— Вот мой Жоян — это вол, не чета вашим.
— Ха, — хмыкнула курносая девчонка, — ты на него и залезать-то как следует не умеешь. Лезешь, как на осла.
— Хо-хо, Жояне. — Конопатый зашел к волу спереди. — Стой, Жояне, хо, — так приговаривая, конопатый обхватил его за морду, потом подпрыгнул и уцепился за рога.
Вол пригнул голову, а конопатый, мокрый до нитки, подмигнул товарищам и приказал:
— Стой так…
Вол застыл, опустив голову. Конопатый похлопал его по бокам, пощекотал под брюхом, потом, опершись цепкой ступней о сгиб воловьей ноги, взмыл к нему на спину и уселся верхом.
— Ди-ий! — крикнул конопатый, пришпорив Жояна пятками.
Вол тронулся с места, тяжело, будто слон, а ребята поскакали следом, хлопая в ладоши.
Курносая девчонка закинула руки за голову и повисла на воловьем хвосте. Вол невозмутимо жевал жвачку. Пятками девчонка поднимала дорожную пыль. Вол важно шествовал. Детвора заливалась смехом.
Юркие ребячьи тени скользили по застывшим теням тополей.
— А твой Виорян прямо на борозде засыпает…
— Твой Сымбоан зато больно прыткий…
— А мой Думан самый-пресамый препородистый.
Девчурка с косичками вдруг остановилась и заявила подруге с синими глазами:
— Если они зайдут в камыши, я их тебе выгонять не буду.
— Не зайдут.
— Нет, зайдут, вчера зашли.
— Не зайдут…
— Их там змеи пожалят…
— Не пожалят…
— Ну, все равно не буду выгонять, если не дашь яблоко.
— На, лопай… Только они не зайдут. — Синеглазая протянула подружке румяное яблоко.
Река текла неторопливо, вдоль нее оплывшими зелеными свечами торчали тополя. Дети гнали волов на пастбище. Они вышли из села спозаранку и еще не дошли до места. Сделали привал на краю люцернового поля, уселись перекусить. Курносая девочка вынула из узелка кусок мамалыги и разделила его на шесть частей. Конопатый достал две луковицы и яйцо.
— А соли опять нету…
Они съели свои припасы и вприпрыжку пустились дальше.
— Омут! Омут!
Тени детей съежились, забились к ним под ноги и больше не вылезали на воду. Размягченная от зноя листва жадно вглядывалась в реку, а та текла неспешно, с ленцой. У тополей тоже не стало тени, будто они сложили крылья и спрятали их под кору.
В излучине реки третьего дня сделался омут. Вода бешено пенилась в водовороте, и ребятишки смотрели на нее с опаской.
— Это тут…
— Тут, тут, — подтвердила и синеглазая. — Тополя, смотрите!
Три тополя были надломлены посередине. Остроконечные вершины касались земли и уже отдавали желтизной.
— Это их бомбой, — сказала курносая.
— Нет, гранатой.
— Нет, снарядом, мне мама сказала…
— Это танк был.
— Ха, — хмыкнула курносая, — еще чего — танк.
— Ну и ладно. — Щербатый не сводил глаз с водоворота.
— Давайте глубину смерим.
— Чем?
— Камышинкой.
— Ни черта! Тут метров сто будет…
— Ты что, спятила? Сто метров — это отсюда до дому…
— Скажи еще — до Бухареста…
— Можно туда камнями…
— Засыпать хочешь?
— Догадливый…
— Слава богу, конец.
— Это ты про что?
— Про войну…
— А если сначала начнется?
— Не-е… Давно ведь кончилась, два для целых… Она теперь далеко, уже пальбы почти не слыхать…
— Ну, если ты оглохла…
— Айда, ребята…
— Куда еще?
— К волам.
— Чтоб их черти взяли.
— Было бы кого.
Детвора уселась на бережку. Солнце перевалило за полдень. Тени тополей наклонились к востоку, перерезав воду.
— Ступайте-ка вы вон туда, — махнул девчонкам рукой конопатый.
— А вы?
— Кому говорят. Схлопотать хотите?
— Идите за угол, там бабам место, — прикрикнул щербатый, — шагом марш!
— Сами идите…
— Ну, и оставайтесь, раз вы такие бесстыдницы, — сказал конопатый и взялся за подол рубахи.
Девчонки с визгом налетели на него, забарабанили кулачками по спине. Конопатый только хихикал и подмигивал приятелям: дескать, колотушки называется, умора. Потом девчонки стремглав унеслись за излуку, а он сбросил рубаху и повесил ее сушиться на сломанный тополь. Оставшись голышом, он задрал голову, разинул рот и хлебнул солнца.
— Смотри, все не проглоти, — предупредил щербатый.
— Не бойсь, тебе останется…
Конопатый протянул вверх ладони, набрал пригоршню солнца и окунул в нее лицо. Второй пригоршней он омыл смуглые плечи, с силой растираясь, чтобы жар солнца скорее впитался. Растер ноги и руки. Потом низко нагнулся, и солнце плеснуло ему в спину, как теплая вода из ушата, он охнул от удовольствия и, улыбаясь до ушей, растянулся на песке.
Двое других, щербатый и немой, тоже разделись. И, закрыв глаза, подставили животы солнцу.
— Есть небось хочешь? — спросил щербатый.
— Хочу, — признался немой, сглотнув слюну.
Никакой он был не немой, а просто неразговорчивый, за что и получил свое прозвище. Он первый насытился солнцем, набрался сил и бросился в воду.
— Только в омут не лезь, — крикнул ему вслед щербатый.
— Захочу и полезу, — огрызнулся немой.
— Пусть лезет ко всем чертям. — Конопатый похлопал себя по животу, круглому и большому, как тыква.
— У тебя детеныш родится, — заметил щербатый.
Но конопатый уже прыгнул в речку. Вплыл в тень тополя и словно зацепился за нее. Да так и остался — наполовину белый, наполовину черный. Тень разрезала его надвое. Щербатый позвал:
— Жми на берег, пузо!
— Отстань! — Конопатый рвался вперед, но речной водоворот не пускал его. А немой, как назло, уже переплывал омут на спинке, только пуп белел. Конопатый поплыл по течению, в обход, добрался до омута и с досады принялся было топить немого.
— Не балуйтесь. Там, может, бомба, — надрывался с берега щербатый.
— Ступай к своим кралям, — презрительно бросил немой.
Они знали, почему щербатый не лез в воду. Он любил тайком подкрасться к девчонкам, подсмотреть, как они голышом пекутся на солнце, и присвистнуть:
— Мамочки ро́дные, ну и ну!
Так говаривал, бывало, его старший брат. Щербатый задумался и погрустнел. Подглядывать расхотелось. Никаких вестей от брата. Может, убили.
Щербатый навзничь лег на песок и стал смотреть в небо. Свет слепил глаза, он зажмурился и вспомнил, что позавчера, когда фронт придвинулся к селу, он вот так же лежал с закрытыми глазами — только в погребе. Грохот перепугал его насмерть, и он от страха уснул. И проспал всю битву, растяпа. Только наутро разузнал у ребят, что был самый настоящий танковый бой: немцы со своими пушками засели на холме и держали под обстрелом дорогу и выгон, а наши их обошли и взяли в окружение. Надо же, раззява, ничегошеньки не видел. Хорошо хоть никому не признался, что заснул с перепугу, — а то бы засмеяли.
Он зарылся в песок — один нос торчит. Песок обжигал, прокаливал насквозь. Немой и конопатый, тоже носы вверх, лежали на спине посередине реки.
— Ля-ля-ля, — послышалась девчоночья песня. Значит, они вылезли из воды и жарятся на солнышке.
Вот все и на берегу, обсохли, оделись. Щербатый тоже напялил рубаху. Подошли девчонки, сели на песок, поделились яблоками.
— А где волы?
— Наверно, в камышах, что-то их не видать.
Ребята вскочили и, приставив руки ко рту, стали звать каждый своего:
— Лунила-а!
— Марцо-ой!
— Мерка-ан!
— Жоя-ан!
— Виоря-ан!
— Сымбоа-ан!
— Дума-ан!
Но надсаживались они напрасно. Волы не отзывались. Как будто утонули в камышах, все до одного.
— Давайте лучше поиграем во что-нибудь, — предложил щербатый.
— В прятки…
— А как же волы?
— Пусть себе сидят в камышах на здоровье.
— Ну, ладно, — согласилась курносая.
На самом деле никаких волов не было. Дети шли на выгон одни, по привычке, как ходили с волами каждый день, пока фронт не подступил к селу. Они шли одни, волов забрали немцы. Дети гнали своих волов понарошку. Но река была всамделишная. Реку немцы не забрали. И тени тополей, и поле, и небо остались, как прежде, и так же, как прежде, дети играли. Немцы не могли отнять всего. Они забрали волов, сварили их в котлах и сожрали, так слышал щербатый. В селе только на свадьбу случалось заколоть вола, да и то одного, и на празднике гуляли и стар, и млад. Немцы угнали весь скот подчистую.
— Кто водит?
— Ты, ты ведь у нас курносая.
Девочка подошла к ближнему из сломанных тополей. Закрыла глаза и уткнулась носом в жухлую листву. Ребята рассыпались кто куда.
— Всё? — спросила курносая.
— Погоди…
Щербатый завалился в люцерну в десяти шагах от водящей. Их разделяли колючие кусты, росшие по обочине дороги. Дух травы и навоза дурманил голову.
— Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать, — объявила курносая.
— Ку-ку…
Курносая открыла глаза и внимательно огляделась, не сходя с места. Переспросила:
— Ну, всё?
— Ку-ку…
— Ку-ку…
Курносая нарочно спрашивала, чтобы услышать, откуда доносятся голоса. Медленно двинулась к кукурузе. Девчушка с косичками и другая — синеглазая — выпорхнули из-под корней сломанного тополя, поплевали на место водящей и расхохотались, довольные, что выручились первыми.
Курносая глазами спросила их, где остальные. Они никого не выдали. Тогда хитрая девочка еще раз крикнула:
— Ну, всё, что ли?
— Ку-ку…
Курносая на четвереньках решительно полезла в кукурузу. И тут же наткнулась на два комочка — немого и конопатого. Осалить не успела — они во весь дух бросились наутек в люцерну, спугнули щербатого, он тоже вскочил и дал стрекача. Девочка гналась за ними по пятам. Кто споткнется — тому каюк. Но мальчишки летели, высоко подскакивая, чтоб не запутаться в траве, и хохотали. Вдруг щербатый встал как вкопанный. Немой и конопатый наткнулись на него с разбегу. И сразу позабыли и про игру, и про курносую, победоносно шлепавшую их по спинам:
— Попались, попались!
— Тсс! — Щербатый приложил палец к губам.
Девочка встала на цыпочки и увидела в двух шагах в люцерне солдата.