Он спустился вниз. В просторной кухне уже хлопотала по хозяйству женщина, встретившая его вчера. Он осмотрелся. Высокий деревянный потолок поддерживали толстые закопченные балки, пол из больших, гладко отшлифованных каменных плит, огромный стол посредине кухни накрыт на одного человека. Она услышала его шаги. Обернулась.
— Доброе утро! Отдохнули? Выспались? — Женщина пригласила его к столу. — Пожалуйста! Садитесь! Сейчас и кофе поспеет.
На тарелках и блюдах его дожидался черный хлеб, домашний сыр, сардинки и тонкими ломтями нарезанная пршута[23].
Смущая его, она продолжала стоять по другую сторону стола, прислонившись к буфету, и внимательно следила за каждым его жестом, готовая к услугам.
— Может, и вы перекусите?
— Не беспокойтесь! Кушайте на здоровье!
Ее обращение нравилось ему. Двери были распахнуты настежь, навстречу утреннему свету, через калитку проникавшему во двор с залитого солнцем пляжа. В кухне — мягкие тени и успокоительная тишина с налетом легкой грусти, как на картинах старых голландских мастеров. И женщина, повязанная платком, с выражением возвышенной боли на тонком лице до срока увядшей богородицы.
Он поднялся. Она проводила его взглядом.
— Пойду схожу за багажом. Сколько бы я мог у вас пробыть?
— Сколько пожелаете, господин. Боюсь только, не заскучали бы вы здесь. Развлечений нет, приезжие редко заглядывают к нам и долго не задерживаются. Село, одним словом, живем маслинами, скотом и рыбой.
От калитки видно было все село. С десяток домов, вытянутых в один ряд и так тесно стоящих друг к другу, что крестовины крыш казались зубцами столярной пилы. Перед каждым — узкий дворик, обнесенный каменной оградой для защиты от ветра и волн. Две собаки, перекувыркиваясь через голову, как клоуны на цирковой арене, трусили песчаным берегом. Высокий старик в широкополой соломенной шляпе гнал связанных ослов с перекинутыми наперевес огромными плетеными корзинами, груженными навозом; едва поспевая за ним, семенил маленький мальчик с хворостиной в руке. Из домов выходили женщины и, выплеснув в песок воду из ведер, отправлялись к источнику за свежей. Шла обычная жизнь, готовилась еда скоту и людям, и из труб уже струился прерывистыми тонкими струйками дым. Рыбаки вернулись с лова; в левой части пляжа во всю ее длину на шестах сушились в несколько рядов раскинутые сети. От них распространялся соленый и резкий запах гниющих водорослей.
Он двинулся вверх крутой тропой, стесненной с обеих сторон каменной оградой. На склоне, подобно античному амфитеатру, уступами взбиралось по взгорью полукружие огородов, обрамленных каменной кладкой и прорезанных сетью водоотводных канав. Широколистные смоковницы, кусты граната и ежевики, купы сребролистых маслин на корявых стволах, красные кровли домов в прибрежной зелени. Две чайки с неутомимым постоянством кружили над простором моря. Становилось жарко.
Перед гостиницей за столиками сидело несколько крестьян из местных, а молодой хозяин, красивый и черноволосый, как итальянский фигаро, стоял в дверях своего заведения, прислонившись к косяку.
— Добрый день! — приветствовал он приезжего. — Как отдохнули?
— Спасибо. Отлично выспался.
— Значит, вам понравилось у Станы. Садитесь, выпейте вина!
Вино домашнего производства, тягучее, темное, сильно вяжущее, а гости, видно, тут нечасты, и поэтому их принимают с радушием добрых старых времен.
— Успеется, закажете еще и сами! — не позволил ему заплатить за вино молодой хозяин. — Думаете, значит, побыть здесь, может, несколько дней. Вот и прекрасно. Милости просим, заходите, больше у нас некуда деться. Особенно вечером. Симо! Помоги господину перенести вещи!
Поднялся мужчина в линялой красно-черной ковбойке, неопрятно болтавшейся на нем, тот самый, сидевший здесь вчера, и понуро встал перед ним, поскребывая кустистую с проседью бороду, которой поросла вся его физиономия и шея до черных косм на загорелой груди. Несколько протрезвевший после вчерашнего, он ждал указаний, не отрывая взгляда от недопитого стакана вина на столе у приезжего.
Пошли к машине. Она стояла в тени под виноградным навесом за гостиницей. Пусть тут и стоит, пользоваться ей он не собирается, надо будет только как-нибудь при случае отвести ее на станцию обслуживания, чтобы починили тормоза. Он отобрал самые нужные вещи, и мужчина неожиданно легко зашагал с поклажей вперед. Они спускались той же узкой тропой между каменной оградой и живой изгородью. Тяжелый груз не мешал носильщику то и дело оборачиваться к нему с вопросами:
— Издалека сами будете?
— Из Белграда.
— Ого! А сюда какими ветрами?
— Случайно. Вчера заночевал и вот решил остаться.
— Бывает. И я сюда ненадолго приехал… пятнадцать лет назад… когда начали строить верхнюю дорогу, а застрял до сей поры. А у кого остановились?
— У Станы. Знаете ее?
— Как не знать, лучше дома нет во всем селе. И ей опять же польза. Одиночка она. Сын у нее погиб, когда наверху работы кончали.
— Вот как? Он что, тоже на строительстве работал?
— Нет, маленький был. Старую гранату разряжал — хотел из нее грузило сделать для сетей.
— А что с ее мужем?
— Не знаю. Я его здесь не застал. Уехал в Америку и пропал. Она сама не знает, жив он, нет ли.
Из-за каменной ограды вдруг затрубил осел, исторгая из горла надрывно пронзительные звуки. Ему отозвался второй, с другой стороны склона, и некоторое время все село содрогалось от их дикого крика. Двое ребятишек, игравших у колодца, проводили изумленными взглядами незнакомца и его чемоданы. Носильщик остановился у калитки и спустил поклажу на песок.
— Ну вот, — сказал он. — Тут уж вы сами.
Он торопился уйти, не стал даже и деньги брать. Не хотел задерживаться.
— Не беспокойтесь. Успеется. Поставите как-нибудь при случае стаканчик, — отнекивался он и уже уходил, сутулый, увязая в песке.
Наверху, у себя в комнате, приезжий неторопливо распаковывал багаж и, жадно вдыхая запах источенного жучком дерева, принялся старательно раскладывать вещи по ящикам комода, как будто бы решил обосноваться тут навечно. Но к девяти часам и с этим было кончено — казалось, время застыло в безбрежной неподвижности.
Дом и двор не запирались; кухонная дверь и калитка распахнуты навстречу солнцу и морю. Хозяйки не слышно, должно быть, отлучилась по какому-то делу. Он спустился во двор. Солнце уже заметно поднялось, тени подобрались, потемнели, резче обозначились. Перескочил через кошку, которая растянулась на пороге, греясь на солнце. И за калиткой встретил Стану, она возвращалась с охапкой хвороста в руках.
— Гулять пошли? С той стороны самый лучший вид. Только вам бы шляпу взять, печет очень сильно. Мы и то не выходим летом непокрытые.
— Как называется село?
— Мелкое. Это по песку на берегу. А иностранцы называют его еще по-итальянски Porto Pidocchio, по той скале в море, она напоминает вошь.
Он поддел носком ботинка песок. Песок был мелкий, словно пыль.
— Красиво тут!
— Одной красотой не проживешь. Бедные мы очень, господин.
— Что ж так? Места у вас хорошие, и климат приятный и мягкий.
— Кто знает? Судьба, видно, такая. Земли у нас мало, да и то, что родится, и рыбу трудно продавать. Приезжие здесь редкие гости. Да нам и селить-то их негде, электричество нам не проводят, а самим провести не по карману.
Она вместе со своей тенью скрылась в калитке. Желтый пес с поджатым хвостом, принюхиваясь, слонялся по пляжу. Старик рыбак под защитой огромной соломенной шляпы снимал сети с шестов и свивал их в бухты.
— Как улов?
Старик не слышал или не хотел отвечать. Приезжий провел рукой по развешанной сети, влажной и теплой на ощупь, как круп вспотевшей лошади. И пошел было дальше, но мелкая ячейка сети крепко держала его за пуговицу рубашки. Он попытался высвободиться и зацепился пуговицей от манжета.
— Осторожней! Эти сети хуже репейника липнут! Постойте, как бы вам рубашку не порвать.
Двумя движениями умелых пальцев старик освободил его от пут и продолжал свою работу.
Это ваши сети?
— Мои, на беду, господин. А вы откуда?
— Из Белграда. Приехал отдыхать.
— Из столицы, значит. А поселились где? В Новиграде?
— Здесь, в селе. Хозяйку зовут Стана.
— У Станы! И сколько думаете у нас пробыть? День-два, наверное?
— Не знаю. Понравится — может, и дольше.
— Не заскучаете вы тут, господин?
— Нет, я развлечений не ищу. Тут я к пляжу пройду?
— Прямо туда. Доброго пути и приятно провести вам время, господин.
В укромном уголке залива, защищенном берегом от волн, размещался нехитрый рыболовецкий арсенал. На песке в беспорядке разбросаны короткие и круглые обрубки — вальки, с помощью которых рыбаки вытаскивали на сушу баркасы для починки или при угрозе шторма. Один, пострадавший, по всей видимости, в последнюю бурю и наполовину окрашенный масляной краской, высился на козлах, с обеих сторон подпертый костылями, точно инвалид. Другой, отданный в жертву дождям и непогоде, догнивал в бурьяне на отшибе, подобно лошадиному остову, оскалившись дугами ребер.
От сельских сараев и хлевов дорога забирала выше и, шелковисто-мягкая, вилась по небольшому сосновому бору. На гребне холма, облысевшего под порывами соленого ветра, он обнаружил расселину — готовая бойница, откуда хорошо просматривалось все побережье.
Он забрался выше, чем предполагал. Под ним, круто обрываясь до самой поверхности воды и дальше, в глубь ее толщи, уходили отвесные скалы. Тишина — снизу из села сюда не долетали ни людские голоса, ни мычание скота, ни даже шум моря, взбудораженного утренним бризом и набегавшего на скалы, оправляя их в бахрому белой пены. Две чайки реяли над морским простором, взмывая вверх и опускаясь на качелях воздушных течений, и белый пароход, равнодушный к великолепию и блеску летнего дня, стремясь к предначертанной цели, словно ножом, рассекал носом синюю гладь воды, держа путь к чужим далеким берегам.