Рамю-Лоран оторвал мальчика, которому вдруг стало так хорошо от прикосновения руки этой женщины, и сердито прогнал сына домой. Женщине же крикнул:
— Уходи, или я спущу на тебя собак!
Аполлена строптиво посмотрела мужу в глаза, собираясь пройти в дом. Он ударил ее в грудь. Аполлена вскрикнула. Муж ударил ее второй раз и, схватив за плечи, вытолкал за двери. А перед домом уже глазели лавочники, услышав шум, стояли какие-то женщины, которые под крик разъяренного мужа с радостью дали волю своим языкам, толкуя о грязных потаскухах, которых в эти военные времена множество развелось по дорогам; появились какие-то черные монахини, вслед за ними широким шагом приблизились два тощих монаха. Монахини пальцем показывали им на женщину, которая, пошатываясь, пятилась из дверей дома. Маленькая Яна громко плакала и звала маму на чужом языке, которого здесь никто не понимал.
Но тут уже бургомистр Рамю-Лоран, возвышавшийся надо всеми с порога дома своего, закричал, призывая стражников. Площадь замерла, тишина нарушалась только горестным плачем девочки. Сбежались стражники, что шатались по рынку среди пустых уже лавок, и бургомистр указал им на женщину с ребенком:
— Я, Кристоф Рамю-Лоран, супруг этой женщины, приказываю вам именем закона нашего города выгнать за городские ворота прелюбодейку, которая сбежала из моего дома и вернулась сегодня с чужим ребенком. Гоните ее!
Аполлена взяла девочку и хотела уйти. Но тут один из монахов преградил ей путь и принялся читать пространную проповедь о том, что грешной прелюбодейке негоже поручать дитя, ибо оно чисто сердцем и невинно душой. Стало быть, следует немедленно отобрать у нее ребенка и отдать добрым монашкам, чтобы девочка своим служением богу искупила грех распутной матери.
Выпрямившись, Аполлена крикнула:
— Заткни свой грязный рот, монах! Это мой ребенок, и я его никому не отдам, пока жива!
Монах глянул на бургомистра, монашки приблизились к ребенку, а стражники, которым Рамю-Лоран сделал знак, схватили Аполлену и нанесли ей первый удар. После чего под смех толпы удары посыпались градом на ее спину и голову. Монахини вырвали маленькую Яну из рук матери и унесли. Монах громко читал «Отче наш», повторяя слова об отпущении грехов наших, бургомистр Рамю-Лоран, упершись левой рукой в бок, правой сделал знак толпе расходиться. Под ударами стражников Аполлена бежала по улице к городским воротам. Платье ее сорвали со спины и с груди, кровь текла из рассеченной кожи, растрепанные волосы, мокрые от кровавых слез, закрывали ей лицо. За воротами она упала и так пролежала до рассвета следующего дня. Очнувшись, встала и поняла, что может ходить. И пошла — сгорбясь, волоча ноги, пошла по той же дороге, по которой несколько лет назад мчал ее на коне прелестный чужестранец.
Через много дней она дошла до той горной деревушки над городом Фрайбургом, где когда-то состоялась ее вторая свадьба. Капеллан, совершивший тогда обряд, стал настоятелем церкви, в которую она теперь не осмеливалась войти. Нищенка попросила в доме священника кусок хлеба и села на пороге, поджидая его возвращения. Увидев его, Аполлена встала на колени в пыль и, перекрестившись, попросила исповедать ее. Священник пригласил ее на послеполуденный час в церкви. Она вошла туда, где освящен был ее грех… На коленях проползла от дверей до самой исповедальни. И там призналась, что повинна в грехе двоемужества и что брак, положивший начало этому греху, благословил сегодняшний ее духовник. Припомнил священник бракосочетание, и страх заговорил в нем. Он не знал, что делать. А женщина молила его отпустить ей грех и предать светским властям. Она все расскажет судьям и будет рада подвергнуться наказанию за свое преступление. Ибо ничего не осталось на свете, чего бы она желала.
Священник позволил кающейся переночевать в своем доме и на другой день отвез ее во Фрайбург. Там перед судьями признала пани Аполлена свою вину, рассказала, как свершилось преступление, сколько несчастья из-за этого произошло, и просила наказания себе. Во время же судебного разбирательства, которое было кратким, ибо не было нужды в допросах и пытках, женщина тихо молилась богу и всемилостивой деве Марии.
Ей был вынесен приговор, и на третий день утром Аполлену обезглавили на большой площади Фрайбурга за прелюбодеяние и двоемужество.
Позже, когда весть об удивительной судьбе бургундки, что одновременно была законной женой двух мужчин, дошла до Праги, король Карл приказал разыскать своего бывшего пажа, главного виновника преступления. Но его посол в Венеции известил, что пан Ян Ржебржик из Хоустника убит ударом кинжала в спину во время одного из многочисленных заговоров, печально прославивших этот веселый и обольстительный город, возникший из морских волн и трясин.
Король и оба его собеседника похвалили пана Бушека за его рассказ. Магистр Витек хорошо помнил этого бургундского герцога, который выстроил в Праге большой дом: во время веселых наездов герцога в Прагу магистра приглашали к нему в качестве врача.
Магистр Витек тотчас вызвался рассказать очередную историю, заявив, что его глаз врача частенько проникает довольно глубоко в человеческие сердца. И так же часто ему приходится выслушивать вещи, о которых никто другой не знает. А потому с ним никогда не случится того, что произошло с жителями Домажлиц, когда в город явилась толпа флагеллантов или самобичующихся{239}.
И магистр Витек повел рассказ о кающихся Магдалинах.
Перевод Н. Аросьевой.
МАГДАЛИНЫ
Рассказ о том, как нахлынули в Чехию толпы самобичующихся и какую сумятицу произвел их приход в умах жителей пограничного города Домажлице.
В том самом 1348 году, когда вершились у нас столь многие славные дела{240}, случилось так, что в горах на западной границе стали появляться люди, которые с громкими молитвами и воплями проходили по деревням. Они несли перед собой деревянные кресты и развевающиеся хоругви. Были это мужчины и женщины из чужих краев. Говорили они на разных языках, и одеты были одни в городскую одежду, другие по-деревенски. Были среди них жители Италия, Арльского королевства, швабы, франки и баварцы, горцы с Альп и рыбаки с берегов южного моря. Жили они братством, имущество и еда были у них общие. Некоторые из них передвигались на конях, другие на телегах, но большинство странствовали пешком. Ночевали под открытым небом или в амбарах и хлевах; они не трогали ни скота, ни свиньи, ни зерна, но смиренно просили пропитания, ради Христа Спасителя и его благословенной матери.
Этих мужчин и женщин называли кающимися, а также бичующимися, или флагеллантами, ибо тело свое они истязали плетьми, раскаиваясь в своих грехах. По примеру апостолов оставили они свои семьи и ремесла, замки и дома, избы и лачуги, сохи и стада, поля и леса, реки и море; провозглашая тщетою земное богатство, они искали царствие божие в нищете. Босые и до пояса обнаженные, проходили эти люди по деревням и городам, выкрикивая:
— Святая дева Мария, взгляни на нас, грешных, и испроси у сына твоего, Иисуса Христа, милости для нас!
Их плач и сетования раздавались по всей округе. Где бы ни появлялись они в облаках пыли, их опережали вопли, как опережают дудочники погребальное шествие. В деревнях им выбегали навстречу, дивясь явлению, невиданному в этих краях и наполнявшему их ужасом.
Бичующиеся шли через баварскую землю, перейдя Альпы с юга. Толпа их разрасталась, как растет снежный ком, скатываясь с гор. В каждой деревне к ним присоединялись новые паломники. Особенно охотно встречали пришельцев те, кто тоже хотел предаться покаянию. После публичной исповеди к прежним кающимся примыкали новые, покидавшие свои хозяйства и семьи.
Поток флагеллантов перевалил через границу Чехии у города Брод, что лежит под самой горой Черхов. Их видели в деревнях и лесах — они не сторонились населенных мест, спокойно проходили через них с пением непонятных песен, в которых часто повторялось имя Иисуса.
В тех деревнях живет народ трезвый и доблестный, он чтит бога, как заповедано, в церкви благочестиво слушает проповеди, а в корчме — весело пьет. Податей они не платят, ибо обязанность их — расставлять караулы от Домажлиц до той горы, которая за прекрасные очертания свои получила название Груди богоматери. Поля в этих местах родят не слишком обильно, зато постоянно. Голода тут еще не бывало, да и многие болезни, косившие жителей соседних округов, будто растворялись в здешнем пряном воздухе, которым веет от лесов и лугов. Край этот мирный и веселый, как пиво, и благоухает свежескошенными лугами или весенним бором, когда цветущие ели роняют золотую пыльцу на лесные колокольчики, папоротник и мхи.
Бичующиеся шли по деревням быстро. Никто не мешал им, ибо людям приятно видеть кающихся, которые перечисляют свои грехи, исповедуясь принародно и вслух. Никто не ударил в набат, никто не поднял угрожающе топорика на странников, — поэтому большая толпа спокойно расположилась лагерем перед западными воротами Домажлиц. Стояла осень, в лесах начали желтеть буки, на дорогах лежали палые листья; поля давно убраны и вспаханы, так что путники могли свободно отдыхать, разжигая по ночам костры, как это делают пастухи в осеннее время.
Флагелланты прожили перед воротами города несколько дней и ночей. С городских стен на них глазели горожане, дивясь беспрестанному движению, — лагерь чужеземцев, казалось, сотрясает лихорадка, будто тело больного. Одни думали, что пришельцы пляшут на утоптанной лужайке. Другие считали, что они молятся. Третьи смеялись, полагая, что там собрались бродячие фокусники и шуты, которых созвал король, — ибо такому великому и могущественному властителю не пристало довольствоваться одним шутом, вот и зазывает он к себе целые толпы скоморохов. Но тут они разглядели деревянные кресты над толпой и хоругви с изображениями святых и разобрали, что крики в лагере — не что иное, как молитвы, бесконечные, как литании.