Но Данаил так и не согласился с моими доводами. Он продолжает думать, что взрыв подобных страстей имеет более серьезные причины и еще более серьезные последствия и что при нормальных условиях и благоприятном стечении обстоятельств эти страсти превращаются в главный мотив поведения. В этом мотиве, древнем и живучем, как корни пырея, он видит корни зла.
Что ж, каждый смотрит на мир сквозь свою собственную призму. Двух одинаковых призм нету.
Перевод Т. Рузской.
НЕПРАВДОПОДОБНАЯ ИСТОРИЯПовесть
«Теперь, когда мы твердо установили, что характер Матильды совершенно немыслим в наш столь же благоразумный, сколь и добродетельный век, я уже не так буду бояться прогневить читателя, продолжая свой рассказ о безрассудствах этой прелестной девушки».
1
Архитектор Светозар Стойков торопился на работу. Белое морозное утро обдавало его лицо снежной пылью, ледяной воздух щипал ноздри. Но он не чувствовал холода. Перед входом в старенькое трехэтажное здание, где помещалась проектная организация, он на минуту остановился, расстегнул пальто, а потом взбежал по узким каменным ступеням на второй этаж, не касаясь рукой перил. Нетерпеливо толкнул дверь своего рабочего кабинета.
В кабинете было светло и чисто. Снег, заваливший за ночь карнизы двух окон и облепивший на треть их стекла, бросал мягкие отсветы на предметы. Теплая тишина заполняла небольшую продолговатую комнату. В такие утра, прежде чем приступить к работе, Стойков имел обыкновение постоять несколько минут возле батареи и погреть руки, чувствуя, как теплый воздух щекочет лицо и шею. В эти минуты он сосредотачивался и перебирал в уме все, что нужно сделать за день, — акклиматизировался, как он сам любил говорить. Затем он осматривал один за другим цветные карандаши, торчавшие пучком в глиняном кувшинчике на рабочем столе, старательно чинил затупившиеся, а линейки, циркули, пузырек с тушью и прочее располагал так, чтобы можно было брать все, что нужно, не глядя. Так он начинал свой трудовой день, и привычный ритуал приготовления к нему доставлял не меньшее удовольствие, чем сама работа.
В этот раз Светозар Стойков не встал возле батареи и даже не снял пальто. Только сдвинул шапку на затылок и склонился над своим рабочим столом. На столе лежал развернутый чертеж — эскиз шестиэтажного здания. Это должна была быть массивная постройка, предназначенная для государственного учреждения, с двумя большими сводчатыми порталами и легкой красивой колоннадой в верхней части фасада — проект, над которым он долго трудился.
Все чертежи были готовы и лежали, аккуратно сложенные по порядку, в большой твердой папке на шкафу. Накануне вечером Стойков закончил последний — эскиз спроектированного им здания. Это была самая любимая часть работы — «увидеть» свою идею прежде, чем она будет воплощена в кирпиче, камне и штукатурке. С волнением очертил он площадь перед зданием, нанес зеленые газоны и большие шары древесных крон, чтобы оно «смотрело веселей». В порыве радости, которую всегда испытывает человек, закончив дело, даже набросал несколько воздушных облачков над крышей. Он что-то насвистывал, а рука свободно и увлеченно водила карандашом. Но когда он нанес последний штрих и нетерпеливо прикрепил эскиз к деревянному подрамнику, чтобы посмотреть на него еще раз, с расстояния, что-то его смутило. Ему показалось, что фасад слишком много «весит», что в пропорциях есть какая-то ошибка. Отчего создавалось такое впечатление? Где таилась ошибка? В высоте гранитного цоколя или в частоте и толщине колонн? А может быть, недостаточна высота этажей? Он не мог ответить, но это ощущение погрешности в проекте омрачило его радость. Он вернулся домой в дурном настроении. И в постели не успокоился. Накрученная пружина его мысли не давала ему покоя всю ночь, и он заснул только на рассвете.
Теперь он опять стоял над этим эскизом. Голубая жилка на его высоком лбу вздулась. Он беспокойно ощупывал взглядом здание, останавливался подолгу на каждой детали, отступал назад, чтобы охватить общий вид. Напрасно. Ошибку словно кто заколдовал — он был не в силах ее обнаружить. Этим утром надо было представить проект архитектору Стефанову, начальнику мастерской, и с его благословения отправить в министерство. Сегодня был последний срок.
Капля пота скатилась по виску Светозара Стойкова, и он наконец решил снять пальто и шапку. Пока он натягивал серый рабочий халат, дверь приоткрылась. В комнату всунулась смеющаяся краснощекая голова с буйным, припорошенным снегом чубом.
— Доброе утро, начальство!
— Здорово, Асен. Заходи.
В дверях встал во весь рост архитектор Асен Колев — здоровенный мужчина лет тридцати пяти — тридцати шести в синих спортивных брюках и коричневом дубленом полушубке. Колев был коллегой и близким другом Светозара Стойкова, хотя они были совершенно разные люди, и по внешности и по характерам. Тонкие черты лица Стойкова, всегда озаренные затаенным пламенем его черных, слегка запавших глаз, высокая подвижная фигура, длинные изящные пальцы — пальцы пианиста или художника — говорили о беспокойной, нервной натуре, наделенной живым воображением. Принахмуренные брови и две неожиданно строгие складки по углам рта указывали на склонность к замкнутой, недоступной другим жизни. Характер, над которым разум и сердце властвуют с одинаковой силой и часто оспаривают друг у друга свои права. У румяного широколицего Колева наоборот — все было грубовато и крепко сбито, словно установилось раз и навсегда, каждое движение было спокойным и уверенным, а в серых глазах и улыбке светилась широкая беспечная душа и чувствовалось какое-то пренебрежение ко всему мелкому в мире: к людям маленького росточка, к мелким неприятностям и мыслям, к мелочным поступкам.
Колев некоторое время служил в армии как офицер из бывших партизан. Стойков же, вернувшись из Чехословакии, где он учился на архитектурном, и пройдя обучение в школе запасных офицеров, отбывал остаток воинской повинности в его части. Именно там между командиром батальона и курсантом завязалась крепкая дружба. Друзья демобилизовались одновременно. Колев пять лет изучал архитектуру, и случай снова свел его со Стойковым — в одной проектной организации. Только на этот раз роли переменились: Светозар Стойков был уже старшим архитектором, и Колев служил под его «командованием».
Светозар обрадовался раннему визиту своего друга.
— Как раз вовремя пришел, — сказал он, закрывая дверь, и потащил его к столу. — Теперь смотри сюда и напряги свои умственные способности. И никакого снисхождения…
— Ладно, — улыбнулся Колев. — Будь спокоен. Ты знаешь, я никогда не церемонюсь.
Он склонился над эскизом, а Светозар напряженно и нетерпеливо следил со стороны за выражением его лица. Колев, однако, был невозмутим: он зажег сигарету, не отрывая глаз от рисунка, долго и молча вглядывался в него и, наконец, поднял голову.
— Увы, безукоризненно, — вздохнул он с комическим видом.
— Шутки в сторону, тебя здесь не раздражает что-то?
— Нет, кроме, разумеется, твоей придирчивости и вот этих ненужных облачков, которые лишний раз напоминают, что ты ошибся в выборе профессии. Тебе, дружище, надо было учиться живописи и рисовать пейзажи с влюбленными парами, а не такие строгие фасады. Что, собственно, тебе не нравится?
— Если бы я знал, я б тебя не спрашивал, — сказал Светозар со вздохом. — Я чувствую, что надо как-то облегчить… Посоветуюсь со Стефановым.
— Слушай, бьюсь об заклад, что когда-нибудь в заключении о твоей смерти будет сказано: скончался от мук художнической совести, — ухмыльнулся Колев. — Кстати, ты упомянул о Стефанове. Вот что, поговори с ним о Поповой.
— Что там еще произошло?
— Денев настаивает на ее увольнении, и кадровичка тоже…
Светозар внезапно покраснел.
— Безобразие! Попова честный человек и отличный работник. Я уверен, что горком отменит решение об ее исключении. Но даже, допустим, не отменит, неужто мы должны травить эту женщину, пока не доконаем? Поверь мне, никак не могу понять, что за люди есть среди нас!
— Ну, ты опять вспылил. Пора тебе, дорогой, принять наконец мир таким, какой он есть, и заняться исправлением его только в своем секторе. Ты всегда так кипятишься и возмущаешься, что у тебя не остается сил действовать.
— Нет, ты только подумай, что скрывается за этим случаем с Поповой, — начал Светозар, но, заметив снисходительную улыбку на лице приятеля, прервал тираду. — Ну ладно, не буду. А что думает Стефанов?
— Что он думает? Колеблется, как всегда. Я хотел было сказать ему пару слов, да он уклонился от разговора. Ты должен с ним поговорить.
— Попробую…
— Нажми на него покрепче. Не забывай, что он боится Денева и что это может осложнить дело.
Когда Колев вышел, Светозар постоял у окна, рассеянно глядя, как в бешеном вихре крутятся снежинки. Все волнения по поводу проекта выскочили у него из головы. История Поповой всецело завладела его мыслями. Как только он про нее вспоминал, смутная, обжигающая тревога закрадывалась в его сердце…
Эта Попова, чертежница из его отдела, молоденькая женщина, бросила своего мужа всего через несколько месяцев после свадьбы и бежала от него к другому. Когда Светозар услышал об этом от партийного секретаря Денева, он был изумлен: трудно было представить себе, что эта скромная и работящая женщина способна на такой шаг. История была весьма скандальной. Однажды ночью Попова, как она сама призналась на партийном собрании, убежала из дома без каких-либо причин, которые могли бы ее оправдать. Перед собранием она твердила одно и то же — что не любит мужа, что не может больше с ним жить, и даже те, кто хорошо к ней относился, слушая ее, пересмеивались, а Денев сердито прервал ее: разве позволено коммунистке бежать среди ночи в квартиру чужого мужчины и тем самым дать повод для сплетен во всем квартале? Попова вдруг залилась слезами и, спрятав лицо в ладонях, смогла наконец выговорить несколько бессвязных слов: стало понятно, что ее муж был извращенным типом и принуждал ее делать отвратительные вещи… Денев, однако, сурово глядя на нее своими бесстрастными серыми глазами, сказал, что если это правда, а не вымышленный предлог, ей следовало обратиться в суд и после того, как закон скажет свое слово, выходить замуж за кого угодно.