Из Колева вышел примерный супруг — он отказался ото всех своих слабостей, кроме курения. Светозара он нашел и на его новой квартире. Досаждал ему советами, пытался установить над ним негласную опеку, старался не оставлять его одного — особенно по вечерам. Светозар отвечал ему грубостями, которые его друг терпеливо сносил. Как-то во время бурного объяснения, когда Светозар заявил, что не желает больше его видеть и хочет, чтобы его наконец оставили в покое, Колев рассердился:
— Слушай, если ты не возьмешься за ум, я тебя насильно отправлю в больницу, так и знай! Найду способ. Ты должен лечиться от алкоголизма, понял? И не рыпайся, от меня ты не отделаешься.
Но Светозар отделался и от него. Он снял комнатушку на городской окраине, за кирпичными фабриками, и первое время жил даже без прописки. Его хозяйка, одинокая старушка, вдова, помещалась на кухне. Ее звали бабушка Эвантия. Она была добрым и покладистым человеком. Заботилась о своем квартиранте, как о родном: обстирывала его, убирала его комнатку. Не ворчала, если он задерживал квартирную плату — когда у него бывали деньги, он платил больше, чем требовалось по уговору. И только одно было плохо: квартирант много пил. Молодой человек, а спивался с кругу…
Когда Светозар возвращался пораньше и не слишком пьяным, он заходил на кухню к бабушке. Садился на стульчик у окна и, подрагивая щекой, начинал говорить. Говорил больше для себя, и слова его были не очень понятны бабушке Эвантии. Но одно ей было понятно: тяжело этому человеку и страшно.
— Что мне тебе сказать, Зарко, — говорила бабушка Эвантия, вглядываясь в него ослабевшими глазами. — Чую я, большое горе лежит у тебя на сердце. Но на каждую хворь есть свое лекарство, чтоб ты знал. Найди-ка ты себе хорошую молодайку, заживи, как люди, может быть, твоя боль и пройдет. Вдвоем ее легче переборете. А так одинокому человеку куда деваться…
В ответ Светозар лишь пристально смотрел в окно и улыбался; улыбка получалась кривой, потому что правая щека подергивалась. Даже правый глаз моргал. Иногда по его лицу вдруг начинали струиться слезы, но он словно не замечал их и продолжал тихонько бормотать свои непонятные речи.
Чаще всего он оставался допоздна в ближайшей корчме. Сидел там до самого закрытия. В корчме было два помещения, словно две лагуны тихого залива. И хотя внутри никогда не бывало тихо, Светозар чувствовал себя там хорошо — скрытый ото всего мира, защищенный от случайных встреч со знакомыми. Здесь его знали только как одного из завсегдатаев.
У него было свое постоянное место — в самой глубине одной из лагун; Там он и сидел, расслабившись, и пил, пока были деньги в кармане. Почти не ел. Ни с кем не разговаривал. Когда бывал очень пьян, что-то рисовал на обороте коробки от сигарет. Потом яростно зачеркивал рисунок или комкал коробку и швырял на пол. При этом страшные спазмы искажали его лицо, и оно приобретало жестокое и тупое выражение.
Однажды один из посетителей, у ног которого упала смятая коробка, нагнулся, поднял ее, расправил и показал рисунок приятелям. Все долго его рассматривали. С оборота коробки улыбалась длинноволосая большеглазая красавица — набросок женской головки был сделан рукой мастера.
— Наверное, он художник, — сказал кто-то. — Только чокнутый, бедняга.
С тех пор в корчме и в квартале люди стали называть его между собой «чокнутый художник». Мало-помалу забыли его имя даже соседи бабушки Эвантии, которых она регулярно осведомляла о его странностях. А может быть, он и правда был чокнутый: иной раз бабушка, случайно заглянув в его комнату, видела, как он сидит на кровати, уставив остекленевший взгляд в противоположный угол. Он не слышал стука отворившейся двери и не поворачивал головы, чтобы посмотреть, кто вошел. В таких случаях бабушка Эвантия пугалась своего квартиранта и спешила поскорей забиться в кухоньку и запереться изнутри.
Однажды она переборола страх и спросила его:
— Что с тобой, сынок? На что ты так смотришь?
— Глаза, — ответил он сдавленным шепотом, не отрывая взгляда от угла комнаты. — Эти глаза опять там…
Он завертел головой, дрожа всем телом — от холода или от ужаса, — бабушка Эвантия не поняла. Да и не хотела понимать. Что-то недоброе творилось с ним, да и только. Вот до чего может довести пьянство хорошего человека.
Бабушка Эвантия больше не заглядывала в комнату своего квартиранта.
Перевод Т. Рузской.
ПУТЕШЕСТВИЕ В УИБРОБИЮРоман
Есть большое основание думать, что не только человеческая порода была первоначально крупнее, но что в прежние времена существовали также великаны, о чем свидетельствуют история и предания и что подтверждается огромными костями и черепами, случайно откапываемыми в различных частях королевства.
Адам был около 37 метров роста, рост Евы — 36,5 м, Ноя — 31,5 м, Авраама — 9,54 м, рост самого высокого из греков — Геракла — достигал лишь 3,5 метра, а Александра Македонского — всего-навсего 183 сантиметров.
Хочу сказать — если присовокупить к человеческому естеству лошадиное, произойдет ли от этого нечто божественное, достойное небесного престола, или же животное, место которого в стаде или в хлеву?
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Автор сообщает некоторые сведения о себе и своей семье. Причины, которые побуждают его предпринять кругосветное путешествие. Он и его жена попадают в авиационную катастрофу и вплавь достигают берегов неведомой земли.
Я родился в Северо-западной Болгарии, в селе К. Берковской околии, где у моего отца было немного земли. Нам принадлежали еще две тощие коровы, мул, три козы и собака по кличке Чернё. Как только я начал ходить, я стал пасти коз и научился бросать кости Чернё. Именно с той поры я страстно привязался к скотине, не подозревая, как это поможет мне в жизни.
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, отец отправил меня учиться в Берковскую неполную гимназию, а затем и во Врачанскую. Я был трудолюбив, прилежно занимался науками, но отличного аттестата не смог получить из-за неутомимого интереса к родной и чужеземной фауне. Все свободное время и особенно на уроках литературы я с жадностью поглощал книги, в которых описывались нравы и поведение различных животных. Книгу Брема я просто проглотил вместе с обложкой. Кроме того, я часто отправлялся в лес, чтобы познакомиться с жизнью и характером птиц, зайцев, муравьев, ящериц и им подобных. Только с волками, лисицами и ядовитыми змеями мне не удалось познакомиться поближе по причинам, которые каждый может понять. Позднее из-за этого я не раз оказывался перед неожиданными трудностями.
Я поступил на факультет естественных наук Софийского университета, но едва ли окончил бы его, если бы — как раз вовремя — не произошла революция. Она принесла мне стипендию и дала возможность почувствовать себя полноправным гражданином. Верный своему призванию, я начал работать учителем зоологии и ботаники в одной столичной гимназии, где и преподавал несколько лет. Еще я пописывал статейки, посвященные охране дичи и рыбы, и меня привлекали в качестве внештатного сотрудника в Софийский зоологический сад. Немного погодя я перешел в штат, оставил учительство и целиком посвятил себя своей любимой профессии.
Я вел скромный и здоровый образ жизни. Не пил, не курил. Не страдал ни болезнями, ни излишним честолюбием. На свои холостяцкие нужды тратил умеренное количество средств и сил и к сорока годам отложил немало деньжат «про черный день», хотя таковой и не предвиделся. Мои постоянные контакты с животными в зоологическом саду помогли мне лучше познать себя и других и выработать солидный научный подход к житейским проблемам. Это в значительной степени способствовало моему поступлению младшим научным сотрудником в один исследовательский институт, но, к сожалению, не помешало мне ни жениться, ни предпринять кругосветное путешествие, описанное в этой книге.
Я женился на сорок первом году жизни, а именно 26 февраля 1967 года. На моей свадьбе присутствовал директор нашего института и несколько коллег с супругами. Чиновник по бракосочетаниям в райсовете произнес напутственное слово № 2, предназначенное для молодоженов не первой молодости, хотя новобрачная имела право на слово № 1, так как ей пошел лишь двадцать шестой год. Тем не менее она тактично не стала предъявлять свои права.
Вообще в первые месяцы нашей супружеской жизни это была красивая, умная и скромная жена — сочетание добродетелей, весьма редкое в истории человечества, — и я очень гордился выпавшим мне счастьем. Единственным ее недостатком, вполне безобидным, было неудержимое влечение к книгам о путешествиях и к приключенческим романам. В то время как я разумно ограничивал свои культурные запросы ежедневной газетой и одним-двумя научными журналами, она была способна днями и ночами погружаться в дневники Ливингстона и пускаться на поиски бесследно исчезнувшего капитана Лаперуза. От этого, разумеется, никто, как говорится, не помирает, но страсть моей жены сыграла почти роковую роль в нашей дальнейшей судьбе.
В начале третьего года нашей совместной жизни я намекнул ей на то, что было бы неплохо поддержать государственную политику в отношении прироста населения. К моему изумлению, однако, Николина, или Лина, как я ее ласково называл, посмотрела на меня с укором и спросила, действительно ли я могу себе представить, что она, образованная женщина и супруга младшего научного сотрудника подхватит свои чемоданы и ринется в Европу с вот таким животом или с пискуном на руках. Заметив мое недоумение, она добавила, что была лучшего мнения о моем интеллекте и что пока я не свожу ее за границу — никаких детей!