Этим закончился тот знаменательный для нас день в Лаггнегге, причем мы с женой и не подозревали, какие удовольствия ожидают нас в последующие дни.
Первым из них было сообщение мистера Шпика о том, что визит вежливости к Грейтполисмену мистеру Рольфу назначен на 2 ноября того, то есть 1970 года. Очевидно, Уиброб-сити сказало свое слово по вопросу о том, как надлежит поступить с нами, и мы с трепетом ждали момента, когда нам об этом объявят. Если вы припомните возможные варианты, которые перечислил нам мистер Шпик, вы поймете наше волнение.
Для того чтобы заполнить время, которое у нас оставалось, мистер Шпик предложил нам познакомиться поближе с законами страны: если решение Уиброб-сити не предусматривает немедленной экзекуции, это должно быть нам полезно и необходимо. Когда я спросил, где мы могли бы взять законы, чтобы их изучить, мистер Шпик рассмеялся: их так много, и они к тому же сопровождаются таким количеством сборников правил и толкований, что нам не хватило бы и десяти лет лишь для того, чтобы их прочитать. Проще и легче было бы посетить как-нибудь городской суд Лаггнегга, и там мы без особого труда все постигнем. Мы согласились.
Однажды утром, за неделю до решающего посещения Грейтполисменства, мы с Линой съели по порции молочной каши, а Шпик — мисочку проса, перемешанного с душистыми травами и сахаром, и отправились в суд. Он находился на северо-западной окраине города, на шоссе № 13, в старом, подлежащем сносу здании. Здание было сирым и мрачным, но это придавало ему большую внушительность. В просторном холле, куда вы попадали прямо с улицы, возвышалась статуя величественной уибробки со свободно развевающимся хвостом и строгим выражением лица. В одной руке уибробка держала большую торбу с зерном, а в другой, грозным жестом поднятой над головой, — лошадиную ногу с огромным копытом. Поломанные весы, по-видимому ненужные, валялись у ее ног. Повязки на глазах статуи не было, поскольку она и так была слепой от рождения.
Кругом были расположены двери в судебные залы, и мистер Шпик демократично спросил нас, в какой из них мы хотели бы войти.
Мы вошли в первый попавшийся. Публики в зале не было, если не считать одного молодого уибробца и одной пожилой уибробки, сидящих на скамье в первом ряду. На судейском месте за кипой папок сидели двое судей в темно-зеленых мантиях, с круглыми черными шапочками на головах. Лица судей были сильно скошены — у одного вправо, а у другого — влево, и если бы их соединить, получилось бы одно нормальное уибробское лицо; эта особенность, по словам мистера Шпика, объяснялась необходимостью равновесия и судейской объективности.
Рассматривалось дело о самоубийстве. Так как подсудимая была три дня назад похоронена, судебное разбирательство производилось заочно. Прокурор, который, в отличие от судей, носил на голове красную шапочку, обосновал обвинение одной-единственной фразой: обвиняемая нанесла государству огромный ущерб. В свидетели он пригласил молодого уибробца и уибробку из первого, ряда, и в ходе процесса выяснилось следующее:
Почтенная мать самоубийцы, она же свидетельница обвинения, и мистер Роджер, также свидетель обвинения, вступили в любовную связь, но, поскольку почтенная мать была вдовой, она не имела права вступить с вышеупомянутым мистером Роджером в законные половые сношения. Он со своей стороны был лишен права играть роль Третьего в семье, поскольку вдовы не имеют супругов. Это мучительное и ненормальное, с точки зрения уибробской нравственности, положение заставило вдову выдать замуж за мистера Роджера свою дочь и тем самым узаконить свое место Третьей в семье мистера Роджера. Так и произошло. В первую же брачную ночь молодых мать, она же теща, тихо заржала, и мистер Роджер, перешагнув через супругу, прыгнул в тещину постель. Это было замечено молодой женой, увы, плохо воспитанной уибробкой, и пока свидетели по делу предавались любви, она взяла и повесилась на балконе, где ее и нашли на следующее утро.
Процесс длился всего пятнадцать минут. Прокурор поблагодарил обоих свидетелей и с улыбкой отпустил их, предупредив, однако, о том, что если они хотят продолжать свои сношения, один из них непременно должен вступить в брак. Судьи огласили приговор: самоубийце выносилось порицание, которое должно было быть разглашено всеми средствами информации Уибробии, а имущество ее конфисковывалось в пользу государства.
Мы с женой, хоть уже и попутешествовали по свету, были весьма озадачены. Мистер Шпик почувствовал это. Когда мы вышли из зала, он посчитал необходимым философски обосновать решение суда.
— Интересы государства превыше всего, мистер Драгойефф, не так ли? Любое цивилизованное общество руководствуется этим принципом. Подумайте сами, какой невероятный ущерб нанесла Уибробии самоубийца. Фактически она убила не только себя, но и своих будущих детей и детей своих детей, и детей детей своих детей… Представьте себе на мгновение бесконечную цепь солдат и матерей солдат, которых она отняла у государства, и вы поймете смысл приговора.
Статья об убийствах аналогична по своему действию. Тот, кто позволяет каким-либо способом убить себя, совершает тяжкое антигосударственное преступление, и его родственники должны возместить государственной казне нанесенный ущерб; в то же время убийца, жертва обстоятельств, всегда освобождается от ответственности. Так или иначе он обладает мужеством жить и быть полезным родине своим органом деторождения.
Закон предусматривает исключение только для политического убийства: если оно вредит интересам Вицегубернаторства, убийцу судят и приговаривают к смертной казни; если же оно Ему полезно, убийцу награждают большой пенсией, званием «Патриот Родины» и орденом «Золотое копыто Уининима». Вот почему в Уибробии термин «убийство» имеет часто бытовой, весьма ограниченный смысл и даже не употребляется в судебной практике.
Рассуждения мистера Шпика, по размышлении здравом, не показались мне такими уж абсурдными. Если рассматривать уибробца как статистическую единицу и согласиться с принципом, что уибробец существует ради государства, а не наоборот, то все становится на свои места. После такого умозаключения контакты с уибробским законодательством не создавали для меня особых трудностей.
Мы направились к другому залу, но мистер Шпик заметил, что входить туда не стоит. Там, мол, рассматривается обыкновенное дело, связанное с присвоением чужой собственности. Я спросил, строг ли уибробский закон относительно краж. Мистер Шпик пожал плечами и заметил, что в их стране краж не бывает. Правда, прежде случались, и даже был издан строгий закон, карающий воров, но как-то ночью текст самого закона был выкраден одновременно из всех судов, адвокатских контор и библиотек. Именно тогда был издан новый закон, зачеркнувший понятие «кража», а присвоение чужой собственности поставивший под защиту государства.
— Но ведь в таком случае все начнут красть? — спросил я.
— Именно это и является целью нового закона, — кивнул мистер Шпик. — Посудите сами. То или иное действие является преступлением постольку, поскольку оно запрещено законом. Если закон какое-либо действие разрешает и регламентирует, то оно становится нормальной гражданской деятельностью. Таким образом присвоение чужой собственности перестает быть кражей, понимаете? С другой стороны, массовое присвоение увеличивает благосостояние нации и государства. Особенно полезно присвоение государственного имущества.
— Каким образом?!
— Очень просто. Тот, кто присваивает государственную собственность, ценности и прочее, по закону должен внести в государственную казну десять процентов от стоимости присвоенного. Если, например, присвоено сто спруг, десять из них вносится в казну, если присвоена тысяча — будет внесено сто. Следовательно, чем больше сумма присвоенного за год, тем выше рост поступлений в государственный бюджет.
Я возразил мистеру Шпику, что при такой системе государство теряет в десять раз больше, чем приобретает, но он объяснил, что украденные государственные средства у них не учитываются. Они проходят по параграфу «Стихийные бедствия», в то время как вносимые десять процентов вписываются в актив кассовых книг.
— И тем не менее в этом зале рассматривается дело о краже, — напомнил я.
— О, нет, — сказал мистер Шпик. — Там судят кого-то, кто забыл внести обязательные десять процентов.
И он ввел нас в зал, где собралось немало публики, преимущественно женского пола. Рассматривалось дело о клевете, затрагивающей поведение одного уибробца. Пикантные, подробности разожгли любопытство толпы уибробок.
Факт клеветы был установлен множеством свидетелей, то есть было доказано, что приписанные несчастному уибробцу аморальные деяния выдуманы клеветником. Суд огласил приговор: оклеветанный, подавший жалобу, присуждается к оплате расходов по делу и публичному порицанию. Что же касается клеветника, он был удостоен похвалы, и толпа уибробок вознаградила его аплодисментами.
Вы, дорогой читатель, готовы возмутиться, как в данном случае и поступила моя жена, но не забывайте о том, что, прежде чем дать какому-то явлению оценку, мы должны его объяснить. Дело в том, что клевета занимала в старом обычном праве уибробцев почетное место и, больше того, — в ныне действующем кодексе написано: она считается выражением высокого нравственного сознания клеветника, который видит зло даже там, где его нет. Кроме того, каждый клеветник является и потенциальным доносчиком, а в Уибробии доносам придается особо важное значение, так как на них в значительной степени опирается стабильность и величие государства. Больше того: донос рассматривается не только как высшая форма клеветы, но и как проявление бескорыстного патриотизма, благодаря чему доносчик, несмотря на нежелание щеголять своими заслугами, приобретает высокое общественное положение, его зарплата увеличивается в три раза, а иногда он получает и «Золотое копыто Уининима».
— А объект доноса? Что происходит с ним? — поинтересовался я.
— Зависит от того, в чем его оклеветали, — ответил мистер Шпик. — Наказание обычно варьируется от запрета пользования городскими и загородными пастбищами до аутодафе.