— Разве я не твоя жена, милый?..
Это было сказано так просто, что он почувствовал себя чуть ли не лицемером.
Безумная ночь, после которой между ними не осталось тайны. На рассвете, прижав голову любимого к груди, закрыв ему лицо тяжелыми волосами, она сказала, что хочет, чтобы он знал о ней все. Рассказала ему свою жизнь. Призналась, что еще гимназисткой любила одного человека и была с ним близка; это был молодой инженер, друг ее брата, который позже переселился в Софию и там женился. Она сказала, что не жалеет о том, что с ней случилось «это», но что «это» было всего лишь короткой вспышкой. Теперь она знает наверное, что единственный человек, которого она ждала в своих мечтах, — это он, Светозар. И потому хочет, чтобы он узнал ее такой, какая она есть…
Она говорила тихо, уставив огромные горящие глаза в светлевшее окно. Она не раскаивалась, в ее голосе звучала только печаль. У Светозара не хватило духа ее упрекнуть. Он не проронил ни слова, только отодвинулся от нее. Потом вдруг вскочил с кровати, глухо застонал и стукнул кулаками по стене.
Несколько дней он избегал встреч с нею. Старался угомонить терзавшие его противоречивые чувства, обрести себя, добраться до правды, очистив ее от предрассудков, проникших в самую его кровь. Он убеждал себя, что каждый человек, и женщина тоже, волен располагать собой, разумеется, когда не совершает ничего преступного. Почему грехи молодости естественны для мужчин и непростительны для женщин? Не есть ли это один из тех рабских законов старины, против которых он еще юношей восстал и разумом и сердцем? И многого ли стоит солнце человеческого разума, если его так легко может запятнать мораль тупого буржуа, увы, еще живущего в нас?
В то же время любовь его не хотела мириться с мыслью, что Евгения принадлежала другому. Он понимал, что не имеет права судить ее за прошлое, и все же ее осуждал. Смутный страх за будущее заползал к нему в душу. Разрушительное недоверие точило его измученное сердце. И хотя то, что произошло в театре, больше ни разу не повторилось, Светозар часто, при малейших поводах, чувствовал приближение подобного взрыва.
Когда он снова ее встретил, боль еще не перегорела, но он выглядел спокойным и примиренным. Он откровенно рассказал ей о своих терзаниях, и ему как будто полегчало. В заключение он сказал, не глядя ей в глаза:
— Евгения, то, что между нами было, не должно повторяться… пока мы не поженимся. Так у тебя было с другим, я не хочу, чтобы так было и со мной.
Она посмотрела на него со страхом и недоумением, краска сбежала с ее лица.
— Может быть, ты прав… Я сумасбродка.
Он почувствовал жестокость своего упрека. Предложил ей венчаться на другой же день, тотчас, немедля. Но она попросила подождать до возвращения в Болгарию — а то они огорчат ее мать.
Они продолжали свою прогулку. Поднялись на фуникулере на холм Петршин. Оттуда, с башни, долго созерцали огромный город. Была весна. Цвели дикие каштаны и акации. Прагу окутывала золотистая дымка, пробитая острыми колокольнями градчанского собора и крышами высоких зданий. У обоих на душе было легко и светло, словно настало прояснение после стихнувшей бури страстей, а будущее казалось им прекрасным, как этот сказочный город.
На следующий год Светозар кончил курс и вернулся на освобожденную родину с чемоданом книг и с револьвером на дне чемодана — памятью о пражском восстании. А еще через год вернулась и Евгения. Ему удалось найти квартиру в Софии с помощью одного известного архитектора, у которого он работал еще до Праги. Он занял денег и обставил квартиру. Потом поехал в Пловдив, где по настоянию его будущей тещи они должны были пожениться. До свадьбы оставалось две недели, и он предложил Евгении съездить с ним в Софию, посмотреть нанятую квартиру. Она отказалась.
— Я хочу войти в твой дом, только став твоей женой.
Он вернулся в Софию один — начальник вызвал его телеграммой. За два дня до свадьбы, когда он собирался снова отправиться в Пловдив, неожиданно приехала Евгения. Он был удивлен.
— Я не вытерпела, хотела тебя видеть, — объяснила она.
— Милая!.. Признайся все же, что еще больше ты хочешь увидеть наш будущий дом. Входи!
— Нет, не теперь… Лучше пойдем пройдемся.
— Войди, подожди хотя бы, пока я оденусь.
— Нет, нет…
Он посмотрел на нее озадаченно, но не стал возражать — он привык покоряться ее прихотям. Через час они встретились в одной кондитерской. Он предложил пойти в кино, она отказалась.
— Лучше погуляем. В поезде была такая давка и духотища.
Они пошли по Русскому бульвару. Было шумно, вокруг кипела какая-то лихорадочная жизнь. На зданиях зияли еще свежие раны, нанесенные войной, а люди словно совсем про нее забыли. По бульвару компаниями ходили молодые ребята и девушки — смеялись, свистели, распевали песни. Был канун праздника Девятое сентября. Балконы украсились пестрыми коврами, красными и трехцветными флагами.
Светозар и Евгения шли под руку. Говорили друг другу милые глупости и тоже смеялись. Она стрельнула в него глазами и сказала:
— Мы шествуем так чинно… Точь-в-точь как супруги, не странно ли?
— Маленькая репетиция, — ответил он весело. — Через два дня мы будем супругами. Как теперь тебя называть — мадемуазель Радева или товарищ Стойкова?
Она не ответила и только с загадочной улыбкой покачала головой.
Смеркалось. Они вошли в большой городской парк. Долго бродили, взявшись за руки, целуясь чуть ли не под каждым деревом. Евгения была в приподнятом и немножко нервном настроении. Сама часто обнимала его, ерошила ему волосы, вглядывалась в его глаза. Напевала какие-то романсы, тоскливые и странные, неожиданно и громко смеялась. Он смотрел на нее, как зачарованный. В своем легком летнем платье, тонкая и стройная, она казалась ему прекрасной, как никогда.
Они были где-то над прудом с рыбками и шли без дороги под редкими темными соснами, когда она остановилась и сказала:
— Знаешь что… Давай не будем жениться, а?
Он рассмеялся и прижал ее к себе.
— Решено. А что мы будем делать?
— Нет, я говорю серьезно.
Он отпустил ее. Он был так поражен, что глупо спросил:
— Почему?
— Мне страшно…
Он содрогнулся всем телом. Понял, что это не шутка. Она усадила его на какую-то скамейку, взяла его руку в свои, прижала к груди.
— Я хочу, чтобы ты меня понял, милый. Не сердись…
— Чтобы я тебя понял? Ты действительно сумасбродка.
— Нет, я только боюсь.
— Опять что-то выдумала… Ты меня разлюбила?
— Я никогда так не любила. И никогда не полюблю, верь мне.
— Я тебе не верю.
— Я люблю тебя больше, чем себя, милый. Я люблю твое сердце, твое тело, каждую твою клеточку… — Она поцеловала его, он не ответил. — Ты в моей крови, без тебя я не могла бы жить. И потому я боюсь потерять тебя. Ты мне веришь?
— Нет.
Она словно не слышала его ответа. Прижималась к нему, дрожа всем телом.
— Мне кажется, что никто никогда так не любил… А если все это однажды исчезнет? Если сгорит в буднях семейной жизни? Я видела, как люди, которые любили, тяготятся друг другом, как они начинают друг друга ненавидеть. И не могут освободиться друг от друга, потому что у них дети. И потому что тысячи мелких условностей держат их в общей клетке, пока они не потеряют свое достоинство, свой человеческий облик… Если такое случится с нами, я умру. Я бы страдала даже, если бы ты делил свою любовь между мною и детьми… Я не хочу иметь от тебя детей, я хочу…
Он грубо прервал ее:
— Я понял только одно — ты решила освободиться от меня.
— Освободиться от тебя? Ты сам не знаешь, что говоришь, милый. Я всегда буду твоей. Даже если ты когда-нибудь решишь меня бросить. У меня нет другой жизни… Понимаешь? Я сейчас же пойду к тебе и никогда тебя не оставлю… Я хотела бы, чтобы нас связывала одна любовь, и ничто другое, никакие обязательства, кроме тех, которые диктует сердце. Чтобы мы жили как свободные, гордые люди…
— Больные фантазии. Это немыслимо.
Он вышел из здоровой крестьянской семьи, всегда сплоченной дружным трудом и заботами о детях. Его отец, человек разумный и добрый, вносил в свой дом мир и тепло. Мать на памяти Светозара ни разу ни с кем не побранилась. Он и сам считал, что семья должна зиждиться на взаимной любви, на близости душ, но то, что предлагала ему Евгения, его возмутило. Любимая женщина не может быть всю жизнь его любовницей. Такую жизнь он не мог себе представить.
— Вот что, — сказал он после долгого молчания, и в голосе его прозвучала непреклонность. — Ты должна решить сейчас, здесь, на этом месте. Или мы забудем этот разговор и завтра поженимся, или…
— Или?
— Или расстанемся.
Весь мир рухнул для него в один миг, и в этом была виновата она. Он знал странности ее характера, но даже ими не мог объяснить ее теперешнее поведение. Он сомневался уже не в ее здравом смысле, а в ее чувствах. Если она стоит на своем — значит, она его не любит, значит, другой вошел в ее жизнь…
Евгения наклонилась к нему, заглянула ему в глаза, словно желая увериться, что он действительно произнес эти последние слова. И заплакала. Он не посмотрел на нее. Сидел, неестественно выпрямив спину, застывший, холодный, ожесточенный. Она передернула плечами и опустила голову.
— Милый, давай подождем еще немножко, давай подумаем! Неужели для тебя имеет значение, будем мы записаны где-то как муж и жена или нет? Если ты меня любишь…
Он встал и сказал глухо:
— В таком случае нам не о чем больше говорить.
Ее гордость тоже возмутилась:
— Может быть, ты прав, может быть, так будет лучше…
Они расстались в тот же вечер — убитые, даже озлобившиеся друг против друга. Она уехала в Пловдив. Через неделю от нее пришло письмо. Она умоляла его простить ее и любить так, как она будет любить его до конца жизни. Она расценила их последний разговор, как испытание любви, и убедилась, что в их отношениях чего-то недостает: иначе как объяснить его неуступчивость? Она умоляла его написать ей, написать последнее письмо, которое не должно быть жестоким.