Магистр Здик был из тех пастырей, на которых прихожане взирают со страхом и с почтением. Проповедник он был знаменитый. Его речи в пользу поста порождали в людях такой страх, что многие не могли заснуть по ночам, представляя себе ужасы, которые обрушатся на головы грешников, когда на страшном суде им будет произнесен приговор. На таких проповедях женщины теряли сознание, а дети ревели.
Наводили ужас не только слова священника, — сам звук его голоса был настолько необычен, что, завладевая слушателями, потрясал их, держал в напряжении и не отпускал, даже когда святой отец умолкал и отходил от алтаря. Начинал он проповедь всегда так тихо, что едва можно было различить слова. Но постепенно речь его набирала силу, словно вихрь, вздымающийся с равнины в горы; она перекатывалась высокими волнами, устремляясь ввысь, пока не достигала вершин, и громыхала уже где-то почти в поднебесье. Когда люди недоумевали, отчего, собственно, этот великий проповедник оказался в маленькой деревушке под Плешивцем, более мудрые из них указывали на скалу над деревней, где не по дням, а по часам росло чудо света, священный замок Карла, которому суждено стать жемчужиной этой земли.
Об этом знали все уже с родительского вторника года 1348, когда архиепископ пражский Арношт заложил первый камень замка, которому предстояло подняться в трехсот тридцати шагах вверх от реки, среди пяти холмов. Трудились здесь тысячи рук, державших молоты, заступы, долота, мотыги. Строитель Матиаш{231} с местными и чужеземными мастерами управлял работой. Внизу, в долине, в деревянных избах жили артели каменщиков и плотников; строили днем и вечерами при свете костров, словно именно это дело было самое спешное, словно создателю его не терпелось удивить страну невиданным чудом. Бывал здесь, и не раз, сам император, поднимался на верх скалы, пробирался среди куч глины и штабелей бревен, вступал в беседу со строителями и весело призывал их к усердию.
Указывая на поднимающиеся стены замка, кое-кто утверждал, что, конечно же, магистр Здик назначен сюда королем и со временем станет духовным настоятелем в замковой святыне, о величавой красоте которой говорили еще тогда, когда над ней не было ни стропил, ни крыши. Слухи эти подтвердились, когда в деревню прибыл будущий бургграф, пан Вит из Битова и поселился со своей четырнадцатилетней дочерью Катержиной в доме священника близ костела святого Пальмаца.
До тех пор жила Катержина в замке отца беззаботно, словно лесная птаха, росла здоровой, была нрава простого и открытого сердца. Что думала, то и говорила, кто ей не полюбился, тому она это, не таясь, высказывала, а те, кто нравился ей — понимали это по голубым глазам под густыми ресницами, трепетными, как крылышки птенцов ласточки. Кто однажды видел ее, испытывал покой и блаженство. Более всех, однако, любил ее молодой отец, ибо со временем все больше девочка напоминала ему давно умершую супругу, о которой он хранил верную память.
Пан Вит из Битова, прослушав одну проповедь хозяина дома, решил уговорить магистра Здика взять Катержину в ученицы.
Потупив взгляд, переступила Катержина — имя ее означает «Чистая» — порог комнаты священника. И был этот шаг роковым для учителя и ученицы. Ибо провидение, пути которого неисповедимы, взвалило на плечи святого отца и девушки испытания столь тяжкие, что люди помнили о них и спустя годы, когда замок наш был давно отстроен и немеркнущая слава его разнеслась по всему христианскому миру.
Магистр Здик обратился к Катержине с мудрыми словами о повинностях, которые с этого дня ложатся на нее. Он постарается сделать ее образованной, как это пристало дочери королевского бургграфа и внучке рыцарей, сражавшихся даже под стенами иерусалимскими. Манеры местных девушек — грубы и нелепы, ум ленивый, а речь лишь вызывает улыбки благородных дам, вхожих в пражский дворец Люксембургов, который сегодня уже не дом небольшой королевской семьи в маленькой стране, а очаг христианства. В Риме — папа, а в Праге — император, и столица его — к тому же средоточие наук и искусств. С божьей помощью он попытается, чтобы девушка хотя бы отчасти владела тем разумом, коим обладала ее тезка, святая Екатерина Кипрская{232}, более тысячи лет назад посрамившая пятьдесят философов.
Катержина внимала словам священника с мило разинутым ртом. Так дитя слушает сказку. Потом, погладив его по руке, вымолвила:
— Я буду стараться.
Магистр Здик руку отдернул и разгневанно взглянул на девушку.
— Я твой учитель, — строго напомнил он, — и призываю тебя держать свои чувства в узде.
Катержина залилась краской и более не сказала ни слова. А Здик стал объяснять, как произносятся латинские буквы. Это был первый урок, за ним последовали другие. Вскоре магистр заявил, что нашел в Катержине ученицу, разумом похожею на прообраз, святую Екатерину, и радовался. Пан Вит переселился затем в предназначенное ему помещение бургграфства в не достроенном еще замке, и учитель сам стал ходить к ученице, а иногда ученица спускалась к нему в деревню. Частенько они вместе прогуливались среди только что высаженных на южных склонах холмов виноградных лоз. Магистр Здик был необычайно красноречив, и Катержина внимала его словам, словно церковной музыке. Учитель вознамерился не только разбудить ум Катержины, но и покорить ее земную душу, наполнив ее небесной силой. Он истово молился, прося господа ниспослать ему твердость, закалить его волю и придать глазам его испепеляющее сияние. От слов его румянец на щеках Катержины должен был угаснуть, и появившаяся вместо него бледность должна была знаменовать отречение. Девушке, цветущей, словно цветок по весне, — яркий и душистый, — предстояло превратиться в летнюю белую лилию, лепестки которой подобны холодному снегу, запах невыразителен. Ум девушки, обладающий недюжинной силой, следует обратить к единственному источнику, к свету знания, к богу.
После уроков латыни и риторики, на которых Катержина блистала памятью и пламенным красноречием, учитель приступил к чтению житий святых. Он останавливал внимание ученицы прежде всего на примерах суровых и мрачных, где тела мучениц, четвертованных и распятых, чудом исцеляли немощных, где святые жены, устояв перед искушениями, с пением ступали на порог темницы, откуда стража языческих королей вела их под плети палачей и на колесование.
Спустя год учитель мог признать, что часть его замысла воплощена. Катержина больше ни разу с кокетливой улыбкой не взглянула на него, не касалась игриво его руки, очи ее были полны задумчивого блеска, а поступь, некогда легкая и задорная, приобрела твердость и достоинство. Катержина подросла, постройнела, щеки ее слегка опали, уста побледнели, а руки стали прозрачными.
В шестнадцать лет Катержина получила от магистра Здика подарок на пасху — книгу о жизни и смерти святой Екатерины{233}. Манускрипт латинских стихов был оформлен рисованными буквицами, а на одной из страниц был изображен лик святой в золотом ореоле. Ей показалось, что святая Екатерина похожа на нее. Она сказала об этом своему учителю.
— Твое лицо — воплощение суеты. Если хочешь стать добродетельной, забудь о своем человеческом облике.
Магистр Здик вопреки ожиданиям, что он тоже переселится в замок, по-прежнему оставался в деревне. Но он подолгу задерживался у своей ученицы, и их все чаще видели вместе на виноградниках и на опушках буковых рощ, особенно в летние дни. Вдвоем они читали легенды о жизни святых, вместе преклоняли колени перед картиной «Распятие» Томаша из Мутины{234}, которую император Карл распорядился поместить в часовню святой Екатерины, что была построена раньше более роскошной часовни Святого Креста. В этой часовне, которую император особенно любил и где бывал в дни поста, Здик признался своей ученице, что сам пишет легенду по латинским образцам. Глаза его при этом засияли, а когда они выходили из часовни, девушка услышала из уст священника:
В тот незабвенный день ей
было такое виденье:
луг в цветах — ее ложе,
травы на шелк похожи,
для полудремы блаженной —
место прекраснейшее во вселенной.
Благоухало лето,
полное дивного света, —
и показалось: такие мгновенья
сладостного упоенья,
счастия неземного
вряд ли когда-нибудь снова
жизнь ей подарит…[172]
При этом Здик глядел на нее в упор и вопрошающе. Ей хотелось узнать, о ком это он так мило и выразительно повествует. Но Здик промолвил:
— Это сон святой Екатерины.
Магистр Здик сочинял поэму о том, как замучили кипрскую святую. Стихи лились, словно бы он беседовал со своей ученицей. Течение их ни разу не прерывалось, образы складывались в яркие соцветия, чешские пейзажи чередовались с лицами людей, которых встречал он при дворе, в храме или в замке. Повествование о муках святой Екатерины переплеталось у него с событиями его учительствования, а дочь кипрского царя Косты приобретала черты и облик Катержины из Битова. Так в его стихи попали многие ее слова, и сам он безотчетно признавался строками стихов в своей тоске. Ибо его опыт с душой Катержины не удавался. Чем больше приближалась девушка к воплощению его мечты, образу святой, тем несчастнее становился учитель. Долгие часы проводил он в своей каморке за молитвой, на коленях просил бога о помощи. Но помощь не приходила. Он решился не встречаться более с Катержиной, но сил его на это не хватило. Как прежде одурманивала его свежая ее прелесть, так ныне сводил с ума аромат скорби, исходящий от ее побледневшего лица, когда она, склонившись над житием, читала о мучениях святого. Он истязал себя, спал на жестком ложе и неистово молился богоматери. Но всякий раз слова молитвы, будь то «Отче наш» или «Богородице, дево…», набожные слова куда-то девались, и пред его мысленным взором являлась она, ее красота. Вслед за вздохами и мольбами он видел глаза с длинными ресницами, трепетными, как крылышки птенцов ласточки. И ему хотел