На постоялом дворе, где жили люди из свиты короля Яна, рассказывали послы арагонские о своей земле, о красоте ее женщин, и о лютости быков, о королевстве мавров за горами Сьерра-Морена, о битвах с язычниками, и о сладких плодах в желтой как золото кожуре, вобравших в себя солнце и запахи испанской весны, самой волшебной из всех весен мира.
Пан Гинек из Жеберка послушал хвастливые речи арагонских идальго и в следующую ночь бежал из Монпелье вслед за посольством, которое направлялось в Сарагосу. В Арагонии пан Гинек попал в отряд, который был под командой сеньора Лафуэ́нте-и-Каспе́. В этом отряде было несколько дворян арагонских, пятеро юных кастильцев и примерно сотня всадников из Эстремадуры — люди без дома и семьи, но зато великой дерзости, что натачивает меч и удлиняет копье.
Сеньор Лафуэнте поклялся, что будет на свой страх и риск воевать против мавров — псов и язычников, день за днем выкорчевывая их королевство, загородившееся горами и построившее свое разбойничье гнездо в Гранаде.
Сеньор Лафуэнте обещал богу и своему королю, что, проехав горы Сьерра-Морена, пересечет границы Валенсии и Андалузии, будет совершать набеги на мавританские земли и с гор и с моря, не даст ни минуты покоя гранадскому мулею и его лучникам, будет сжигать школы, дворцы и библиотеки, разграбит сокровищницы султана и подорвет веру мавров в то, что их господство в Испании вечно. Сеньор Лафуэнте воевал как одинокий мститель, ибо у него с маврами были давние личные счеты: когда-то давным-давно его род наполовину был истреблен султаном Магометом из племени Насера.
Гинек из Жеберка присоединился к отряду Лафуэнте. Он быстро свыкся со своей ролью арагонского мстителя. Он видел в маврах своего кровного врага, и гнев его против неверных пылал так ярко, что воспламенял и старых бойцов. Юный Гинек начал думать на языке арагонцев. Его родным домом стала Сарагоса, его сюзереном — его величество король Арагонский. Когда в пожаре гибли мавританские города за Сьеррой, он чувствовал себя счастливей, чем при взгляде в девичьи глаза. Видя, как течет мавританская кровь, он будто присутствовал при богослужении. Это был юный рыцарь твердых нравов — и неистовством превосходивший все, что сеньору Лафуэнте довелось видеть до сей поры в своем храбром отряде, с которым он ездил по стране уже восемь лет.
Незадолго до того, как совсем ослепший король Ян пал на французской земле у ветряной мельницы в битве при Креси, отряд сеньора Лафуэнте проник в самоё Гранаду.
Султан Юсуф в ту пору отстраивал свой город заново. Со всех сторон он воздвиг прочные крепостные стены с башнями, построил дворец на ржавых почвах, некогда бывших под виноградниками, и нарек его Красным дворцом, или Альгамброй, он устраивал на площадях турниры по христианскому образцу, а себя окружил такой роскошью, золотом, драгоценностями и коврами, что его подданным стало казаться, будто небеса пророка спустились на землю, чтобы потешить мулея и его жен.
Всадники отряда Лафуэнте ворвались в город с севера в ночное время. Перебили стражу, подпалили малый базар и проникли в мечеть у Подковообразных ворот. В мечети они напачкали, священные надписи на стенах заплевали, ковры оросили кровью мавританских священнослужителей, а потом, убивши муэдзина, с минарета взывавшего о помощи, подожгли храм, хохоча и ругаясь.
Город пришел в нехорошее движение. С минаретов понесся крик, султаново войско проснулось и заняло позиции на стенах, ворота мгновенно закрылись, и с бешеным ревом двинулись мавры на рыцарей и всадников Лафуэнте. Запели в ночи стрелы, выпускаемые из луков, и казалось, будто то звонят колокола с высокими плачущими голосами, кривые сабли как молнии сверкали в извилистых улочках, над белыми стенами, в проездах ворот, на площадях и в садах, река Дарро вскипела, вот уже убит сеньор Лафуэнте у Подковообразных ворот, а с ним двадцать рыцарей и всадников. Сдержали они свою клятву до самой смерти не давать покоя мавританским собакам. А теперь эти собаки стояли победно над их трупами, и их ликующий вопль был подобен лаю.
Лишь пяти всадникам и одному-единственному рыцарю удалось уйти. Остальные были схвачены, связаны и брошены в подземный каземат в стенах гранадской крепости. Там, по приказу самого султана, который так карал за осквернение святыни и убийство храмовых служителей, оскоплены. Каленым железом прижгли им кровавые раны и приложили коровий навоз, чтобы лучше заживало… Так лишились эти идальго своего мужского достоинства, по обычаю мусульман, которые более всего в жизни ценят оплодотворяющую силу.
Пан Гинек из Жеберка, бывший среди пленников, лежал одним из последних в длинном ряду, когда при свете факелов в подземелье гранадского каземата начала производиться эта ужасная операция. Рев тех, кому нож впивался в тело, был намного страшней плача во время избиения Иродом вифлеемских младенцев. Но черные ироды не знали пощады. Неспешно и будто выполняя священный обряд, терзали они захваченных в плен христиан. Когда очередь дошла до пана Гинека, в подземелье сквозь стоны мучимых проник голос муэдзина, призывающий на молитву. И, оставив работу, мавры уселись на коврики и молились. В эту минуту пан Гинек начал медленно ползти вдоль голов оскопленных пленников и потихоньку втиснулся между двумя, лежавшими без чувств. Он прикрыл свое лоно кровавым платком, об который мучители вытирали руки и бросили на полу; удивительное дело — даже здесь, в подземелье, он был украшен цветными каменьями, образующими сложные узоры. Гинек лег и замер. Закрыл глаза и старался не дышать.
Помолившись, мавры довершили свое дело, обработав тела трех оставшихся христиан, и ушли, выставив стражу. На другой день оскопленных перенесли в светлый и солнечный зал, где им дали хлеба и воды. Пан Гинек из Жеберка был среди них. Никто не догадался, что он единственный избежал мусульманской кары. А поскольку смелым благоприятствует удача, Гинек вместе с остальными попал в тюрьму, где их держали еще несколько дней после выздоровления. Ему удалось увильнуть от осмотра мавританского лекаря, который проверял результаты своего вмешательства. После выздоровления скопцов развели по разным местам. Им развязали руки, одели в мавританские одежды и обильно накормили.
Пан Гинек вместе с тремя арагонцами был приведен в султанский дворец и поставлен перед начальником евнухов. Сей начальник, человек тучный и лицом одутловатый, со взглядом насмешливым и в то же время немного болезненным, велел им переодеться в платье султанской дворцовой стражи. Говоря это, он засмеялся и добавил, что дворянам полагается нести высокую службу.
Три арагонских скопца и Гинек были отправлены затем под присмотром мавританских стражей во дворец Хенералифе, где, как им было сказано, они станут служить гранадской королеве и прочим женам мулея.
Когда же вступили они во дворец, окруженный высокой стеной из красных и белых камней, за которой по кругу располагался сад, где вторым цветением цвели деревья, а фонтаны били так высоко, что брызги поднимались над вершинами пальм, своими серебряными веерами повторяя их очертания, — они были встречены другим евнухом, мавром гигантского роста, с губами толстыми и почти фиолетовыми. Мавр приказал Гинеку с товарищами раздеться и идти искупаться в бассейне первого дворцового двора. Гинеку и тут удалось скрыть от своих спутников и от мавра, который остановился неподалеку от бассейна, что его миновал нож. Мавр, с удовольствием взиравший на юношу, прекрасного лицом и сложением, по-своему истолковал его стыдливый жест, полагая, что тот хочет скрыть следы еще недавнего надругательства. Остальным же и в голову не приходило, что Гинек избежал того, что постигло их.
После омовения все четверо были введены в просторную залу, где на лежанках отдыхала гаремная стража, состоявшая из евнухов. Все они были вооружены и вели между собой веселый беспечный разговор. Некоторые играли в арабскую игру на доске, поделенной на клетки, по которой они передвигали фигуры из слоновой кости: главные изображали персидского царя и царицу, а прочие войско, всадников, боевые башни и бог знает что еще. Многие спали, некоторые напевали.
Евнух, самый старый и самый почтенный, сделал знак Гинеку, чтобы он сел, и велел ему есть и пить. Пища была изысканная и обильная. Подобно другим мусульманам, эти мавры тоже ели баранину. Гинек поел мяса и хлеба и запил водой; потом ему дали фруктов и винограду, большие грозди, золотисто-желтые и черные, он поговорил с несколькими евнухами, которые знали по-испански, и сидел молча в ожидании дальнейшего.
— Ты будешь прислужником королевы! — молвил старший евнух; произнося последнее слово, он поклонился в ту сторону, где, по-видимому, пребывала главная супруга султана. Гинеку было приказано следовать за старшим евнухом.
Они вступили в высокую залу, где вокруг бассейна на разноцветных подушках возлежала группа женщин. Лица их были открыты, и красота их оказалась не такой, какой ожидал Гинек. Старший евнух преклонил колени перед пожилой женщиной, которая лениво поглядела на него, но лицо ее осталось неподвижным. Евнух сдавил плечо Гинека, давая знак, что надо стать на колени и склонить голову.
Потом евнух что-то пространно и нудно объяснял. Королева не отвечала. Евнух встал и удалился. Гинек остался стоять на коленях. Тут королева засмеялась, а за ней громко и бесцеремонно захохотали остальные. Королева подала знак Гинеку, что он может встать. Гинек поднялся, но не знал, что ему делать. Женщины снова принялись хохотать, и было очевидно, что их веселье вызывает вид этого христианского горемыки, стоящего перед ними как пленник в зачарованном раю Хенералифе, в оазисе любви, и не знает, куда деть свои глаза, руки и ноги. Никогда еще не был королевский паж в таком смущении, а ведь он, пан Гинек, служил и на таких празднествах, когда за столами сидели короли и даже сам римский император!
Потому пан Гинек повернулся и пошел и уселся на ступеньке лестницы, ведшей в другую, еще бо́льшую и роскошную залу. Там он сидел и глядел на женщин, рассматривая их странную, похожую на мужскую одежду, их туфли, загнутые как клювы, их черные волосы, их лица, которые нельзя видеть никому, кроме их собственного супруга. Свет падал на них сверху, с потолка, своды которого напоминали ледяную пещеру. Арки и арочки, подковы и подковки — все из цветных камней, из цветных камней были сделаны и колонны, поддерживающие этот свод, подобный разрубленному пополам осиному гнезду, и пол в зале. Свет же, шедший сверху, был красноватым, как вечерняя заря, предвещающая недоброе бойцу в день перед битвой. Пан Гинек чувствовал, что для него начинается битва всех битв, ибо ложь была ему противна.