{249} был этот замок по большей части деревянный, с башней, поросшей плющом, и воротами, похожими на широкую пасть хищника. По подъемному мосту выезжал владетель замка Ондржей, и цепи гремели, словно то тяжко вздыхал какой-то зверь.
Дьявол вселился в семерых негодяев, присвоивших себе имя семерых братьев Маккавеев. Эти мерзавцы терзали замок и всю округу невообразимыми муками: топили в реке малых детей, лишали девушек невинности, грабили гостей замка и иноземных купцов, пачкали белье, которое женщины стирали у реки, обсыпая его сажей, выпивали пиво, что привозил владетель и прятал в подвале, гадили в спальне Ондржея и комнате его дочери Блаженки, беспрестанно ссорили меж собой челядь, зазубрили острие меча господина, колбасу, приготовленную к ужину, набили испражнениями, срывали с крыш дранку, а в зимнюю пору отворяли окна, из-за чего у многих болели зубы и появлялась ломота в суставах. Такие пытки и страдания продолжались уже целый год.
От забот вокруг глаз владетеля замка залегли морщины, а прекрасная Блаженка плакала от страха, что опять случится что-то ужасное и отвратительное. Ондржей ругался языческими проклятиями, обитатели посада трепетали от ужаса, что не сегодня-завтра эти страшные братья Маккавеи подожгут у них крышу над головой. А вспыхнет одна, превратятся в пепел и остальные, — известное дело.
В конце концов нашелся человек, который решил пресечь дьявольские козни. Сын кузнеца Иржик точил меч уже пятый день. На шестой, ничего никому не сказав, вышел он из отцовской кузни и выследил семерых братьев. Был вечер. Старший спал у входа в разбойничье логово, хотя и нес стражу. Остальные, развалившись в пещере, потешались, вспоминая свои злодейства.
Смело подошел Иржик прямо к старшему Маккавею и, не сказав ни слова, как пристало христианам, отсек ему голову. Потом он пробрался в пещеру и обезглавил остальных, словно шесть налитых колосьев снес. Из обрубков шей текла черная кровь, из разинутых глоток вылезали серые мышки. Иржик сунул меч в ножны, вытер руки соломой, сплюнул и пошел домой спать.
Он думал, тем дело и кончится.
Но это было лишь началом. Самое тяжелое ожидало его впереди. Ему пришлось вытерпеть всю благодарность, что обрушилась на его голову. В замке ему готовили славную встречу, посад выказывал ему свою неуемную благосклонность. Иржик назван был достойнейшим сыном края сазавского, кузнец важничал, что породил такого замечательного отпрыска, и за три дня не подковал ни одного коня, а только пил, мельник торжественно пустил в ход скрипучие колеса, портные с утра до вечера распевали о юном герое. Владетель Ондржей пригласил Иржика к себе, подарил ему серебряную цепь, белоснежную сукницу и алый кафтан да шапку с длинным петушиным пером и опоясал Иржика новым мечом, сопроводив эту церемонию длинной речью. Потом Ондржей объявил Иржику, что с нынешнего дня ему разрешается жить в замке, как самому любезному его сердцу слуге, а отводится ему прямоугольный покой под самой башней, откуда видны берега серебряной Сазавы, вьющейся среди темно-зеленых лесов, и волны холмов, тянущиеся до самой голубой дали.
Потом был славный пир из двенадцати блюд, с медовухой, пивом и итальянским вином. Иржика посадили между Ондржеем и святым отцом Прокопом, прибывшим сюда на коне из своего сурового монастыря с золотыми башнями. Напротив Иржика сидела прелестная Блаженка, исполненная девичьей гордости. Такая гордость не относится к семи смертным грехам. Пировали долго, и всем было весело. Один Иржик мало ел и пил. Пан Ондржей спросил его о причине молчаливости, — тот ответил, что и сам не поймет, только вот немного покалывает в груди.
— Это от еды, — пояснил старый рыцарь Влк из Кацова. — Желудок растягивается и давит на внутренности. — И он отхлебнул большой глоток вина.
Иржик не ответил.
В полночь владетель замка произнес — наполовину по-чешски, наполовину по-латыни — хвалебную речь Иржику. Отец Прокоп хмурился, ибо латынь не почитал. Но он не смог удержаться от смеха, когда пан Ондржей предложил: пускай-де Иржик что-нибудь пожелает, и бог по просьбе сегодняшнего гостя, святого отца Прокопа, это желание безусловно исполнит. Святой Прокоп не настроен был творить чудеса, но, вспомнив дьявола, от которого и сам так долго страдал и с которым здесь, под Мечиком, Иржик столь мужественно расправился, решил похлопотать за героя перед господом богом.
Иржик недолго раздумывал. Оглядев пиршественный стол, он остановил взгляд на Блаженке и громко произнес:
— Хочу, чтобы меня любили все женщины!
Отец Прокоп покачал головой:
— Я помолюсь, чтобы в награду за истребление дьявольского семени господь исполнил твое желание. Но у каждой свечи своя тень. Ты же хочешь света без тьмы. Пусть исполнится твое желание. С сегодняшнего дня пускай тебя любят все женщины. Все, кроме одной…
Иржик презрительно скривил губы и обвел взглядом залу. Блаженка сидела потупив очи. Остальные женщины с нетерпением ждали, что же теперь будет.
Святой отец встал, осенил себя православным крестом и прочитал тихую молитву. Потом, коснувшись лба Иржика, повторил немного громче:
— Все, кроме одной…
А Иржик и не покраснел. Это был прирожденный герой. Не удивительно, что пан Ондржей взял его к себе на службу. Иржик только выпил немного вина. Тут музыканты загудели, задудели, кое у кого ноги сами пустились в пляс, и началось такое веселье, что достойный священник удалился, только запах ладана оставил за собой.
А Иржику уже признавалась в любви первая женщина. То была жена рыцаря Влка из Кацова, женщина в летах, мать восьмерых сыновей, старший из которых воевал в дружине князя Бржетислава в дремучих чешских лесах, где навсегда сгинул под тысячелетними папоротниками.
Эта дама упала перед Иржиком на колени и, простирая к нему руки, сказала, что он похож на святой образок и ей хочется поцеловать этот образок, чтобы получить отпущение грехов. Иржик галантно поднял женщину и пошел с ней танцевать. Смешно было смотреть, как кружилась в танце супруга рыцаря Влка, как блестели ее глаза, как подбирала она юбки и склоняла свою завитую голову то к одному, то к другому плечу. Пан Влк вытащил жену из круга, а так как он был слегка навеселе, то и приказал ей громогласно отправляться к повозкам, пока не вывихнула себе бока.
Вокруг Иржика закружился хоровод прочих женщин. Молодые и старые чарующе улыбались Иржику, во время танца многозначительно пожимали руку и обольстительно приоткрывали рот, желая показать хорошенькие зубки и форму губ, похожих на половинки свежего плода. Но Иржик не прельстился ни тем, ни другим. Он искал взглядом Блаженку, но ее уже не было в зале.
Смеркалось, когда закончился пир и танцы вокруг золотовласого героя. Меж тем сам он был грустен. Едва догорели факелы, он отправился в свой покой под башней — и нашел свое ложе устланным цветами. Только он собрался лечь, как дверь открылась и в комнату заглянула Анделка, жена конюшего. Она спросила, был ли он счастлив нынче вечером. Зевнув, Иржик ответил:
— Был.
Анделка ушла, но явилась Итка, дочь ключника. Боже, до чего эта девица была безобразна! Но теперь она так и сияла и томным взглядом ласкала Иржика, который готовился ко сну.
— Ах, позвольте поправить вам подушечку!..
Но Иржик уже храпел, и Итка удалилась на цыпочках, посылая спящему воздушные поцелуи.
Утром стало еще хуже. Мать Итки преградила Иржику дорогу, желая во что бы то ни стало расцеловать золотые волосики нашего миленького, избавившего нас от дьявольских чар. Повариха принесла ему к завтраку суп в три раза жирнее обычного и хотела поцеловать его хотя бы в лоб. Увидев ее потный подбородок, Иржик сразу потерял аппетит. Однако, будучи человеком добрым, он поблагодарил повариху и попробовал суп. Он был трижды посолен.
Напрасно Иржик избегал встречи с Анделкой; она назначила ему свидание сегодня вечером на самой верхней ступеньке башни. Иржик не ответил.
Потом снова приходила Итка, а когда он спустился в посад, женщины облепили его, словно осы спелое яблоко. Одна проталкивалась справа, вторая сзади, третья — слева, а четвертая — спереди. Одна гладила по голове, другая тискала, третья восхищалась его оружием, четвертая звучно расцеловала в обе щеки. Мельничиха притащила пироги ему на пробу, портниха цепляла на его кафтан ворох мелких ленточек, батрачки на мельнице ругались меж собой из-за Иржика мерзкими словами, знахарка Барча пустилась с ним в пляс, причем терлась своим усатым лицом о его безбородое личико, мужья поносили жен, а жены мужей, и никто не понимал, что это за наваждение на баб напало. Даже они сами…
А Иржик уж был таков — на весь день и всю ночь остался он в посаде и, напившись, позволил себя миловать множеству женщин. К утру от всего этого на душе у него стало тоскливо, он пошел в лес и там отоспался. И снилось ему, что его любит Блаженка. На самом деле это было не так — Блаженка не обращала на него внимания. Обронит словечко-другое, и никаких там улыбок.
Продолжалось все это довольно долго. Мужья из ревности поколачивали своих жен, матери ревновали Иржика к дочкам, те — к матерям, и из-за всего этого в замке не прекращались скандалы и ссоры в посаде. Пан Ондржей пока веселился — сам он был вдовцом, а дочь его волшебством задета не была. Иржик же, показавший себя героем перед Маккавеями, боялся подойти и сказать Блаженке, что сгорает от любви именно к ней одной. Он полагал, что и она должна его любить, что не она та единственная, о которой говорил в своей молитве благочестивый настоятель. Но похоже, именно она-то ею и была.
В конце концов Иржик в сердцах перестал обуздывать свои сомнительные желания. Теперь в его покое под башней сменялись вереницы беспутных женщин, будто у арабов или ветхозаветных патриархов. Пан Ондржей сначала терпел это, а потом велел Иржику ходить к женщинам в посад, ибо можно справиться с семерыми Маккавеями, но не с семью женщинами.
Иржик, ослабший телом и душой, переселился из замка на мельницу, где и жил на радость мельничихе. Сюда к нему приходили и Анделка, и безобразная Итка, и портниха со своими ленточками, и Барча, которая, правда, только стояла у окна да жадно облизывала свои бледные губы. В замке и в посаде началось невиданное падени