л создан существами, происшедшими от лошади, а не от обезьяны; этим мнением, как и многими другими, высказанными по самым различным поводам, мы неоднократно и нагло посягали на свободу мнений и выступали против самой Конституции; преступлениями, опасными для существующего порядка, были и наши сетования по поводу переползания грейтполисмен-скверов под предлогом, что в нашем бывшем отечестве мы не привыкли к подобным упражнениям, а также наш отказ сдавать молоко в доильни, оскорбительное слово «мальчишка», которым я посягнул на честь одного видного уибробского драматурга, и т. д.
Особенно тяжкой провинностью оказалось мое демонстративное нежелание быть обгаженным еху при посещении нами Западной резервации; подобное нежелание могло быть истолковано только как дерзкая обструкция возможному моему заключению в качестве наказания в упомянутой резервации, то есть как протест против самой уибробской юрисдикции.
Но самой серьезной уликой, свидетельствующей о наших преступных замыслах, как выразился прокурор мистер Шпик, было, безусловно, мое поведение на спиритическом сеансе в Академии наук. Эта улика блестяще доказывала, что наша подрывная деятельность соответствовала документу, обнаруженному в верхнем кармашке моего пиджака.
— Да, — подтвердил и свидетель обвинения мистер Шпик, обращаясь к судье мистеру Шпику. — Я присутствовал на том сеансе, сэр. И что вы думаете? Вместо того чтобы удовольствоваться приглашением любимых теней Их Превосходительств, обвиняемый, с молчаливого согласия обвиняемой, позволил себе вступить в контакт с тенями разных цареубийц, философов, писателей и других опасных потусторонних элементов… Сами можете представить себе, сэр, как чувствовали себя Их Превосходительства. После сеанса у мистера Гарри Хуфа наступил коллапс, и он готов был сложить с себя все полномочия, мистер Уильям Фокс на всякий случай лег спать под кроватью, а мистер Черитебл Хорсхед получил микроинфаркт.
Прокурор в обвинительной речи только повторил вышеупомянутые обвинения. Зато речь нашего защитника отличалась оригинальностью. Остановившись на тех преступлениях, которым прокурор не уделил достаточного внимания, он совершил экскурс в историю Уибробии и напомнил, что за значительно меньшие преступления один англичанин более двух веков назад был приговорен к смерти — его должны были растоптать копытами, повесить и разрубить топором…
Нам было дано последнее слово. Лина, по обыкновению, разревелась и назвала судью, прокурора и защитника идиотами, дураками, скотинами и чурбанами, но они ничего не поняли, поскольку она говорила на нашем родном языке. Увидев, к чему клонится дело, я удовольствовался переводом этих слов на английский.
Судья мистер Шпик удалился на совещание. Спустя мгновение он вышел из двери позади судейской трибуны и огласил приговор: Великий суд Уибробии многократно приговаривал нас к смерти самыми различными способами, а в совокупности — к смерти, лишению гражданских прав на пятьсот лет и конфискации за неимением другого имущества Лининого чемодана. Приговор подлежал немедленному исполнению.
Мы с Линой не лишились чувств лишь потому, что держали у носа флаконы с нашатырным спиртом. Больше всего меня возмутило лишение прав на такой долгий срок, и я хотел было протестовать, но моя жена сказала, что гораздо более возмутительна конфискация ее туалетов.
Тем временем мистер Шпик достал из кармана новый лист бумаги, украшенный печатями и гербами. Я подумал, что нам огласят еще какой-нибудь приговор о смертной казни, но, к нашему изумлению, он огласил эдикт Вицегубернаторства, согласно которому смертная казнь заменялась вечным заточением в Энсестрел касл. Пункт второй эдикта предписывал вернуть нам чемодан.
На этот раз мы с Линой лишились чувств. От радости, естественно. Когда мы пришли в себя, мистер Шпик пожал нам руки, поздравил с образцовым процессом и со счастливым избавлением и сообщил, что мы немедленно должны отправиться в Энсестрел касл.
Выйдя из суда, мы сели в черный вездеход. Мы снова поехали по Уиброб-сити, сопровождаемые неистовыми воплями толпы, но теперь она восхваляла мудрость и милосердие Их Превосходительств и желала нам приятного времяпрепровождения в Энсестрел касл.
Вездеходы с полисменами за пределами города оставили нас и вернулись в казармы, а наш с мистером Шпиком и замгрейтполисмена поднялся в воздух и взял нужное направление. Мистер Шпик объяснил нам, что Энсестрел касл находится на расстоянии нескольких сотен миль от Лаггнегга в южной части страны, возле цепи Черных скал, отделяющих Уибробию от океана. Нам предстояло два с половиной дня пути, и я использовал это время, чтобы выяснить некоторые вопросы. Прежде всего я спросил, почему нас судили, в то время как он, мистер Шпик, и его начальники прекрасно знают, что мы с Линой невинны, как младенцы.
— Приятель, — с философской улыбкой сказал мистер Шпик. — Что значит «невинны»? Невинны только животные, которые не осознают свои поступки и у которых нет законов. А каждый из нас, разумных существ, совершает в жизни какую-либо мерзость, явную или тайную, следовательно, каждый может быть наказан и без приговора, и при этом нечего бояться ошибки.
— Допустим, что вы правы, — согласился я. — Но почему вам был нужен именно этот процесс?
— Прошлый год был неурожайным, — ответил Шпик, — и теперь мы испытываем некоторые затруднения финансового характера.
— Да, но мы-то здесь при чем?! — воскликнул я.
— О дио, вы ничего не смыслите в политике, — рассмеялся мистер Шпик. — Для шпионов, способных вызвать потоп, погубить урожай — просто детская игра, не так ли?
— Черт бы вас побрал, — сказал я. — Вы что, не могли вместо нас найти других шпионов?
Мистер Шпик терпеливо объяснил, что, конечно, шпионов можно было найти сколько угодно, но как иностранцы мы для этой цели были самыми подходящими и, кроме того, на том сеансе сами напросились на это, поскольку Вице-губернаторы очень на нас рассердились.
Я почувствовал, что начинаю разбираться в политике, и в душе поклялся никогда больше не присутствовать на спиритическом сеансе. Попробуй угадай, какие загробные тени нравятся Их Превосходительствам, а какие нет? Правда, этот урок я извлек для себя с небольшим опозданием, но подумал: пока бьется сердце, не следует терять надежду, как, впрочем, говорят все неудачники на свете, когда им ничего другого не остается.
Но моя жена не могла примириться. В отчаянии от перспективы провести остаток своих дней в Энсестрел касл, она адресовала мистеру Шпику, Уибробии и всем уибробцам несколько пожеланий, самым мягким из которых было, чтобы все они до единого сдохли. Убедившись в том, что уибробцы продолжают жить и пастись, — это мы наблюдали из нашего летящего вездехода на протяжении всего пути, — она обратила свой гнев на меня и осыпала градом упреков: она, мол, знала заранее, что моя дурацкая идея о кругосветном путешествии не приведет к добру, и отправилась со мной только для того, чтобы не стать жертвой моего невыносимого характера; она не напрасно возражала против путешествия в Гонолулу и еще на аэродроме в Сан-Франциско поняла, что мы попадем в катастрофу, но была вынуждена отступить перед моими идиотскими соображениями, среди которых не последнее место занимал секс гавайских женщин; если бы в свое время я не обольстил ее, она никогда не вышла бы замуж за такого чурбана и вообще, как только мы вернемся в Болгарию — что я должен ей обеспечить, если я мужчина, а не дубина стоеросовая, — она сразу же подаст на развод и возбудит дело об умыкании ее в Уибробию. И так далее.
Я подождал, пока она не выдохнется, и рассказал ей о своей бабушке по материнской линии. Моя бабушка была маленького росточка, к тому же прихрамывала на правую ногу, но обладала крутым и властным характером и командовала, нисколько не робея, тремя сыновьями и двумя дочерьми плюс моим дедушкой. Все хорошее в жизни всегда происходило в е е доме, в то время как все плохое в е г о, то есть в дедушкином доме. Если у нее подгорала еда или разбивался горшок для фасоли, она неделями ждала, когда дедушка вернется с пастбища, чтобы свалить всю вину на него. И он — высокий, сильный горец, медведя мог одолеть — безропотно принимал все на себя… Да, заключил я, но моя милость не склонна отвечать за разбитый горшок, и, когда Лина снова открыла рот, я подкрепил свою позицию, показав ей кулак, полученный по наследству от того же деда. Это ее успокоило, и мы продолжили наше путешествие в мире и согласии.
К месту назначения мы прибыли в темноте. Ночь была безлунной, и я успел лишь заметить, что мы спускаемся в какую-то обширную котловину, со всех сторон окруженную горами. Кое-где под нами мерцали огоньки, но сколько я ни всматривался, никакого замка видно не было.
Наш вездеход приземлился на поляне перед красивым мраморным порталом — главными воротами Энсестрел касл. Я предполагал, что увижу высокие крепостные стены, но и их не увидел. При свете фар вездехода по сторонам от портала я заметил высокую ограду из колючей проволоки, впрочем, довольно редкую, которая дальше терялась во мраке. Несколько оборванных уибробцев с дымящимися факелами в руках стояли перед порталом и приветливо нам махали. Они вовсе не походили на тюремщиков.
Это было все. Замгрейтполисмена любезно попрощался с нами и даже снял кепи, как снимают шапку перед покойником, а Шпик, верный старой дружбе, задержался подле нас еще на минутку.
— Извините, если что не так, — сказал он, горячо пожимая нам руки.
— Да что там, все в порядке, — сказал я.
— Вы на меня не сердитесь, не правда ли? — вздохнул мистер Шпик. — Если бы не я, был бы кто-нибудь другой. А я только погубил бы свою карьеру… Вы ведь меня понимаете?
Лина фыркнула и повернулась к нему спиной, но я уверил его, что вполне его понимаю, и добавил, что чувствовал бы себя последним подлецом, если бы он из-за нас погубил свою карьеру, и что я бесконечно счастлив, раз этого не случилось. Я готов, сказал я, не только в Энсестрел касл просидеть до конца своих дней, но и отправиться в ад, лишь бы он продолжил свое продвижение по службе.