Я решил снова отправиться на поиски Страны уининимов, чтобы провести там остаток своих дней. Я хотел просить их принять меня на правах обычного вьючного еху. Но прежде я должен был скопить немного денег и с этой целью описал мои прежние путешествия. К моему изумлению, эта книга произвела фурор не только в Англии, но и во всей Европе. Одни смеялись, другие бранились, третьи предавали меня анафеме как мизантропа и хулителя отечества. И почему? Потому что сравнение Европы со Страной уининимов, которое напрашивалось само собой, было не в пользу Европы… Но разве я был в этом виноват? Критика меня бичевала, а издатели и переводчики спешили меня поправить, сократить и урезать, пока я не стал таким, каким вы меня теперь видите… То есть пока книга не стала похожей на меня самого.
Тем временем мой отец скончался, и в Англии меня уже больше ничто не удерживало. В результате всего, о чем было сказано выше, моя жена оставила меня. Дети выросли и сами зарабатывали себе на хлеб. В том же году я сел на судно, чтобы отправиться на поиски уининимов. Когда мы достигли той широты и долготы, куда нас ранее отнес тайфун, я попросил, чтобы мне дали лодку и немного провианта, расплатился за это последними своими фунтами и поплыл куда глаза глядят. Я не знал, где точно находится желанный остров, к тому же течение увлекло меня на тысячи миль от предполагаемых мест. И если я все-таки попал во второй раз в Страну уининимов, то только благодаря провидению: эта страна тоже уплыла на тысячи миль и в том же направлении…
— Да ну? — не сдержался я. — Как это уплыла?
— А так… Оказалось, что остров уининимов не остров — я невольно ввел в заблуждение и себя, и своих читателей, — а материк. Плавающий материк, мистер Драгойефф. Тот самый, на котором находимся и мы с вами.
— Боже! — воскликнул я. — Неужели он и сейчас плывет?
— Конечно. Если у вас нет навигационных приборов, вы никогда не сможете определить, где находится Уибробия. Сегодня она здесь, завтра там, сегодня возле Флориды, завтра около Гренландии, на следующий день неподалеку от Филиппин или за Северным полярным кругом. Она неуловима, и человек может попасть сюда только случайно.
— Но здесь такой постоянный климат! — удивился я.
— О, для уибробцев это не проблема. У них есть, как это называется… да, материковая климатическая установка… Итак, я снова оказался в благословенной Стране уининимов. Вы ведь так подумали, да? Увы, год дем! Увы, двести тысяч ведьм… Это была уже не Страна уининимов. Это была страна уибробцев….
— Но, боже мой, что же случилось?
— Приблизительно то же, что произошло с лошадьми в Англии. — Капитан тяжело вздохнул и зажег свою трубку. — Правду я узнал от одного уининима, еще не потерявшего дара речи. Может быть, от того же самого, с которым говорили и вы… Пока меня не было, плавающий материк каким-то образом собрал на своей территории лилипутов, бробдингнежцев, глаббдобдрибцев и остальные народы, о которых я упоминал. И произошло смешение рас. Как бы невероятно это ни выглядело, первыми приступили к смешению мои прекрасные и добродетельные уининимы. Развращенные сожительством с еху, они начали без разбора совокупляться со всеми прочими, и главную роль в этом играли, естественно, ненасытные кобылы — уининимки.
Только лилипуты из-за своих маленьких размеров не участвовали в смешении. Большинство из них было растоптано в свалке и лишь немногим удалось укрыться в кротовых и мышиных норках; позднее их оттуда вытащили уибробские правители, которые нуждались в советниках. В своем первоначальном виде сохранилась и одна группа уининимов. Но от великанов-бробдингнежцев не осталось и следа. Часть из них участвовала в столпотворении, другие — вымерли от загрязнения воздуха, остальные просто уплыли в глубь океана и утопились…
Охваченный грустными воспоминаниями, старый путешественник умолк и почесал правую ногу, забыв, что она деревянная. Потом внезапно изверг несколько староанглийских морских ругательств, которые я лучше не стану приводить, и продолжил свой рассказ. Я передам его своими словами.
Теперь мы знаем, как появилась новая раса уибробцев. Из признаков своих многочисленных прадедов и прабабок они лучше всего сохранили признаки еху, из-за чего я вначале, при встрече с Броб и Нэг на берегу Лаггривер, по ошибке причислил их к человеческой расе. Однако, вопреки очевидности, они называли себя у и б р о б ц а м и от у и (н и н и м) и б р о б (д и н г н е г), чтобы выглядеть как потомки лошадей и великанов.
Вначале капитан Лемюэль был свидетелем истинного хаоса — того самого, что предшествует возникновению любой цивилизации. Уибробцы жили стадами и обитали в ямах, вырытых в земле, потому что копыта и двуперстые руки мешали им лазить по деревьям. В те времена они еще были мясоедами и питались, преимущественно поедая друг друга. Позднее одно из стад, отличавшееся наиболее крупными и тяжелыми копытами, подчинило себе более легкокопытных, заставило их работать на него, и так возникло Уибробское государство.
Среди самих крупнокопытных, разумеется, тут же началась междоусобная война. Долгое время они убивали друг друга камнями, перегрызали горло, протыкали стрелами, копьями и прочим оружием, которое нужды прогресса заставили их изобрести, резали и душили друг друга, как могли. На эту борьбу были мобилизованы и легкокопытные, которые, собственно, и понесли больше всего потерь по принципу: паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Наконец, материк был разделен на две части — Уибробию и Бробдингуйю, и внешне мир был восстановлен, но в самих государствах грызня продолжалась, и нависла угроза исчезновения всех их подданных о лица земли. Именно тогда, полагал мистер Лемюэль, был издан эдикт об удалении клыков и обязательном вегетарианстве.
В этот период истории Уибробии Лемюэль уцелел только потому, что его внешний вид и возраст не вызывали у новой расы активности слюнных желез. Введение вегетарианства вселило в него новые надежды. Но вскоре он увидел, что копыта делали то же полезное дело, что и прежние клыки, и, движимый христианскими чувствами, попытался разъяснить уибробцам десять божьих заповедей. Они выслушали его с интересом, согласились с ним и по-прежнему продолжали убивать, прелюбодействовать, красть без зазрения совести и т. д.
Лемюэль подумал, что причиной такой невероятной невосприимчивости является невежество уибробцев — у них не было письменности, и они объяснялись между собой только при помощи ржания и фырканья — и научил их человеческой речи, чтению и письму. В знак благодарности уибробцы украсили его изображениями фасады первых уибробских библиотек, а в Уиброб-сити ему еще при жизни поставили памятник.
Но как убедился немного спустя наш просветитель, каждое доброе дело в Уибробии обладало свойством незамедлительно оборачиваться бедой. Членораздельная речь вместо того, чтобы объединить уибробцев, еще больше ожесточила их, а от уибробской печати разнеслось такое зловоние, что даже еху начали подыхать в своей резервации. «Вот видите?» — сказали власти и тут же запретили печать. Пытались отменить эдиктом и членораздельную речь, поскольку она часто посягала на честь королевского двора (Уибробия еще была королевством), но было уже поздно. Тогда ввели закон, по которому за оскорбление величия уибробского народа не только вольностью словесной, но и малейшим непочтительным подмигиванием в сторону дворца полагалась смертная казнь.
Ирония судьбы тут же дала о себе знать. Первым попал под юрисдикцию нового закона тот, кто дал возможность уибробцам писать законы: капитан Лемюэль был обвинен в оскорблении величия путем предумышленного внедрения в стране устной и письменной речи.
Несчастный капитан, оказавшись перед Великим судом, ссылался на Конституцию, по которой законы не имеют обратной силы. Но ему ответили, что, когда создавалась Конституция, его казус случайно не был принят во внимание, и за это упущение, между прочим, трое ее создателей были повешены, и закон по отношению к ним тоже имел обратную силу.
Пока шел процесс, изображение капитана-просветителя на фронтонах было выковыряно или замазано уибробским навозом, а его статуя в Уиброб-сити была торжественно опрокинута и вдребезги разбита. Огромные толпы уибробцев под предводительством своих шефов и боссов осаждали суд и свирепо били копытами по мостовой. В толпе возник спор по поводу того, какому виду казни предать преступника, и это чуть не привело к междоусобицам. Правительство поспешило объявить, что капитан будет подвергнут последовательно всем возможным видам казни. Народ успокоился.
— Все — от короля до последнего оборванца — были очень ожесточены, — усмехнулся в этом месте своего рассказа мистер Лемюэль. — Они были особенно беспощадны, потому что знали, что я невиновен. Они знали, что в своих бедах виноваты сами — и тем более строгие указания давал суду король, и тем более свирепо ревела толпа.
Приговор был оглашен. У Лемюэля спросили о его последнем желании. Корректный, как немногие из англичан, он прежде всего принес извинения: королю — за то, что невольно причинил ущерб его высокому авторитету; суду — за напрасно потраченное им время; нации — за то, что подарил ей слово, не подумав о том, к каким печальным последствиям может привести столь поспешный поступок. Потом он выразил свое последнее желание — попросил приготовить ему бифштекс и дать пинту виски.
Это поставило власти в затруднительное положение. Но иногда закон является законом даже в Уибробии — и через несколько дней, постигнув с помощью самого Лемюэля, что такое бифштекс, ему доставили кусок полусырой конины. Но уибробцы ничего не знали ни о висни, ни о способе его приготовления. И разрешили осужденному сделать все самому. Лемюэль попросил дубовый бочонок, торбу ячменя, воды и еще кое-какие мелочи. Потом он оставил виски бродить, а для этого требовалось немало времени.
Последнее желание мистера Лемюэля спасло ему жизнь. Пока виски доходило по шотландской технологии, народ забыл о процессе, гнев короля поутих, а министры начали пожимать плечами, показывая тем самым, что они абсолютно не причастны к этой истории и что если когда-нибудь потребуется отвечать… И вот один из придворных лилипутов, тайный советник первого ранга, воспользовался ситуацией, чтобы выпросить у короля помилование Лемюэлю. Этот лилипут случайно обладал чувством благодарности и вспомнил, что однажды капитан спас ему жизнь. Это произошло на одном из ежегодных парадов уининимов в Уиброб-сити. Лемюэль еще не был преступником и любовался парадом из-под балдахина короля и его сановников. В самый торжественный момент один из дефилирующих коней, белый в яблоках, при команде «голову направо» вырвался из рядов, устремился галопом к балдахину и пустил струю к высочайшим ногам Его Величества. Возникла паника. От нее пострадали, в сущности, только советники-лилипуты: одних конская струя утопила, других только сбила с ног, третьих намочила с головы до пят. Лемюэль успел вовремя схватить одного из них и, обтерев о полы своего сюртука, поставил обратно к ногам короля. За свою верность лилипут был награжден «Золотым копытом Уининима» и Подковой к нему, а мистер Лемюэль — медалью за гражданские заслуги.