ой может череп раскроить любому, кто к ней сунется. Тудорица, простоволосая, налила в тыкву керосину, подожгла его и, размахивая платком, закричала тучам: «Как бежала я с моим Николае по любви куда глаза глядят, так и вы бегите, тучи!» И случилось чудо: как сказала Тудорица заклинание, так тучи и разбежались, и солнышко засияло. Вот как дело было.
— Иоана пошла замуж в двенадцать лет, когда сама еще не знаешь, девка ты или парень, — говорит тринадцатая старуха.
— Ладно уж, другие еще моложе замуж выходили. Если девка пошла замуж, стало быть, готова к тому, что ей господь бог наказал.
Шестнадцать седых старух, торжественных, отрешенных от всего мирского, не спеша направляются к дому покойника. Самая высокая из них рассказывает остальным о жизни Иоаны Жуману.
Двадцать лет назад Иоане исполнилось двенадцать, училась она в пятом классе начальной школы. Вечерами читала в учебнике про битвы Михая Храброго с турками и пристально разглядывала картинку: господарь пронзает взглядом палача из Крайовы, а тот, растерявшись, никак не может отрубить ему голову. Когда Тома пришел ее сватать, Иоана уже сделала уроки и играла в куклы, сидя на кровати. Родители вот уже несколько часов разговаривали с Тома и его матерью, а Иоана и не знала, о чем они говорят. Ничего, кроме уроков и кукол, ее не занимало. Зимой в деревне взрослые часто собираются и обсуждают такие вещи, которые не следует знать детям. Иоана, сидя на кровати, полуодетая, возилась с куклами и не прислушивалась к разговору за столом. Тихонько напевая, она выдавала кукол замуж, разводила их и снова женила. Тома бросал на нее исподтишка пристальные взгляды, но она не обращала на него никакого внимания. К тому времени Тома отпустил усы и ходил в венгерских сапогах, купленных у одного перекупщика из Крэешть. Среднего роста, худой и хилый, он все же сумел себя поставить в селе и выглядел вполне внушительно, особенно если принять во внимание его хозяйство. Ему стукнуло двадцать, так что время устроить свою свадьбу давно уже приспело. Он не женился только потому, что девушки не очень-то обращали на него внимание, а он себя не особенно утруждал поисками той, которая пришлась бы ему по душе. Без баб он не томился: в селе было полно вдов. Днем глаза Тома были зеленовато-желтого цвета, словно кожура от лука. Такие глаза обычно бывают у людей добродушных и слабовольных, а бессмысленная улыбка, застывшая в правом углу рта, не улыбка даже, а гримаса, придавала сыну Марку Жуману дурацкий вид. Но дураком он не был; в этом Иоана убедилась позже. Тогда, вечером, мать сказала ей:
— Иоана, доченька, подойди-ка к столу, покажись людям.
— А что им от меня надо?
Это были сваты. Но она не знала, зачем они пришли, в ей не хотелось расставаться с куклами.
— Иоана, что ты ответишь парню, который к тебе посватается?
— Ничего не отвечу — просто выйду за него замуж, не оставаться же мне старой девой, как Илинка Сфетку.
Тринадцатая старуха закашлялась.
— Я выйду замуж за красивого и храброго парня.
— Тома — красивый, хочешь выйти за него замуж?
— Может, он и красив, но не по мне. И глаза его мне не нравятся, и усы тоже. Еще лицо исцарапает. Потом он старый — пусть на такой и женится. Не ждать же ему, пока я вырасту, — ответила Иоана.
Тома приблизился к кровати, притворившись, будто его рассмешила шутка девочки, и попытался погладить ее по плечу. Иоана не противилась, даже сама в ответ дернула его за усы. Заметив, что рука Тома скользит по ее плечам вниз, к бедрам, она резко отвела ее, посмотрела на него враждебно и сказала:
— И не стыдно тебе, старик, глупостями заниматься?! Мама, скажи этому человеку, чтобы он отстал от меня. Он просто пьян.
Родители Иоаны распивали вино с матерью парня и не обращали никакого внимания на Иоану и Тома. Им казалось вполне естественным и то, как он себя ведет, и то, что девочку это смущает. Иоана, поняв, что родители ее не слушают, схватила кукол в охапку и убежала в кухню.
— Она пугливая, — сказал Тома.
— Если ей сейчас не быть пугливой, пока она в девках, то когда же?
— Она пуглива и своенравна, — повторил Тома.
— Ничего, обломается, — успокоила его мать Иоаны. — Все девушки сначала такие — а потом привыкают.
Между кухней и комнатой, где сидели гости, было окошечко без стекла, задернутое шелковой занавеской, и Иоана теперь могла слышать разговор и понять, зачем пожаловали к ним Тома со своей матерью. Сперва ей не верилось, что этот усатый мужчина с желто-зелеными глазами собирается на ней жениться, а когда она убедилась, что это правда, то судорожно прижала кукол к груди. Ее хотят разлучить с куклами. Это все, что она поняла тогда.
Свадьба состоялась через две недели. Тудорица, жена Николае Фиру, залегла тыкву с керосином и платком разогнала тучи, и небо очистилось, выглянуло солнышко. После свадьбы Тома ежедневно брал Иоану на работу. Весной — пахали и сеяли, летом — окучивали кукурузу и жали пшеницу. В школу он ее не пускал. А через год и побивать начал. Иоана не умела готовить. И Тома ее бил. Иоана не умела ткать, шить рубахи и белье. И Тома ее бил. Иоана умела только играть в куклы, одевать их, выдавать замуж. И чтобы отделаться от них, Тома зимой бросал их в снег под навес, а весной кидал на телегу с навозом и вывозил в поле. Самую красивую он повесил на ореховом дереве, растущем в глубине сада. Орех был высокий и старый, Иоана без лестницы не могла на него взобраться и снять куклу. А все лестницы муж запер в погребе. Когда Тома не мог ее видеть, Иоана плакала под орехом, глядя на повешенную куклу, жалела ее.
Несколько ночей подряд Иоане снился Михай Храбрый. Смелый господарь, одетый точь-в-точь как на картинке из учебника истории, приходил к ним в село, хватал Тома за грудки и спрашивал, зачем он повесил куклу на верхушку ореха. Тома начинал заикаться от страха, а потом умирал, сраженный справедливым гневом правителя. Иоана прижимала куклу к груди и смеялась от радости, пока не просыпалась, чтобы заплакать снова.
— Моя жена только и умеет, что в куклы играть, — говорил Тома смеясь.
— А зачем ты на ней женился, знал ведь, что́ умеют такие маленькие девочки?
— Я женился, чтобы она другому не досталась и чтобы земля ее не ушла от меня. Земли, правда, у нее маловато, но у других-то и совсем нет. Я взял Иоану, чтобы она подросла и тогда моей стала. Поэтому я ее взял, и еще потому, что мне нравится нежное тело телочки.
Двадцать пять старух не спеша направляются к дому покойника. Та, что живет на окраине села, закончила рассказ о жизни Иоаны и ее мужа. Тринадцатая старуха сказала:
— Тома, известное дело, бабник. Иоане плохо жилось; глупая, зачем только она пошла за него?
— Будто на это ее воля была. Родители ее выдали — и весь сказ.
— Нечего было их слушать. Не вышла — лучше было бы.
— Тебя послушать — так ни одна девка замуж не должна идти, а вроде тебя всю жизнь в девках оставаться.
— Может, скажешь, ты девкой осталась, раз замуж не пошла?
— А вот и осталась! Захоти ж я замуж — вышла бы сто раз, многие за мной бегали, в любви клялись. Просто я не хотела…
— Слыхали — она не хотела…
— Да, вот не хотела — и все. Я замуж не пошла ни в двенадцать, когда сама не знаешь еще, девка ты или парень, ни в шестьдесят, когда обеими ногами в могиле стоишь.
— Да замолчите вы, черт побери, ведь к покойнику идете, не на базар.
Старухи внезапно смолкли.
— Бабки! Бабки идут! — закричал парнишка, широко распахивая ворота. — Сейчас выть начнут!
Тудорица Фиру, та, что в день свадьбы Иоаны зажгла тыкву, полную керосина, и прогнала тучи, вошла во двор вслед за старухами. Про Иоанину жизнь она знала все до капельки, и смерть Тома ее нисколько не огорчила. Она его всегда терпеть не могла, но после того случая, когда он попытался переспать с ней, просто возненавидела. Однажды она так прошлась по нему палкой, что Тома целую неделю провалялся в постели, прикладывая компрессы к синякам. Она никогда не понимала, как могла Иоана жить с таким мужем. Теперь подруга наконец-то от него избавилась; ей не надо было бояться ни мужа, ни родителей, считавших этот брак счастливым. Замкнутая по натуре, Иоана могла теперь не скрывать своей радости: умер муж, который в грош ее не ставил. Незадолго до смерти Тома запустил в нее глиняной миской и разбил ей голову. Только сельские старухи могли оплакивать его смерть. Тудорице же хотелось разыскать Иоану, схватить ее в охапку, растормошить и вместе с ней смеяться и плясать от радости.
Одна женщина из Валя-Анилора, когда у нее муж умер, пела и плясала у крыльца, обезумев от счастья. Она была калекой, но к ней словно молодость вернулась. Она плясала и пела как сумасшедшая, пока не свалилась от усталости. С мужем она жила плохо. Когда-то в молодости была красавицей, в приданое за ней давали лоскуток земли, потому парень и женился на ней. Жизнь ее очень походила на Иоанину, только Иоана была намного моложе и могла теперь жить так, как ей заблагорассудится, как никогда раньше не жила.
Тудорица вошла в комнату, где лежал покойник, — старухи плакали над ним. Только старухи плачут, только они все прощают мертвым. Иоаны там не было. Тудорица отметила, что даже в гробу Тома сохранил свою обычную улыбку в углу рта, то ли последний вызов, то ли упрек. Воспользовавшись моментом, когда старухи на нее не смотрели, Тудорица вытащила из-за пазухи куклу и положила ее в гроб, под саван. Беззащитная, пусть будет она на том свете вечным укором человеку, который здесь, на земле, обижал ее сестер.
Двадцать шесть старух оплакивали покойника. Тудорица пошла искать Иоану, еле сдерживая рвущуюся наружу радость. Она была уверена, что Иоана должна испытывать те же самые чувства, и поэтому очень удивилась, застав ее в саду плачущей.
— Иоана, ты с ума сошла, с какой стати ты ревешь? Он того не стоил…
— Ах, не трогай меня, не трогай…
— Иоана, разве можно по нему так убиваться?
— Оставь меня в покое, прошу тебя.
Иоана плакала в саду, под орехом, глядя вверх, на ветку, где болталась полусгнившая веревка. Жизнь прошла мимо. Ушла молодость. Эта когда-то висевшая на старом орехе кукла была молодостью Иоаны.