да, который смотрел пристально и насмешливо. Сухо откашлявшись, Нуцу поправил галстук из китайского шелка, купленный специально для этого случая, словно хотел показать «незнакомцу» из города, что он не какой-то там лапоть из Делен… Маришка, жена Григоре Теметеу, была смуглая и дородная, похожая на гору взбитых подушек, куда кто-то в насмешку воткнул две длинные тонкие палки вместо ног. Голова ее напоминала переспелую тыкву, в которой мальчишки ножичком вырезали два круглых глаза и широкий рот, а вместо носа приляпали кривой, засохший стручок перца. Маришка гордо проплыла мимо родни Кулы Плясуна, чтобы поцеловать будущую невестку. Сильвия испуганно отшатнулась, тогда Маришка, широко улыбаясь, стала радостно потирать руки, и в голове у нее уже зрел план, как она отомстит невестке после свадьбы.
За столом расселись таким образом, что сваты оказались напротив друг друга, а невесте отвели место напротив жениха, с краю, возле окна.
— Марта, Лина, несите палинку, надо бы выпить для начала, — сказал Николае Тырла, последним усаживаясь за стол.
Сестры, высокие и худые, похожие друг на друга, как церковные свечки, хорошо знали свое дело и сразу же исчезли, чтобы принести зелье, которое развязывает языки и смягчает даже каменные сердца.
— Сильвия, дочка, садись против Нуцу, как положено.
— Не хочу, папа, я здесь останусь.
— Не обижайся на девку, — продолжал Николае Тырла, — все они такие — стыдливые.
— Даже слишком, — подтвердила Маришка, взгляд ее встретился со взглядом Влада Тимотей, и у нее почему-то мурашки пробежали по коже — так иногда бывает, когда Читаешь на воротах обветшалого дома новую табличку «Злая собака».
Сильвия безразлично посмотрела на Нуцу. «Почему ты не садишься рядом, девочка?» — спрашивали его глаза. Влад наблюдал за всеми молча. Марта вернулась со двора пунцовая и что-то взволнованно зашептала свояку.
— Как это нет палинки! — взорвался Николае Тырла. — Я пять полных бутылей купил. Ищи! Эх вы, что же вы меня на посмешище выставляете! Эй, Григоре, нет ли у тебя случайно в кармане бутылки ракии, обычно ты носишь ее с собой, мою, видать, турки сперли, раз бабы ее не находят…
— Нет, сват, у меня нет. Да стоит ли расстраиваться из-за палинки, договориться ведь и без нее можно, — ответил Григоре, сожалея, что оставил бутылку дома на комоде. При этом он ни на йоту не поверил тому, что сказал его бывший батрак.
— Марта, Лина, ну принесите же чего-нибудь пожевать. Послушай, Григоре Теметеу, а что ты дашь Нуцу? Половину надела и виноградники?
— И виноградники?! Ну, знаешь, сват… Хе-хе…
— Отец, отдай и виноградники тоже!
— Лина, Марта, что с вами: бродите — словно рассудка лишились? Знаки какие-то подаете. Все перевернулось вверх дном, ну-ка, выкладывайте, в чем дело! Как это нет горшков с чорбой и супом? Эй, бабы, хватит меня в краску вгонять, несите тогда жаркое: гусей румяных. Это ведь надо — тарелки пустые и стаканы нетронутые! Не собаки же сожрали всю стряпню… Пошевеливайтесь, Лина, Марта, я голоден, да и гости дорогие ждут… Видишь, Григоре, бабы эти совсем меня опозорили…
— Да ладно тебе, сват, лишь бы дети наши были здоровы.
— Нуцу твой, как я посмотрю, вполне здоров, подумаешь — шея у него набоку, да и умом не вышел…
Нуцу натянуто улыбнулся. Маришка вся превратилась в слух, Григоре закурил трубку, остальные с удивлением смотрели на Николае Тырлу, не понимая, то ли он шутит, то ли говорит серьезно.
— Григоре, — продолжал хозяин дома, — потуши трубку, сейчас еду принесут, а я дыма не переношу. Лина, Марта, что там с гусями? Улетели? Ах, так — гуси тоже? Ну, тогда несите суп из щавеля, гости наши дорогие не обидятся. Так ведь, Нуцу? Так. Эй, Нуцу, парень, тебе нравится моя Сильвия?
— Нравится, — пробормотал тот, зардевшись и не понимая, что́ скрывается за намеками отца Сильвии.
— Здорово нравится?
— Здорово.
Сильвия вздрогнула, ожидая, что отец обратится с вопросом к ней; она почувствовала, как мать ободряюще сжала ее руку. Влад, казалось, следил за мухой, которая, надоедливо жужжа, билась о потолок. Принесли чорбу из щавеля. Мать Сильвии вышла, считая, что Марта и Лина пошутили, но скоро вернулась, сгорая со стыда. А когда увидела, что муж угощает гостей щавелевой чорбой, ей показалось, что земля раскололась и сейчас поглотит ее вместе со стулом.
— Если чорбой не насытимся, водичкой запьем, так ведь, Маришка? Когда я батрачил в доме у этих людей, честных и чистых, как детская слезинка, я кое-чему научился… Ну, родственники дорогие, чего вы замолчали? Вы рады, что мы породнимся с самым знатным хозяином из Делен? Может, вы чем недовольны или просто радуетесь втихомолку? Не смотрите на меня так, я еще не выжил из ума. Да, богат твой род, Григоре Теметеу! Ты вот усы пощипываешь, гордость тебя распирает. Где сейчас твои мысли? Где? Небось считаешь, какая для бедной девушки честь стать твоей невесткой, так ведь? Я тебя знаю, хе-хе… Богатый и известный род Теметеу… Нуцу, что ты в тарелку уставился? Может, тебе чорба не по вкусу? Так не ешь. Или спешишь остаться с невестой наедине? Хе-хе… Эх, молодость, молодость. Так что говоришь — берешь ты Сильвию в служанки или…
— Не в служанки… В жены беру!
— Эй, Кула, — вставил наконец Григоре Теметеу, — ты, должно быть, уже опрокинул стаканчик. Это я не в осуждение, просто Нуцу у меня больно застенчивый… А не едим мы только потому, что дома наелись.
— Это вы правильно поступили: за моим столом вам не насытиться до скончания века. Я человек бедный, так ведь? Эй, Григоре, как же с помолвкой-то решим? Я, Кула Плясун, который в пляске всегда был первым, ваш бывший батрак, должен я отдать свою дочь за Нуцу? Большая это для меня честь? А?
— Времена изменились, Кула…
— Изменились, Григоре, — вот и ты заговорил моими словами. Только Сильвии не нравится твой Нуцу, она говорит, что он урод, хоть и золотые часы носит и ходит при галстуке, разрисованном кораблями и пальмами… Не волнуйся, Нуцу, не огорчайся, в моем доме так заведено: как я велю, так Сильвия и поступит! Разве ты такой уж урод? Ведь не так страшен черт, как его малюют. Нуцу, спой нам что-нибудь… Не умеешь — пу, тогда хотя бы эту, про веточку, которой ты от Сильвии научился.
— Кула, — шепнула жена, изменившись в лице и толкая его ногой под столом. — Не позорь нас перед всем миром. А то пойдет слава о стыдобе этой по белу свету.
— Молчи, жена, я ведь дочь замуж выдаю за жениха родовитого и богатого… Как могу я, бедняк, тягаться с родом Теметеу? Бывало ли когда подобное? Так ведь, Григоре?
— Так, Кула. Я и землю дам Нуцу, и виноградники, лишь бы ты захотел…
Влад слушал и ушам своим не верил: Николае Тырла унижал того, кто когда-то помыкал им как хотел. Авторитет отца Сильвии поднимался в глазах Влада, как тесто на дрожжах. Влада это потрясло, он поймал себя на том, что повторяет про себя: «Вот человек, который знает, чего он хочет».
Сильвия раскраснелась, она больше не кидала на Нуцу колючих и злых взглядов, исчезло напряжение, с каким она ждала каверзного вопроса, чтобы в ответ разразиться негодованием, напряжение сменилось радостью, о которой девушка не смела и мечтать.
— Эй, Григоре, ты всегда был оборотистым и умел обделывать темные делишки, многих обвел вокруг пальца, многих пустил по миру… А в этом деле с помолвкой маху дал… Я на тебя достаточно спину гнул, больше не собираюсь. И Сильвия не хочет, да я ей и не позволю!
— Нуцу, Маришка, пошли домой, он же издевается над нами!
— Эй, постой, Григоре, я еще не закончил.
Все трое вскочили взбешенные и направились к выходу. Марта и Лина толкали друг друга в бок. Поведение Николае им было непонятно, они не знали, то ли радоваться, что исполнилось их желание, то ли огорчаться, что потеряли родство с самым богатым хозяином из Делен. Остальные родственники молчали, пораженные бесцеремонностью, с какой обошлись с Григоре Теметеу, и ждали, пока все так или иначе разъяснится.
Выходя из дома, Нуцу с отвращением плюнул на дверную притолоку.
— Вытри, Нуцу, вытри скорее!
— Не вытру, Кула, — ни за что!
Григоре закрыл ему рот рукой и заставил вытереть плевок, показав пальцем шрам на своей голове.
— Платочком, Нуцу, платочком! Григоре, пусть он это сам делает! Вот так. А теперь возьми его за галстук и тащи за собой, как медведя. Может, и найдется еще ему пара, на него похожая.
На дороге собралась целая толпа, привлеченная неожиданным скандалом, которого не ждали. Ребята, услыхав шум, позалезали на заборы и оттуда наблюдали за происходящим. Гости шли через толпу, красные от злобы. Парнишки на заборе начали хохотать, заразив смехом остальных.
— Медведи идут, — ликовал один из мальчишек, спрыгнув с забора.
Николае Тырла, по прозвищу Кула Плясун, дал жене ключ от погреба и велел вытащить и подогреть все, что он там спрятал. Жена еще не пришла в себя и никак не могла взять в толк, почему ее муж гостей принимал босой, зачем кормил их щавелевой чорбой, зачем разорвал помолвку, которую сам же затеял.
— Даром, что ли, наша Сильвия ученая, больно ей нужен этот Нуцу, у которого шея кривая, да в небо он глядит совсем как утка, которая у господа дождя просит.
— Накрылась помолвка, — прошептала Лина на ухо своей сестре.
Марта пихнула ее и молча показала на Сильвию, украдкой сжимающую руку Владу, и, подумав о новой помолвке, которая не за горами, весело подмигнула Лине…
Перевод Е. Азерниковой.
МОРЯ ПОД ПУСТЫНЯМИ
Он ехал по залитой солнцем дороге и твердо знал, что, если их постигнет неудача, он умрет. Но неудачи, конечно, не будет, не должно быть. В ярком сильном свете камни на дне высохшей реки походили на какие-то круглые кости — коленные чашки и черепа, съежившиеся от жары. Велосипед лениво катил вперед, вдоль реки, по направлению к мосту. Куранты на церковной башне пробили два раза. Он взглянул на свои ручные часы — было ровно два.
Справа тянулся заброшенный огород с еле заметными рядами прошлогодних грядок. На дальнем от шоссе краю огорода, там, где торчали редкие стебли кукурузы, маячила странная фигура. Это было пугало, которое для забавы сделали дети. Головой пугалу служила огромная желтая тыква, на ней можно было разглядеть глаза, нос, рот — кто-то прорезал их ножиком, желая придать тыкве сходство с человеческой физиономией. А на голове, то есть на тыкве, была нахлобучена набекрень соломенная шляпа. Пугало нарядили и в брюки — какие-то мешки, и в пиджак — на плечи накинули тряпку, а поверх — одеяло. Вся эта одежда держалась на сбитом из кольев кресте, и с шоссе пугало выглядело таким нелепым, что невольно вызывало смех. Он смотрел на пугало, выписывая на велосипеде широкие петли посреди шоссе. Потом поехал дальше, слегка нажимая на педали и насвистывая. Летнее солнце жгло, земля раскалилась, стоял душный зной, но ему было все равно. Его белая широкая рубашка с короткими рукавами была расстегнута почти до пояса, и полы вздувались над короткими штанами. Босые ступни крутили педали — туфли были в ранце, на багажнике.