Кали совсем не пришлось ее тащить, потому что она в одну минуту взобралась по веревке с такой ловкостью, точно была родной сестрой шимпанзе. Стасю это удалось не так легко, но и он был достаточно хорошим гимнастом, чтоб преодолеть вес своего тела, ружья и двух десятков патронов, которыми он наполнил карманы.
Таким образом, все четверо очутились на дереве. Стась так привык думать при всех обстоятельствах о Нель, что и теперь он поспешил прежде всего убедиться, не грозит ли ей опасность свалиться и довольно ли ей места, чтоб она могла удобно улечься. Успокоившись на этот счет, он стал ломать голову, как бы защитить ее от дождя. Но этому помочь было невозможно. Устроить какую-нибудь, хоть маленькую, крышу над ее головой было бы легко днем: но теперь их окружала такая тьма, что они не видели даже друг друга. Если бы хоть гроза пронеслась и можно было бы развести огонь, чтоб высушить платье Нель. Стась с отчаянием думал о том, что, промокнув до последней нитки, девочка, без сомнения, схватит сильнейшую лихорадку.
Он боялся, что под утро, после грозы, станет холодно, как бывало в предыдущие ночи. Теперь же порывы ветра скорей обжигали, и дождь обдавал, точно кипятком. Стася удивляла его продолжительность. Он знал, что тропические грозы, чем они сильнее бушуют, тем скорее проходят.
Лишь много времени спустя раскаты грома затихли и порывы ветра стали слабее. Но дождь не переставал идти, не такой, правда, обильный, но зато тяжелый и такой густой, что даже листья набака совершенно не защищали от него. Снизу доносился плеск воды, точно вся степь превратилась в одно озеро. Стась подумал, что в ущелье их ждала бы неминуемая смерть. Его страшно мучила мысль о том, что будет с Саба, и он не решался заговорить о нем с Нель. Но он все-таки утешал себя надеждою, что смышленый пес найдет безопасное убежище между скал, торчащих над ущельем. Помочь ему не было никакой возможности.
Так сидели они вместе среди развесистых ветвей и мокли в ожидании дня. Прошло еще несколько часов. Воздух стал холоднее, и дождь, наконец, прекратился. Вода стекла уже, по-видимому, тоже по уклону, в более низкие места, так как плеска ее больше не было слышно. Стась заметил в предыдущие дни, что Кали умеет разводить огонь даже из мокрых веток. Ему пришло в голову приказать Кали спуститься и попробовать, не удастся ли зажечь костер и на этот раз.
Но в ту самую минуту, когда он обратился к нему, случилось нечто такое, от чего у всех четверых кровь застыла в жилах.
Глубокую тишину ночи прорезало внезапно лошадиное ржание, – страшное, пронзительное, полное страдания, испуга и смертельного ужаса. Что-то заколыхалось в темноте, раздался короткий храп, потом глухие стоны, фырканье, опять конский крик, еще более пронзительный, и все стихло.
– Львы, Великий Господин, львы убивать лошадей! – шептал Кали.
Было что-то ужасное в этом ночном нападении, в этом насилии хищников, в этом внезапном убийстве беззащитных животных. Стась оторопел на минуту и забыл даже о ружье. Да и какая польза была бы стрелять в такую темень? Разве только для того, чтобы ночные разбойники, если огонь и гром выстрела их не испугают, бросили убитых уже лошадей и помчались за теми, которые разбежались и унеслись так далеко от места привала, насколько они могли это сделать на стреноженных ногах.
У Стася мороз пробежал по коже при мысли, что было бы, если бы они остались внизу. Нель, прижавшись к нему, так дрожала, точно с ней уже начался припадок лихорадки. Но дерево защищало их, по крайней мере, от нападения львов. Кали прямо спас им жизнь.
Но это была страшная ночь, – самая страшная за все путешествие.
Они сидели, точно промокшие птицы на ветке, прислушиваясь к тому, что происходило внизу. Там некоторое время царило глубокое молчание, но вскоре послышался звук отрываемых кусков мяса, хриплое дыханье и довольное посапыванье чудовищ.
Пиршество львов происходило не более чем в двадцати шагах от зерибы.
Пиршество это длилось так долго, что Стася в конце концов разобрала злость. Он схватил ружье и выстрелил по направлению раздававшихся звуков.
Но ему ответило только прерывистое, сердитое рычание, вслед за которым послышался треск разламываемых могучими челюстями костей. В глубине сверкали голубыми и красными точками глаза гиен и шакалов, ожидавших своей очереди.
Так протекали долгие часы ночи.
XXV
Наконец взошло солнце и осветило степь, отдельные кучки деревьев и лес. Львы скрылись прежде, чем первый луч блеснул на горизонте. Стась велел Кали развести огонь, а Меа достать вещи Нель из кожаного мешка, высушить их и поскорее переодеть девочку. Сам он, взяв ружье, пошел осмотреть место, где они провели ночь, и взглянуть, какие опустошения наделала гроза и два ночных разбойника.
Сейчас же за зерибой, от которой остались только колья, лежала первая лошадь, съеденная почти до половины; в ста шагах – другая, а недалеко от нее – третья, едва початая. Стася охватила такая злоба, что в ту минуту ему захотелось даже, чтоб откуда-нибудь из чащи высунулась косматая голова отяжелевшего после ночного пиршества разбойника и чтоб он мог пустить в нее пулю. Но ему пришлось отложить месть; сейчас у него было много других дел. Нужно было найти и поймать остальных лошадей. Мальчик полагал, что они, должно быть, скрылись в лес, как и Саба, трупа которого нигде не было видно. Надежда, что верный товарищ по несчастью не пал жертвой хищников, обрадовала Стася и придала ему бодрости. Еще больше обрадовался он, когда нашел осла. Оказалось, что длинноухое животное не хотело утруждать себя слишком далеким бегством. Оно просто-напросто уткнулось в угол за зерибой, между холмом термитов и деревом, и там, с защищенной головой и боками, ждало, что будет дальше, готовое, в случае чего, геройским ляганием отразить нападение. Но львы, по-видимому, совсем его не заметили, и, когда взошло солнце и опасность миновала, он счел вполне уместным лечь и отдохнуть после трагических ночных переживаний.
Бродя вокруг бивака, Стась нашел, наконец, на размякшей земле следы конских копыт. Следы шли по направлению к лесу, а потом сворачивали к ущелью. Это было для него очень удобно, так как поймать лошадей в ущелье не представляло большого труда. Пройдя шагов двадцать, мальчик нашел в траве веревку, которою была стреножена одна из лошадей и которую она сорвала, спасаясь бегством. Эта лошадь, должно быть, убежала так далеко, что сейчас, по крайней мере, можно было ее считать потерянной. Зато двух остальных Стась заметил за невысокой скалой, не в самом овраге, а на краю его. Одна из них валялась на спине, а другая пощипывала молодую зеленую траву. Обе выглядели ужасно изнуренными, точно после долгого пути. Но дневной свет разогнал их страх, и они встретили Стася коротким и радостным ржанием. Та, которая валялась на спине, вскочила на ноги. Стась заметил, что и она освободилась от пут, но, к счастью, предпочла, по-видимому, остаться с товарищем, чем бежать куда глаза глядят.
Стась оставил обеих лошадей у подножия скалы, а сам пошел к краю ущелья, чтоб посмотреть, можно ли ехать дальше по его дну. Он увидел, что благодаря большому уклону вода уже стекла и дно было почти сухим. Немного спустя внимание его привлек какой-то белый предмет, запутавшийся между лианами, свесившимися с противоположной скалистой стены. Оказалось, что это была крыша палатки, которую порыв ветра занес так далеко и запутал в чаще так, что вода не могла ее унести. Палатка обеспечивала как-никак лучшее убежище для маленькой Нель, чем наскоро сложенный из веток шалаш, и эта находка очень обрадовала Стася.
Но еще больше обрадовался он, когда из расселины между двумя скалами, закрытой свешивавшимися лианами, выскочил Саба, держа в зубах какое-то животное, голова и хвост которого свешивались по обеим сторонам его пасти. Огромный пес в одно мгновение вскарабкался наверх и положил у ног Стася полосатую гиену с переломленным хребтом и обглоданной ногой и стал вилять хвостом и радостно лаять, точно ему хотелось сказать:
– Ну что ж, я струсил, правда, перед львами. Но ведь, правду сказать, и вы-то сидели на дереве, как птицы. Но вот, смотри, я все-таки даром ночь не потерял.
И он был так горд собой, что Стасю с трудом удалось заставить его оставить на месте вонючее животное и не нести его в подарок Нель.
Когда оба они вернулись, на привале горел уже яркий огонь, а в посуде кипела вода, в которой варились зерна дурры, убитая накануне дичь и копченые ломти мяса подстреленной антилопы. Нель была уже переодета в сухое платье, но выглядела такой похудевшей и бледной, что Стась испугался за нее и, взяв ее за руку, чтоб убедиться, нет ли у нее жара, спросил:
– Что с тобой, Нель?
– Ничего, Стась. Мне только очень хочется спать.
– Верю! После такой ночи! Ну, руки, слава богу, у тебя не горячие… И ночку же мы провели! Я думаю, что тебе хочется спать! Мне тоже. Но не больна ли ты?
– Голова у меня немного болит.
Стась положил руку ей на лоб. Голова девочки была холодна, как и руки. Стась понял, что это было признаком сильного истощения и слабости. Он вздохнул и проговорил:
– Поешь чего-нибудь теплого и сейчас ложись спать. Можешь спать хоть до вечера. Сегодня погода, по крайней мере, хорошая, и не будет так, как вчера.
Нель взглянула на него со страхом.
– Но ведь мы здесь не будем ночевать?
– Здесь, возле обглоданных лошадей, нет. Мы отыщем какое-нибудь другое дерево или поедем в ущелье и там устроим такую зерибу, какой свет не видал. Ты будешь спать спокойно, как в Порт-Саиде.
Но Нель сложила руки и стала просить его со слезами, чтоб они поехали дальше, потому что в этом ужасном месте она не сможет сомкнуть глаз и наверно заболеет. Она так упрашивала его, так долго повторяла, глядя ему в глаза: «Да, Стась? Хорошо?» – что он согласился на все.
– Хорошо, но мы поедем ущельем, – сказал он. – Там больше тени. Обещай мне только, что, если у тебя не хватит сил или тебе станет плохо, ты мне скажешь.