— И не собираюсь.
— А я думала тебя соблазнить. Образцовый мужчина, ничего не скажешь.
Она демонстративно затянулась сигаретой и выпустила струйку дыма через нос. Он чувствовал ее взгляд на себе, но сам на нее не смотрел. Сидеть было неудобно, он откинулся назад. Подумал, что сглупил, согласившись посидеть с нею. О чем им разговаривать? О погоде и о природе, о последнем снижении цен? С кем угодно такой разговор был бы возможен, только не с ней. А молчать было еще хуже…
— Как твой супруг? — спросил он. — Он тебе сказал, что мы вчера встретились?
— Да, сказал, — ответила она так, что сразу пресекла его попытку найти тему для разговора.
Наступило молчание. Он чувствовал, что не способен придумать что бы то ни было. Неожиданно она рассмеялась:
— Итак, мы опять здесь. Девять лет спустя… Чудесное название для романа, не так ли?
Он долго и старательно стряхивал пылинку с рукава своего пиджака.
— Не лучше ли оставить этот разговор?
— Какой разговор?
В ее вопросе прозвучал сердитый вызов. Он стиснул зубы и промолчал.
— Я не знала, что ты такой боязливый, — сказала она. — Неужели грешно вспомнить то, что было? Я думаю, что у нас нет причины держаться как враги?
— Нет. Но я и не друг тебе, Евгения.
Она взглянула на него с искренним удивлением. Потом опустила глаза, не в силах скрыть своего огорчения.
— Я думала, что хотя бы это осталось. Обидно… — Она не договорила, помолчала. — Прежде чем уехать в Несебр, я приходила сюда.
— Зачем?
Вопрос сорвался с его губ, и он сразу же пожалел об этом. Она словно прочла его мысли.
— Ты опять испугался. Не бойся, не надо… Я приходила просто вспомнить, что в жизни бывает и что-то хорошее…
Это было признание в том, что она не чувствует себя счастливой. Она откинула голову назад, ее нежные ноздри слегка вздрагивали.
— Случилось что-то плохое?
— Плохое? Что плохое может со мной случиться?.. Я жила вполне нормально. Делала описания древностей и выставляла их в музее. Выступала перед пловдивскими обывателями с лекциями о древнем Филлиппополисе. По вечерам читала матери, чтобы облегчить ее подагрические боли и чтобы не слушать ее вечные жалобы. Почти возненавидела ее… Она только теперь догадалась, что мой покойный отец ей изменял, и ругает его, забыв, что отвечала ему тем же… Одним словом, я бежала из Пловдива в наших общих интересах, а также в интересах одной моей сотрудницы, которая жаждала занять мое место в музее. Что плохого может быть во всем этом?
Она улыбнулась, но глаза ее были полны печали. Светозару показалось, что на них выступили слезы… Да, она всегда была такой — импульсивной и странной. Невозможно было предугадать, что она скажет, что сделает в следующую минуту. «Большое дитя», — подумал он уже без раздражения, и эта мысль приблизила его к ней.
— Я тоже приходил сюда, Евгения.
— Правда?
Она повернулась к нему всем телом.
— Правда? Когда ты приходил — до того, как мы встретились на вечере или после?
— После.
— Ах, а я подумала…
Она не договорила и опять уныло потупилась. Провела пальцами по лбу.
— А я приходила сюда все эти годы.
— Куда сюда? В Софию?
— Нет, сюда, на эту скамью. Мысленно… Будь спокоен, не из-за тебя. Из-за воспоминаний. Что еще мне ценить в себе? Одной любви хватит на одну жизнь, если мы настоящие люди. Хватит, даже когда она в прошлом…
Его переполняла боль и нежность. Он понимал, что надо немедля встать и уйти. Сейчас же, сию минуту… Иначе случится непоправимая беда. Он проклинал себя за то, что пришел, за то, что сидит и слушает скорбные слова женщины, которая однажды уже принесла ему несчастье. Но у него не было воли, чтобы сдвинуться с места. Вся его прежняя жизнь: семья, работа, общественные обязанности — все это побледнело и куда-то ушло из его сознания. В сущности, это «все» и было его прошлое, это, а не Евгения. Она всегда была ему дорога: и когда он страдал и ненавидел ее, и когда верил, что излечился от своей любви и нашел счастье…
Милая, милая девочка. Так он ее называл когда-то, так он ее назвал про себя сейчас. Зачем скрывать, что он ее любит? В эти месяцы одиноких прогулок, воспоминаний и раздумий любовь словно бы опять вернулась во всей своей прежней силе. Разумеется, это не должно ничего изменить, их пути уже не могут слиться, и все это очень грустно… Но зачем притворяться, когда Евгения снова с ним после стольких лет, когда он снова видит ее лицо, чувствует ее дыхание!
— Моя милая девочка…
Может быть, он действительно прошептал эти слова, потому что уловил в ее взгляде надежду и робкое торжество. Она склонилась к нему:
— Прости меня, я всегда тебя любила.
В глазах у обоих светились звезды.
7
Через несколько дней Милена вернулась с детьми из Бургаса — загорелая, немного пополневшая и в превосходном настроении. Еще в дверях она весело упрекнула мужа за то, что он ей не писал, и погрозила ему пальцем:
— Вижу, вижу, другую нашел… Смотри у меня!
Дети бросились к отцу на шею, и Светозар начал жадно их целовать — он только сейчас понял, как ему их недоставало все это время. Поцеловал и жену. Она посмотрела на него озадаченно.
— Ты похудел. Наскучался без нас?
— Да, — ответил Светозар.
Он сказал правду. И при этом, к его удивлению, не испытал никаких угрызений совести, хотя только час тому назад расстался с Евгенией. Он сознавал, что совершает преступление, а не чувствовал себя преступником. Он говорил себе, что его поведение безнравственно, а чувствовал себя счастливым, даже когда смотрел жене в глаза. Невероятная жизнерадостность переполняла его, сквозила в каждом его движении, и Милена нашла, что он изменился к лучшему, несмотря на то, что похудел.
Но когда они пошли в спальню и Светозар подумал, что надо будет обнять жену, его настроение сразу упало. Он лег, стараясь не коснуться ее, притих под одеялом, Милена приблизилась лицом к его лицу:
— Если бы ты знал, как мне было трудно одной, — прошептала она. — В другой раз никуда без тебя не поеду.
— Не зарекайся, — пошутил он и зевнул. — Что-то у меня разболелась голова… Спокойной ночи.
Между ними установились странные отношения. С утра и в течение дня они держались друг с другом очень дружелюбно, разговаривали больше, чем когда-либо. Вечером, когда приближалось время ложиться, оба умолкали — она в каком-то пугливом ожидании, он — уткнувшись в книгу. Или же вместе возились с детьми — привычное и безопасное занятие, не вызывавшее вопросов. Милена женским чутьем понимала, что со Светозаром что-то происходит, что надвигается беда, но о подлинной причине его поведения не догадывалась. Однажды она поинтересовалась осторожно:
— У тебя, видимо, неприятности, я заметила еще до отъезда в Бургас. Почему ты не хочешь рассказать мне обо всем, может быть, я помогу. Или тебе хотя бы станет легче.
— С чего ты взяла?
— Ты стал другим… Ты не болен?
— Нет. — Он посмотрел на нее задумчиво. — Наверное, я переутомился. Напряженная работа, жара… В самом деле я неважно, себя чувствую.
— Тогда пойди к врачу.
— Видимо, придется. Хотя… мне кажется, это лишнее.
У него хватало сил скрывать от жены правду, но обманывать ее проявлениями супружеской нежности он не мог. Во всяком случае, такое положение становилось для него все более невыносимым. Но он не видел, чем оно может реально разрешиться, и не думал о будущем. Он был поглощен мыслями о Евгении.
Сначала они встречались редко — раз в две-три недели. Они сами себя обманывали, говоря себе, что этого достаточно и что у них хватит воли оставаться благоразумными. Они избегали объятий и ласк, и это давало им право искренне верить, что они не делают ничего дурного — они не подозревали, что так они лишь подбрасывают сухой хворост в медленно разгорающийся костер.
Скоро их свидания участились. Они виделись в отдаленных и укромных местах, как воры, которым надо спрятать награбленную добычу от чужих взглядов: на городских окраинах, где-нибудь в глухом скверике, а в холодные дни — в какой-нибудь маленькой кондитерской, где им не грозила опасность встретить знакомых. Но со временем они отбросили всякую осторожность. Начали все чаще посещать заветную скамью в парке, встречаться на несколько минут где придется. Правда, в этой необходимости прятаться было что-то обидное и унизительное, против чего они оба бунтовали, но в ней была и романтическая прелесть, неизвестная верным супругам.
Они не заблуждались относительно нравов своего времени и знали, что произошло бы, если бы их связь была раскрыта. Сознавая это, они, казалось, еще безрассудней рвались друг к другу. Случалось, она проходила мимо его учреждения под окнами его рабочей комнаты. Он выбегал на улицу — обменяться с ней несколькими словами, подержать ее руки в своих. В другой раз он проходил под окнами ее дома, и она делала то же самое. Для них было истинным счастьем, если они располагали каким-то временем. Тогда они садились в трамвай и ехали за город. Бродили у подножия Витоши, сидели под деревьями или у какого-нибудь куста — совсем одни, одни на свете.
О чем они разговаривали, когда могли говорить? Обо всем том, что влюбленные в течение тысячелетий открывают в мире: о красоте какого-нибудь облачка на кобальтовом осеннем небе, о своих чувствах… Иногда они спорили, — каждый доказывал, что любовь другого меньше его любви, — или взаимно обвиняли друг друга в таких вещах, какие могло измыслить только их ревнивое воображение.
Чаще всего, однако, им было достаточно того, что они рядом, что они видят и чувствуют друг друга. Прошлого для них не существовало, будущее было нереальным: оно простиралось только до следующей встречи… Безумство любви — это чудесное безумство, болеть которым дано не каждому, — заключило их в свои жаркие объятия и затмило их разум. Молодость вернулась к ним.
И все же мы будем несправедливы, если скажем, что все между ними протекало гладко и безбурно. Иногда, они спускались на землю и спрашивали себя, как завершится их любовь. Они сожалели о давнем бессмысленном разрыве, вздыхали над теперешним украденным горьким