— Я государственный служащий, у меня жалованье.
— Которого тебе хватает на табак и выпивку. Ты всегда любил выпить, погулять и поразглагольствовать. Так дай и другим повеселиться и поразговаривать. Думаешь, если ты меня в хлеву держишь, то я на Марии не женюсь? Вот вступлю в кооператив и без вас обойдусь.
— Не спеши, сынок, не спеши с кооперативом. Ты думаешь, что это приют для сопляков?
— Я буду работать, как-нибудь проживем…
— Войка, глянь-ка, до чего же у нас парень старательный! И гордый. Ложись-ка, Лазарь, отоспись, может, у тебя мозги прочистятся. И не думай ты об этой ведьме, уж она-то о тебе точно не думает, небось они сейчас с Испасом в саду под сливой на луну глядят.
Когда почтальон с женой ушли спать, Мария не решилась подойти к Лазарю. Она не спала всю ночь. В селе потешались над ней: бабы сплетничали по углам, парни усмехались, глядя ей в глаза.
— Дщерь божья подарила всевышнему внучку.
Теперь Мария начала понимать, почему женщина, чье лицо бессонными ночами ей так и не удалось разглядеть, оставила ее ребенком у дороги в поле с голубыми и красными цветами. Плод чистой любви стал для нее обузой, от которой надо было избавиться. В ту ночь, когда Мария родила девочку в домике на краю села, она много думала: что скажут люди? Потом запеленала ребенка и с восходом солнца была уже в поле. Девочка спала у нее на руках. Ветер пригибал к земле траву и цветы. Мария положила девочку на охапку сена у обочины и стала медленно удаляться. Так когда-то оставила ее мать. Плакала ли она, понимая, что никогда больше не увидит свое дитя? Она вынесла ее в поле ночью, пройдя семь деревень от своего села, оставила у дороги и ушла навсегда. Мария удалялась от дочери, пытаясь почувствовать то, что чувствовала ее мать. Что заставило ее положить ребенка на обочину? Любимый ее бросил или его родители не захотели взять в дом беременную женщину? Может быть, в селе считали, что она спала со всеми, кто к ней приставал, подстерегал в саду или стучал по ночам в окошко? Или хозяин не захотел держать у себя прислугу с ребенком?
Вокруг простиралось поле в голубых и красных цветах. Десятки вопросов мучили Марию, голова раскалывалась, а глаза видели восход солнца как в тумане. В висках стучало, казалось, буря обрушилась на нее с неба. Вдруг едва слышный писк остановил Марию, вернул к действительности. Девочка плакала. Мария волчицей бросилась к клубку пеленок, схватила его в объятия и как безумная закружилась среди цветов и трав. Солнце взошло, чтобы услышать обращенные к нему слова Марии:
— Это мое дитя, и я его никому не отдам. Это мой ребенок, кровиночка моя. Слышишь, солнце, это мое дитя, и мне не стыдно. Я родила его в любви, и я сделаю его счастливым. Никто не выгонит меня с работы, я сумею заработать деньги и вырастить его. Окрести его, солнце, подари ему счастье, прогони тучи с его пути. Поцелуй его, солнце!
Солнце глядело на Марию из колодезного ведра. Она глотнула холодной воды, в которой плавало солнце, и поцеловала его. Солнцем из ведра она омыла пылающее полуденным зноем лицо, чтобы немного остыть. Колодезный журавль тихо поскрипывал, как калитка в глубине сада, в которую так давно не входила тень Лазаря.
В зеркале воды отразилось лицо Марии, уставшей от долгого ожидания. Она вздохнула, подняв глаза к небу.
— Он еще не пришел…
Из дома раздался детский плач. Ведро выскользнуло из рук Марии, и солнце снова упало на дно колодца.
Был полдень.
Перевод Е. Азерниковой.
ПОМОЛВКА
Два невысоких холма застыли друг против друга, разделенные долиной, где весной и осенью прокладывает себе путь мутная ленточка ручья. Здесь, в селе Делены, выстроились в ряд с десяток домов, крытых красной черепицей и железом. Жители этого села — люди трудолюбивые и суровые; только лишь по большим праздникам, во время свадеб или крестин, забывают они о невзгодах и веселятся так, словно весь мир принадлежит им одним.
Накануне помолвки Сильвии во дворе дома Николае Тырлы, по прозвищу Кула Плясун, собралась вся родня. Каждый лез из кожи вон, считая своим долгом высказаться о необыкновенном счастье, привалившем хозяину дома. На кухне Марта, тетка Сильвии со стороны матери, режет уже третьего гусака, бормоча себе под нос что-то невнятное, но, стоит ей остаться наедине с сестрой Ливией, она спешит сказать все, что, видно, у нее давно накипело:
— Ну, пусть наша Сильвия ученая, пусть из одного рода они с сыном Теметеу — все одно не ровня она ему. Что толку от ее учености? Ну, торгует она брынзой и рисом в сельмаге, как и другие всякие, а вот Нуцу Теметеу, он у нас один такой на все село. Парень с понятием, и в армии отслужил, хоть и считают некоторые, что шея у него кривая да в небо он глядит совсем как утка, которая у господа дождя просит. В воскресенье Кула породнится с Теметеу, у которого батрачил… Большая эта честь для Кулы — но не заслуживает он ее, так и знай.
— Лина, Марта, сварите к завтрему щи из того щавеля, что я утром собрал, — раздался голос Николае. Он стоял на одной ноге под сливой, возле окна, и пытался вытащить колючку из левой пятки. Рядом с ним на трехногой табуретке сидел Влад и предлагал свою помощь, поскольку у него и рука полегче, и глаза позорче. Николае Тырла по прозвищу Кула Плясун отшил его в тех выражениях, которые, видать, ему по нраву были:
— Сам занозился — сам и вытаскивай! Так я всегда считал и считаю…
Вечером, когда родня разбрелась по домам, чтобы утром собраться снова, Кула Плясун все еще стоял под сливой возле окна, куда к тому времени вынесли деревянный стол, и угощал Влада Тимотей палинкой. Половину бутылки они уже опорожнили. Выпивка развязала Куле язык. Влад же был хмур и лишь изредка выдавливал из себя слово. Ему до сих пор не верилось, что Сильвия не знала о завтрашней помолвке. Они вместе окончили торговое училище и получили распределение в один и тот же магазин. Девушка вроде всегда была с ним откровенна. Так зачем же она выкинула такой номер и пригласила его на свою помолвку?! Сам бы он и шага не сделал, но она, лукавая, как все девушки, запудрила ему мозги: родители, мол, очень хотят, чтобы воскресенье они провели вместе.
«Поедем, Влад, — приглашала она, — мои будут рады тебе, особенно папа, ты ему очень нравишься!»
— Вот так-то, Влад-Владуц, выдам я свою дочь за самого богатого парня из Делен. Дай им бог счастья! Выпьем за мою дочку! Вот так! Вот и хорошо… Эх, Влад, эх, Владуц, я спину гнул на Теметеу… Пять лет и шесть месяцев! И может, батрачил бы и дольше, да однажды во время жатвы вывел он меня из терпения и влепил я ему оплеуху, да такую, что череп раскроил. Вот так-то, Влад-Владуц. И меня вытурили… вернее, я сам ушел. Вот… Выпьем за твое счастье, хочу и тебя увидеть женихом, а невеста твоя пусть будет красавица, как моя дочка. Эй, Влад-Владуц, скажи, Сильвия у меня красивая?
— Сильвия?.. Эх! Да вы…
— Красивая или нет?
— Красивая, но…
— Постой, раз говоришь, что красивая, то скажи: тебе она нравится? Красивые девушки ведь всем парням нравятся, так? Отвечай — как мужик мужику. Так или нет?
Влад одним махом опрокинул стакан и не спеша наполнил его снова. Ему хотелось стукнуть кулаком по столу и спросить сидящего напротив человека, за что же он его живьем на сковородке поджаривает. Но что-то заставило его сдержаться.
— А в жены ты бы ее взял? Ха-ха, молчишь? Ну, тогда давай выпьем за счастье. Эх, да что ты понимаешь…
— Я-то? Это смотря что вы имеете в виду…
— Я спрашиваю тебя, как мужик мужика, ты бы взял ее в жены? Сильвию? А? Что скажешь?
— Я?.. Нет! Вернее… Ну, если как мужик мужику, то да. Хотя… нет. Да, Сильвия…
— Легче, легче, не так пылко, не ровен час — она или тетка услышат… Вот так… Ты-то жену любить будешь и служанку из нее делать не станешь. Будешь с ней хорошо жить, Влад-Владуц. Когда я у Теметеу батрачил, то хлебал летом суп из одного щавеля, зато воду пил от пуза. Палинкой же баловался только сам Теметеу да его сыночек… Теперь тебе ясно, почему я дочку выдаю замуж за Нуцу… Богатые люди! И я породнюсь с ними! Я, батрак, буду их по брюху похлопывать. Ха-ха… Понимаешь?
У Влада от злости желваки на скулах заходили. Он сплюнул от отвращения и ребром ладони отодвинул стакан. В третий раз приходит он в этот дом, но раньше отец Сильвии казался ему совсем другим человеком. Продавать свою дочь только ради того, чтобы породниться с этими богачами! Болван!
Ну что за люди! Живут, будто на дне морском: не замечают, что у богачей земля из-под ног уходит. Не видят, не слышат, не понимают. Столько лет батрачить на Теметеу, унижаться, голодать, а когда, наконец, можно вздохнуть полной грудью, стать самому себе хозяином, взять да и забыть обо всех муках — и отдать дочь тем, кто помыкал тобой когда-то! Ну, разве это не глупо? Да нет, это даже не глупо, это подло, очень подло! Ненавидеть их всю свою жизнь, а потом лизать им пятки, ради того чтобы породниться с ними. Отец Сильвии — ничтожество. Ни души у него, ни гордости, ни чести! Разве не так? Богатый род! Черт бы их побрал с их богатством! А ведь однажды Влад сам слышал, как отец говорил Сильвии в магазине, что записался в ТОЗ[9]. Врун! Лицемер! Был он тогда навеселе, распили они две бутылки пива, и отец Сильвии хвастался, что теперь у них будет кооператив и не надо больше на других ишачить… Врун!
— Ха-ха-ха! Врун!
— Кто, Влад-Владуц? Чему ты смеешься? Кто врун? Скажи мне, кто он, мы ему быстро язык укоротим. Ха-ха-ха! Остерегайся врунов, как огня! И Теметеу врет так, что уши вянут… На работе шкуру с людей сдирает, а платит шиш, потому мы его и прозвали Теметеу — «погост» по-мадьярски. Он тебя по судам затаскает, пока не обдерет как липку. И тогда тебе один путь — на погост. Ну, словом, Теметеу! Да, да… твое здоровье, Влад-Владуц. Уж я-то его знаю. Я, как уходил от него, сказал: «Эй, Теметеу, погоди, еще поцелуешь ты меня в мягкое место…» Вот так! Эй! Что же ты не пьешь? Пей — это все моими руками сделано, не краденое… Завтра помолвка моей дочки, а через неделю свадьба. Так-то, Влад-Владуц… Сильвия будет счастливой. Богачи говорят, что я — бедняк и не ровня Теметеу. Почему? Разве Сильвия не красавица? Красавица. И ты это признаешь. Вот… А бедняки говорят, будто я душу продал. Эх! Что они знают? Если у меня счастья не было, пусть хоть у Сильвии оно будет!