Памяти отца посвящаю эту книгу, которую в рукописи он уже не успел прочесть
Karlštejnské vigilie
Praha, 1965
Пасха в тот, 1371, год была очень ранняя, почти под снегом. Затем точно зеленое половодье нахлынула весна. За одну ночь вся земля покрылась цветом, и Прага стала прекрасной, как никогда.
Люди повеселели, расцвели и девичьи лица. Сады вокруг Града вспенились белой черемухой.
А три недели спустя после пасхального разговленья захворал император Карл, похоже, отравился. Было ему пятьдесят пять лет тогда. Сперва из-за сухости в горле он не мог глотать, потом лицо его неестественно побагровело, а сердце колотилось, словно растревоженный колокол. Он вспылил, напустился было на придворных, а затем муж, правивший половиной мира, расплакался, как малое дитя. Чуть слышным голосом позвал он лекаря. Но уже не в силах был сказать о причине своего недуга: от резей в животе, за которыми последовала рвота, император, не дойдя от кресла до ложа, зашатался и упал. Он взывал о помощи, сжимая кулаки, бился в судорогах, точно безумный, наконец приказал лекарю пустить кровь, сделать компресс на пылающую жаром голову и велел позвать императрицу. В тот день императрицы Альжбеты, нареченной Померанской, в королевском Граде не было: еще накануне вечером уехала она в свой замок Карлик.
Когда Витек из Холтиц, магистр медицинского факультета университета, муж высокообразованный, врач опытный и лучший ученик прославленного Балтазара из Домажлиц{224}, приехал в Град, император страдал от страшных болей, изрыгая содержимое желудка. Магистр Витек понял, что властелину дали яд, и сделал все возможное, чтобы спасти его бесценную жизнь.
На следующий день к постели больного супруга прибыла императрица. Супруг не узнал ее. Императрица, женщина статная, красивая лицом, веселая нравом, разрыдалась так, что ее никак не могли успокоить. Сила, молва о которой облетела всю страну, оставила ее, Альжбета лишилась чувств прямо у постели императора. Ее унесли и привели в чувства. По Граду поползли слухи, что несчастная страна в одночасье потеряет и короля и королеву.
Когда же магистр Витек остановил судорожную тошноту и рези прекратились, Карл забылся долгим и глубоким сном. Он бредил во сне, но не пробуждался. Потом началась горячка, император в беспамятстве вскидывался и садился в постели, тараща воспаленные глаза; зрачки их расширились, и Карлу казалось, что он ослеп. Хотя сердцебиение утишилось, жестокий жар мучил его.
Магистр Витек, навестив королеву, с радостью убедился, что причиной ее обморока было всего лишь волнение, вызванное внезапной болезнью мужа, и велел королеве оставаться в постели и навестить мужа, когда тому полегчает.
Эта трогательная встреча состоялась спустя три дня. Целуя исхудавшую руку императора, Альжбета роняла обильные слезы радости и шептала слова любви.
Хотя было очевидно, что жизнь императора вне опасности, магистр Витек понимал, что здоровье Карла основательно подорвано; он не только исхудал лицом, но и все члены его тела ослабели. Губительно сказался нещадный приступ горячки и на крепком его сердце. Признаки слабости, появившиеся во взгляде, в движениях и речи императора, напугали магистра Витека, изучившего тело Карла лучше своего собственного. И он решил, как только состояние властелина позволит, отвезти императора в его любимый замок Карлштейн и окружить там покоем и дружеской заботой, которые поставят его на ноги и вернут ему силы. Карл с радостью принял предложение врача и торопил с отъездом; теплым майским утром, за две недели до троицы, они отправились в путь.
День был воскресный, и у бржевновского костела королевскую карету обступила празднично одетая толпа прихожан из окрестных деревень.
Дорога доставляла королю удовольствие. Карета весело катилась меж цветущих обок дороги груш и яблонь, в разливе пряных трав, мимо речных склонов, где солнечными брызгами светились золотые одуванчики, где на межах, радуя глаз, пестрели цветы, и тусклым сиянием вспыхивали кончики иголок на елях, а мох перекатывался зелеными, с золотым отливом, волнами, затоплявшими пробуждающийся лес.
Люди, встречая королевскую карету, останавливались, снимали шапки и улыбались или же громко приветствовали любимого властелина, ибо весть о его болезни разнеслась по свету со скоростью ветра, окутав землю черной тучей, которая теперь начала рассеиваться.
Магистр Витек ехал в карете вместе с королем и развлекал его веселыми историями из своей студенческой жизни в Болонье и в Праге. Впереди гарцевали паны из королевской свиты и рейтары с хоругвями. Лес откликался мощными перекатами рогов; чтобы потешить короля, трубачи то и дело наигрывали охотничьи песни. У реки, весело пенившейся и сбившейся о скалы, махали руками, приветствуя королевский поезд, перевозчики. Возвращавшиеся из костела крестьяне останавливались на краю поля, где зеленели залитые солнцем хлеба, и склоняли свои упрямые головы перед господином, под властью которого эти раздольные нивы зреют тучно и мирно.
Королева с королем не поехала. Эту мужественную женщину в последние дни перед отъездом супруга в замок Карлштейн словно подменили: взгляд ее, лицо и поступь были полны тревоги. Разговоров с королем она избегала и подолгу, вопреки своим привычкам, молилась. На вопрос Карла, поедет ли она с ним, ответила, что не станет своим присутствием нарушать его покой и снова уединится в замок Карлик: Карл распорядился построить этот замок для жен чешских королей, живших прежде в отдаленном Мельнике. Магистр Витек желание королевы одобрил.
Лекарь намеревался окружить Карла мирным веселием мужской компании. Он пригласил в Карлштейн друга Карловой молодости, пана Бушека из Велгартиц, мужа смелого и нравом приятного. В Карлштейне тем временем жил в одиночестве член коллегии замковых каноников, священник пан Ешек из Яновиц, человек разговорчивый, сердцем мягкий и верный приверженец короля. Его слово и доброе расположение духа сейчас наверняка придутся кстати. Никому более не дозволено будет входить к королю; а так, глядишь, до троицына дня воспрянет он и телом и духом.
Об этом своем замысле исцеления и поведал королю по дороге в замок магистр Витек. Король с радостью согласился провести несколько дней в столь приятном заточении. У этих чуждых скрытности мужчин, как и у него, седина посеребрила виски. Именно в таких чистосердечных людях нуждался он сейчас более всего. Всю свою жизнь радел он о счастье земли чешской, и так разувериться в самых близких людях, когда вместо благодарности он получил от них яд!
Король знал, что на третий день его болезни двух молодых писарей придворной канцелярии — Гинека Главача на Скалице и Ченека из Жумбурка, на которых пало подозрение в попытке убийства его королевского величества, бросили в темницу. Два года назад Гинек Главач сопровождал императора в итальянской поездке и во время бунта в Сиене поступил неблагородно, сбежав в Пизу и бросив короля в момент опасности. Вернувшись после победы императора, он объяснил свой поступок тем, что пизанцы якобы взяли его в плен и выспрашивали о планах короля относительно города Лукки.
Тогда император ему поверил и отпустил с миром.
Вместе с Главачем на Скалице и Ченеком из Жумбурка в темницу заточили и помощника главного повара: их видели вместе за пять дней до того рокового пиршества. Следов яда ни у кого из них не обнаружили, однако подозрение было такое, что всех троих отправили к судье, который приказал подвергнуть их пыткам.
На пытках они долго упорствовали, в конце концов повар не выдержал и с громким плачем признался, что писари якобы вынудили его подмешать в пищу короля какие-то черные семена, о ядовитости которых он и не подозревал. Оправдание это сочли наивным, поэтому и писари и повар в кандалах были брошены в еще более глубокую темницу. В тот же день свершился суд, который всех троих приговорил к смертной казни: обоим дворянам — отрубить головы, а повара — повесить. Король, однако, пожелал, чтобы казнь состоялась после дня святой троицы.
Он усиленно размышлял, за что дожил он до такого позора, за что люди, жившие с ним под одной крышей, сидевшие с ним за одним столом, пытались лишить его жизни. От слабости и обиды король готов был расплакаться. Магистр Витек нахмурился и посоветовал ему не думать о случившемся, а лучше послушать, как в деревне, к которой они подъезжали, весело трезвонят колокола.
Король отвлекся от горестных мыслей и постарался думать о приятном.
Вспомнил он о своей королеве, одарившей его столь сильной любовью, что сравниться может лишь с настоящей мужской дружбой. А как при этом по-женски нежна с ним, что даже не верилось, будто эта женщина способна согнуть в руках подкову и раздробить камень. Да, на старости лет бог послал ему в жены женщину самую сильную из всех.
«У нее ни одно дитя не умрет, и она, конечно же, переживет меня…» — подумал он.
Удивительной была его судьба! Такая мало кому выпадает. Четыре жены, и одна лучше другой! Все разные и все наделены прекрасными качествами. Да и прекрасными телами тоже! Карл довольно улыбнулся. В уголках его губ собрались веселые морщинки, а усы встопорщились. Быстрым движением он расчесал пальцами бороду и вдруг обратился к магистру Витеку:
— А вина в Карлштейне выпить позволишь?
— Позволю! — с лукавой улыбкой отозвался магистр, а про себя отметил: «Король поправляется».
И тут раздались приветственные крики из замка Карлштейн, который неожиданно появился за поворотом дороги, словно таинственный Монсальваж{225}, ослепляя белизной и великолепием, — гигантский каменный ларец, символ императорского величия, мудрости и славы. Целомудренный и горделивый, возвышался он на скале среди холмов, поросших с севера лесами, а на южных склонах — виноградниками. Королевская свита, завершив путь, поднялась на скалу и въехала в ворота замка.