Постепенно мы успокоились. Больше того, в моей душе шевельнулась надежда — коли есть птица, должна быть и земля, суша, спасение… Я сказал об этом жене, чтобы придать ей мужества, и добавил, что, если у нас хватит сил, мы определенно доберемся до твердой почвы, поскольку кондор прилетел с той стороны, куда нас несет течение. Мое желание ее ободрить, однако, едва не стоило мне жизни.
От Лины остались только кожа да кости, и я не был уверен, что она выдержит еще хотя бы одни сутки. Пока я говорил, в глазах ее появился какой-то странный блеск. Она не отрывала от меня горящего, почти безумного взгляда. Потом облизала губы и стала, тратя немало сил, подбираться ко мне, огибая хвост «Локхида», за который мы оба держались. Я вздрогнул, услышав тихое, но весьма выразительное рычание — моя ужасная догадка подтверждалась…
Честное слово, я никогда не чувствовал себя таким вкусным. Я попытался отдалиться от нее, а она протягивала руку, чтобы дотянуться до меня, при этом чавкала и глотала слюну. В следующее мгновение что-то произошло и со мной. Ужасная ответная мысль овладела мной, и я замер, чтобы подпустить жену к себе. Последнее, что я запомнил, было то, что мы оба пытались взобраться на наш импровизированный плот, наверное, чтобы занять наиболее выгодную позицию, но одежда наша, или скорее лохмотья, зацепились за растрескавшиеся доски.
Это, как видно, исчерпало наши силы, и мы от истощения лишились сознания.
Очнулись мы только на следующий день.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Автор и его жена просыпаются на пустынном берегу, где находят удивительную флору и фауну. Они строят плот и проникают в глубь страны. Их первые впечатления от Уибробии.
Спиной я ощутил теплый влажный песок и открыл глаза. Сияние полуденного солнца слепило. У меня не было даже сил шевельнуть пальцами рук.
Первой мыслью, мелькнувшей в моем помутненном сознании, была мысль о моей супруге. Впоследствии я объяснил это себе сильным душевным потрясением, пережитым в волнах океана. Во всяком случае, я припомнил последнюю сцену, разыгравшуюся между нами возле хвоста «Локхида», и, будь у меня силы, подскочил бы от ужаса. Но я смог только сесть. В ту минуту я не представлял себе, чем окончилась та сцена, и с отвращением ощупал свой живот. Слава богу, он был все такой же пустой и по-прежнему слипался со спиной.
Уже с некоторой надеждой я осмотрелся, и — о, счастье! — Лина лежала всего в нескольких метрах от меня цела-целехонька и спала. Немного дальше покоились останки хвоста «Локхида».
Я посмотрел на часы, на свои славные непромокаемые часы. Они представляли собой комплекс приборов и стрелок, которые показывали все, что относилось ко времени и частям света, и автоматически заводились. В тот момент было 13 часов 30 минут 25-го июля 1970 года, и, вспомнив, что 24-го мы находились еще в океане, я сообразил, что спали мы около двадцати четырех часов.
Мы пребывали на незнакомом безлюдном берегу. Перед нами волновался океан, но во время отлива вода отступила примерно на километр, и я понял, каким образом мы с Линой оказались на этой пустынной полосе — пустынной во всех смыслах, поскольку поблизости не было заметно никаких признаков человеческой цивилизации. Берег был песчаный, усеянный скалами и большими камнями, и простирался в восточном и западном направлении насколько хватал глаз.
Когда я повернулся спиной к океану и обратил лицо к суше, мной овладело глубокое уныние. На расстоянии метров двухсот от океана вдоль всего берега вздымалась ввысь отвесная стена скал, черных и мрачных, местами покрытых громадными пятнами мхов и лишайников. Вершины этой черной цепи терялись в облаках, а нижняя ее часть, высотой в двести-триста метров, состояла из огромных гладких глыб, словно бы обтесанных и сложенных человеческой рукой. Если мы не обнаружим прохода в этой стене, мы погибнем. Со стороны океана помощи ждать нечего, ибо за все время нашего пятидневного плавания мы не заметили ни одного корабля.
Я внимательней присмотрелся к местности, и уныние мое сменилось изумлением. По всему берегу вдоль линии прилива росли островки травы, а у подножия цепи скал — редкие деревья. Но, боже мой, какая трава и какие деревья! Трава, белесая и упругая, как любая трава на пляже, была в два-три человеческих роста, а деревья, насколько я мог прикинуть, были высотой в среднем от двухсот пятидесяти до трехсот и более метров. Можете себе представить, какие стволы должны быть у таких деревьев. Что же касается крон, под каждой из них могла бы найти приют добрая половина болгарского села.
Я рассмотрел самое близкое ко мне дерево. В трещинах его коры, как в дупле, мог спрятаться человек. На ветвях дерева на высоте метров ста я увидел плоды, круглые и золотистые, величиной с две тыквы каждый. Сначала я принял их за какие-то экзотические плоды, но спустя мгновение понял, что это просто гигантские яблоки. Подтверждала это и форма листьев. Здесь росли, разумеется, и баобабы, и деревья манго, и пальмы, но плодов на них не было.
Черт побери, подумал я, если в этой стране такие деревья, то какими должны быть люди и животные? Этот вопрос заставил меня вспомнить о гигантском кондоре, которого мы видели над океаном. Мне чуть не стало дурно при одной мысли о том, что этот хищник может снова появиться.
К счастью, небо было чистым, птицы не пролетали. Зато одна из серо-зеленых скал, разбросанных по берегу, неожиданно зашевелилась… Разумеется, оказалось, что это не скала, а морская черепаха размером с тяжелый танк времен второй мировой войны. Панцирь ее мог послужить крышей дома средней величины. Сначала, в соответствии со своими черепашьими привычками, она высунула голову и снова ее спрятала, потом вытянула свои лапы, зашипела и медленно двинулась с места. Шипение ее напоминало шум парового котла с открытым клапаном. Неуклюже ступая и кроша под собой камни, чудовище придвинулось к черте прилива и погрузилось в волны океана.
Я едва пришел в себя. Нужно было как можно скорее убираться из этой местности исполинов. При масштабах здешней природы любая бабочка или стрекоза могли стать угрозой для нашей жизни. Я подполз к жене и с невероятными усилиями разбудил ее. Для этого я вынужден был дать ей несколько пощечин, в результате чего она с трудом открыла глаза и, еще не вполне проснувшись, спросила:
— Жоро, это ты?
Ее вопрос поверг меня в изумление. Я сказал ей, что я Цено, а не Жоро, что, в свою очередь, вызвало ее недоумение. Она быстро нашлась и задала второй вопрос:
— Где мы, Цено?
Я ответил ей, что не знаю. Она рассердилась, и это окончательно прогнало ее сон. Она вспомнила, что случилось с «Локхидом» и с нами, и слабым голосом произнесла «мамочка». Потратив немало сил, я скинул спасательные пояса — мой и ее, потом поднялся и помог ей встать на ноги. Ухватившись друг за друга, мы продвинулись метров на сто, отделявших нас от гигантской яблони, и рухнули в ее тени. Тут мы хотя бы были защищены от прилива. Лина снова заснула.
Нет нужды говорить, что положение наше было отчаянным. Мы были одни на этом проклятом берегу. Нам необходимы были пища и вода, притом немедленно, иначе мы не могли бы пройти и сотни метров. Я был так истощен, что мне казалось — небо опрокидывается на меня и океан качается от одного края горизонта до другого. Я решил, что здесь, видно, нам суждено умереть, и лег на спину по примеру Николины.
Голова моя уткнулась во что-то мягкое и ароматное. Если бы я мог, я бы взревел от радости, но удовлетворился лишь благодарственным стоном. Это была половинка огромного яблока. Другая половинка была съедена червяком, толстым и длинным, как питон. Я убил червяка камнем, завладел добычей и откусил яблоко. По вкусу оно напоминало наш золотой пармен.
Кусок яблока, приблизительно в три с лишним килограмма, я уничтожил почти наполовину, прежде чем вспомнил о своей подруге жизни. Пересилив себя, я все-таки разбудил Лину и отдал ей то, что осталось. Ах, уважаемый читатель, я знаю, что следовало действовать в обратном порядке и сначала накормить жену. Это был бы благородный, героический поступок. Но я обещал придерживаться фактов и буду их придерживаться, даже с риском низко пасть в ваших глазах.
Между тем Лина с молниеносной быстротой слопала свой кусок, несмотря на мои предупреждения, что после нашего длительного голодания у нее может быть прободение пищеварительного тракта. Тем не менее она сжевала и твердую, в два пальца толщиной, кожуру, отряхнула руки и облизалась. И ничего с ней не случилось. Это свидетельствует, между прочим, о том, что нежный пол значительно выносливее, нежели хотел бы казаться. Затем она снова заснула, и я последовал ее примеру.
Проснулись мы только на следующий день к обеду. Наши силы были отчасти восстановлены, но голод и жажда все-таки снова нас беспокоили. Увы, человек, если он хочет сохранить себя и удовлетворительно выполнять свои супружеские и прочие общественные обязанности, должен непрестанно находиться в состоянии обмена веществ с окружающей средой. В противном случае не существовало бы никаких экономических и социальных проблем и люди давно были бы братьями.
Следовало поискать воду и пищу. Мы поднялись и пошли по берегу на восток от нашего бивака. После того как мы за два часа прошли около трех километров, нам показалось, будто мы слышим журчание воды. Лина, которая едва держалась на ногах и вплоть до этого момента буквально висела на моей руке, бросилась вперед.
Десятью минутами позже нее я достиг берега широкой прозрачной реки. Лина погрузила голову в воду и глотала, не переводя дыхания. То же самое сделал и я. После этого, однако, голод заявил о себе с удвоенной силой. Да, но как его утолить? Отлив уже начался. Неподалеку от нас в лужах на песке извивались водяные змеи, толстые, как откормленные поросята, и немыслимо длинные, ползали крабы, крупные, как овцы, шевелились морские звезды и другие моллюски тех же масштабов. Я знал, что эту живность можно есть, но кто бы осмелился их здесь ловить? Как бы издеваясь над нами, возле нас закружил воробей — величиной с породистого гуся, откормленного кукурузой, но он был недосягаем. Довольно долго воробей порхал в воздухе и оглушительно чирикал, пока наконец не улетел к другому берегу и не скрылся в гигантской траве.