорился с ними. Они придут взять обратно свои вещи, потому как начнутся осенью дожди и все у вас во дворе погниет зря.
— Какие же это вещи? — заинтересовался Кэмуй.
— Плуги, повозки, все, что вы у них забрали.
— Да как же они их возьмут?
— Очень просто, так же, как и вы брали. Помаленьку. Заберут и присмотрят за ними, весной все понадобится — надо пахать, полоть, сеять.
— Ты что, одурел? Это мои вещи, я их купил.
— Тебе вернут то, что ты дал.
— Мне не надо.
— Тогда не станут возвращать, а вещи все же возьмут.
— Так нельзя, у меня бумаги. Гляди-ка сюда, я все записывал, полна тетрадь — кто подписался, кто палец приложил. Пусть только тронут мое имущество — живыми не уйдут!
— Как так не уйдут? Это ведь все село.
— Как «все село»?
— Очень просто. Мы ходили из дома в дом, я и еще человека четыре.
— Разорил ты меня! — взвыл Кэмуй и кинулся душить Пэуникэ.
Тот оттолкнул его, и Ангелаке, стукнувшись о стену, схватился за деревянную лопату, которой сажают хлеб в печь. Он занес ее и ударил. Пэуникэ, покачнувшись, присел на корточки, удар пришелся ему в плечо. Правой рукой он заслонил лоб, чтоб Кэмуй не разбил ему череп. Ангелаке ударил еще раз, и широкая часть лопаты раскололась пополам. Он ударил Пэуникэ в поясницу, но у того хлынула носом кровь. После третьего удара Пэуникэ даже не застонал. Тщетно пыталась остановить мужа бросившаяся к нему Зорина. Ангелаке вконец осатанел, на губах у него выступила пена. «Еще раз ударит по голове и убьет», — подумала Зорина, отпихивая Ангелаке к стене и вырывая у него из рук лопату. Кэмуй извернулся и схватил кочергу. Он уже было поднял ее, но жена сунула ему под нос тетрадь в зеленой обложке и закричала:
— Брошу в огонь! Если ударишь, сожгу ее!
Ангелаке побледнел, бросил кочергу, и Зорина вышвырнула ее во двор. Но Кэмуй начал пинать Пэуникэ ногами, и Зорина, видя, что унять его невозможно, кинула тетрадь в печь.
— Что ты делаешь, баба? — И Ангелаке попытался вытащить тетрадь, но жена запихнула ее поглубже в огонь.
— Рехнулась ты? Спятила? — вопил Кэмуй.
Он схватил жену за волосы и старался дать ей подножку и повалить на пол. Но это не удалось. Он опустился на колени, уперся локтями в пол и, стоя на четвереньках, глядел, как пылает тетрадь. Хотел вытащить ее поленом, но жена, тихо засмеявшись, хлопнула его по пальцам.
— Что, раскис? — сказала она. — Бумажка тебе всего дороже? Испугался?
— С ним снюхалась! — Ангелаке поднялся. — Снюхалась, чтоб меня разорить! Он подучил тебя бросить записи в огонь, мать твою!.. — И он ударил ее по спине обломком лопаты.
— Уймись, несчастный! — Зорина вырвала у него из рук обломок. — Никто не учил меня, что делать, своей головой додумалась. Если бы я была с ним заодно, так бросила бы тебя к черту, еще когда он вернулся с войны, да я не хотела быть с ним заодно. У меня с тобой есть счеты, я еще тебе не заплатила.
— Какие счеты? — крикнул Ангелаке, отыскивая взглядом, чем бы ее оглушить.
— Не знаешь? Не сказала я тебе, когда ты взял меня у отца, — ты ведь пристанешь, как чесотка, никому от тебя нет спасенья, — не сказала я, что буду тебе такой женой, какую ты никогда не найдешь? Сказала? Так знай, что я такой и была! Я тебя подговорила покупать покойников, надеялась, что съездит тебя кто-нибудь заступом по спине, искалечит, захиреешь ты, да тебе везло. И еще повезло в том, что не наскочил ты на тех людей, к которым меня тянуло. Я ни с одним из них не спала, только вот его желала, да он не захотел. Все равно он моим будет, не беспокойся! Не шипи и не поглядывай на полено, я тебя не боюсь, никогда не боялась и, если бы не отец, не пошла бы за тебя даже через сто лет! Ты меня одевал да по селу водил и думал, что я под твою дудку пляшу!
— Замолчи, несчастная, нечего вздор молоть!
— Чего буркалы вытаращил? Думаешь, что вывернешься, что не придут люди? Придут. Я отнесла им обратно червонцы, всем отнесла и сказала, кто их украл! Пэуникэ поднял людей против тебя, но и я тоже! И я же подговаривала тебя скупать землю, скупать все, что попадется, лишь бы дать им кукурузы. У тебя ее хоть завались, а они с голоду мрут… А ты кукурузу задаром получал от своего брата. Я им во двор мешок привозила, чтоб не померли их дети, а землю, я знала, ты все равно отдашь им обратно, бумаги я разорву или в огонь кину, чтоб их как не бывало! Эту тетрадь, что дал тебе брат, я не думала сжечь, но хорошо, что и ее уже нет. Ты остался по-прежнему со своей землей, а больше у тебя ничего нет, даже кукурузы нет больше под навесом, все роздал. Довольно ты над людьми измывался, придется тебе и еще кое-что им отдать, чтоб они тебя простили, — сквозь зубы процедила Зорина, презрительно глядя на него.
— Меня простили? Убирайся к дьяволу! — И он неожиданно толкнул ее.
Зорина, споткнувшись, упала возле печи. Ангелаке схватил доску для теста и принялся ее избивать.
— Убью тебя, сука, хватит тебе надо мной насмехаться, убью вас обоих, — говорил он, ударяя то ее, то Пэуникэ, который лежал без сознания. — Убью вас, свидетелей нет, скажу, что захочу, всех судей на свете подкуплю! — повторял он, с яростью нанося им удары. — А в тех, ежели придут, стану стрелять, как ступят во двор, так и пошлю их на тот свет вслед за вами! — Он бил так сильно, что сам охал, не слушая стонов жены. — Сорвался твой план, сука, никуда ты с этим скелетом не пойдешь, кроме как на небо, не будешь ты с ним, сука! Собиралась надуть меня, собиралась над Ангелаке Кэмуем шутки шутить, сука! Не о ком тебе уже думать, избавишься от дум! И мне наплевать, что у тебя Пэуникэ в мыслях, нет у меня больше забот, наплевать мне. Бабы найдутся, всех баб на селе куплю, не стоскуюсь!
Зорина, у которой голова была разбита в кровь, стонала, но не могла под ударами ни подняться, ни крикнуть. Не спуская глаз с Кэмуя, она подползла поближе к дверце печи. Когда он повернулся, чтобы снова ударить Пэуникэ, она быстро вытащила из печи горящее полено и ткнула им в босую ступню Ангелаке.
— Аа-а-а! — завыл Ангелаке, прыгая на одной ноге и хватаясь за ступню.
Зорина опять ткнула его поленом, в другую ногу, и, пока Кэмуй, обезумев от боли, глядел на жену, она кинулась и схватила его. Но ее избитые руки болели. Ангелаке осилил ее. Они повалились на пол, в золу, и начали кататься с одного конца комнаты на другой, перекатываясь и через Пэуникэ, который все еще не приходил в себя. Ангелаке протянул руку за горящим поленом, и Зорина, догадавшись о его намерении, вцепилась ему в горло и стукнула его головой об пол, чтоб он потерял сознание. Но она услышала хрип и почувствовала, как его голова мягко повисла набок. Зорина в ужасе перекрестилась. В эту минуту во двор ворвались крестьяне, и Зорина услышала, как один из них кричит:
— Оскопим его!
— Батя! — во весь голос взвизгнул Лику.
— Что с тобой? — Окешел испуганно остановился.