Стась прервал разговор и стал прислушиваться. Минуту спустя такие же тоненькие, жалобные звуки послышались сразу с нескольких сторон. У мальчика мелькнула мысль, что это, пожалуй, арабские сторожевые отряды окружают ущелье и перекликаются друг с другом посредством свистков. Сердце начало у него сильно биться. Он посмотрел раз-другой на суданцев, думая, что увидит на их лицах испуг. Но нет, Идрис, Гебр и оба бедуина спокойно грызли сухари, и только Хамис, казалось, был немного удивлен. А звуки все продолжались. Спустя некоторое время Идрис встал и выглянул из пещеры; возвращаясь назад на свое место, он остановился возле детей и промолвил:
– Пески поют.
Эти слова страшно заинтересовали Стася; он забыл в ту минуту, что решил больше совсем не говорить с Идрисом, и спросил:
– Пески? Что это значит?
– Так бывает в пустыне; а значит это, что долго не будет дождя. Но от жары страдать нам не придется: до Асуана мы будем ехать только ночью.
Больше от него ничего нельзя было узнать. Стась и Нель долго прислушивались к этим странным звукам, которые длились до тех пор, пока солнце не спустилось к западу. Потом наступила ночь, и караван тронулся в дальнейший путь.
XIII
Днем путешественники прятались в хорошо закрытых и малодоступных местах, среди скал и расселин, а по ночам мчались без передышки, пока не миновали первого водопада; и лишь когда бедуины по расположению и виду кхоров сообразили, что Асуан остался уже позади, точно огромная тяжесть свалилась с сердца Идриса. Они начинали уже чувствовать недостаток в воде и постарались приблизиться на полдня пути к реке. В следующую ночь, спрятав хорошенько караван, Идрис отправил оттуда с бедуинами всех верблюдов к Нилу, чтоб они хорошенько и надолго напились. Плодородная полоса вдоль Нила за Асуаном была значительно уже… Местами пустыня доходила почти до самого побережья. Поселения лежали на значительном расстоянии друг от друга, и бедуины вернулись благополучно, никем не замеченные, с большими запасами воды. Нужно было еще подумать о припасах, так как животные, плохо питаясь уже целую неделю, очень исхудали; шеи у них вытянулись, горбы осели, а ноги стали слабее. Дурры и провизии для людей могло, скупо-скупо, хватить еще на два дня. Но Идрис полагал, что через двое суток можно будет если не днем, так ночью, приблизиться к прибрежным пастбищам, а может быть, даже купить сухарей и фиников в какой-нибудь деревушке.
Саба больше уже не давали ни есть, ни пить, и только дети прятали для него остатки обеда. Но он, видно, сам помнил о себе и часто прибегал на бивак с окровавленной мордой и со следами укусов на шее и на груди. Были ли добычей его охоты шакалы, или гиены, или, может быть, песчаные лисицы, или газели, – этого не знал никто; но, во всяком случае, на нем не было заметно следов сильного голода. Иногда его черные губы бывали влажны, точно он где-то пил. Бедуины догадывались, что он, должно быть, выкапывал глубокие ямы на дне ущелий и добирался таким образом до воды, которую чуял под землей инстинктом. Так иногда заблудившиеся путешественники раскапывают землю на дне расселин, и если не всегда находят воду, то часто все-таки докапываются до влажных песков и сосут их, обманывая таким образом мучительную жажду.
В Саба, однако, тоже произошли значительные перемены. Грудь и шея оставались у него по-прежнему мощные, но бока у него впали, и он казался теперь еще выше, чем прежде. В его глазах с налитыми кровью белками было теперь что-то дикое и грозное. К Нель и Стасю он был привязан как прежде и позволял им делать с ним все, что они хотели, Хамису он вилял еще иногда хвостом, но на бедуинов и суданцев рычал или скалил свои страшные клыки. Идрис и Гебр начали его просто-напросто бояться и возненавидели до такой степени, что, наверно, пристрелили бы из захваченного у стражника ружья, если бы не желание привезти Смаину необыкновенное животное и если бы не то обстоятельство, что Асуан был уже далеко позади.
Асуан уже позади! Стась все время думал об этом, и в душу его мало-помалу стало вкрадываться сомнение, настигнет ли их погоня. Он знал, конечно, что не только сам Египет, который кончается за Вади-Гальфой, то есть за вторым водопадом, но и вся Нубия находится еще в руках египетского правительства, однако он понимал, что за Асуаном, а особенно за Вади-Гальфой, преследование будет труднее, а распоряжения правительства будут исполняться небрежнее. Он питал еще только надежду, что отец вместе с мистером Роулайсоном, снарядив погоню из Файюма, сами отправились на пароходе в Вади-Гальфу и там, получив от правительства солдат и верблюдов, постараются перерезать каравану путь с юга. Будь он на их месте, думал он про себя, он бы именно так поступил и потому считал свое предположение весьма вероятным.
Тем не менее он не переставал думать о спасении собственными усилиями. Суданцы хотели получить порох для захваченного ими ружья и решили с этой целью разрядить несколько штуцерных патронов. Но он сказал им, что только он один сможет это сделать; если кто-нибудь из них возьмется за это неумело, то патрон может разорваться и оборвать пальцы и руки. Идрис, боясь вообще предметов, с которыми он не был знаком, а особенно всяких английских изобретений, решился в конце концов позволить мальчику это сделать. Стась охотно взялся за эту работу, во-первых, рассчитывая, что сильный английский порох разорвет при первом ударе старое арабское ружье, а во-вторых, надеясь, что ему удастся припрятать несколько патронов.
Это удалось ему легче, чем он предполагал. Арабы как будто и стерегли его, пока он исполнял порученную ему работу, но, перекидываясь время от времени сначала незначительными фразами, вскоре так увлеклись разговором, что почти забыли о нем. В конце концов их болтливость и природная небрежность дали возможность Стасю спрятать за пазуху семь патронов. Теперь нужно было только добраться до штуцера.
Стась полагал, что за Вади-Гальфой, то есть за вторым водопадом, это будет не слишком трудно, так как рассчитывал, что осторожность арабов будет уменьшаться по мере того, как они будут приближаться к цели. Мысль, что ему придется убить суданцев и бедуинов, и даже Хамиса, казалась ему по-прежнему ужасной. Но после убийства, совершенного бедуинами, он больше не колебался. На карте стоят свобода и жизнь Нель, рассуждал он, и потому он может не считаться с жизнью противников, особенно если они не сдадутся добровольно и дело дойдет до борьбы.
Но нужно было как-нибудь завладеть штуцером. Стась решил заполучить его как-нибудь хитростью и, если бы представился случай, не ждать даже, пока они доедут до Вади-Гальфы, а исполнить свой замысел как можно скорее.
Случая ему не пришлось ждать долго.
Прошло уже два дня с тех пор, как они проехали Асуан, и Идрису пришлось, наконец, на рассвете третьего дня, отправить бедуинов за припасами, которых уже совсем почти не оставалось. Число противников таким образом уменьшилось, и Стась, сказав себе: «Теперь или никогда», тут же обратился к суданцу с таким вопросом:
– Ты знаешь, Идрис, что страна, которая начинается сейчас за Вади-Гальфой, это уже Нубия?
– Знаю.
– Но я хочу спросить тебя о другом. Я читал в книжках, что в Нубии есть много диких зверей и много разбойников, которые никому не служат и нападают и на египтян, и на приверженцев Махди. Чем вы будете защищаться, если на вас нападут дикие звери или разбойники?
Суданец пристально посмотрел в глаза мальчику.
– Ты хочешь, чтоб я тебе дал ружье?
– Я хочу научить тебя стрелять из него.
– А тебе-то это зачем?
– Как зачем? Если на нас нападут разбойники, они могут нас всех перебить – и вас и нас! Но я вижу, что ты боишься дать ружье мне в руки? Ну, что ж, и не надо.
Идрис ничего не сказал. Он действительно боялся, но не хотел в этом признаться. Ему очень хотелось познакомиться с английским оружием, так как, обладая им и умея им владеть, он мог бы рассчитывать на большое значение в лагере махдистов, не говоря уже о том, что в случае какого-нибудь нападения ему было бы действительно легче защищаться. Немного подумав, он сказал:
– Хорошо. Пусть Хамис даст сюда ружье, а ты можешь его вынуть.
Суданец с большим вниманием следил за движениями Стася и, когда тот передал ему ружье, стал пробовать собрать его. Это удалось ему не сразу; но так как арабы вообще отличаются большой ловкостью, то вскоре ружье было собрано.
– Открой! – скомандовал Стась.
Идрис легко открыл штуцер.
– Закрой!
Это далось ему еще легче.
– Теперь дай мне пустые гильзы. Я научу тебя, как надо заряжать.
Арабы сохранили гильзы, из которых Стась высыпал порох, так как металл их представлял для них большую ценность. Идрис дал Стасю две таких гильзы, и обучение началось снова.
– Хорошо, – сказал Стась, – вот ты умеешь уже собирать штуцер, умеешь разбирать его, заряжать и спускать курок. Теперь тебе нужно только научиться целиться. Это самое трудное. Возьми-ка пустой кувшин от воды и поставь его в ста шагах… Вон туда, на те камни… А потом вернись ко мне, и я покажу тебе, как надо целиться.
Идрис взял кувшин и без малейшего колебания пошел, чтоб поставить его на указанное место. Но прежде чем он сделал первые сто шагов, Стась вынул пустые гильзы и вставил на их место заряженные патроны. Не только сердце, но и пульс в висках начал стучать у него с такой силой, что ему казалось, будто голова его разрывается на части. Решительный момент наступил – момент свободы для Нель и для него – момент победы, такой страшный и такой желанный!
Жизнь Идриса в его руках. Только спустить курок, и этот предатель, похитивший так коварно Нель, падет мертвым. Но Стась почувствовал вдруг, что ни за что на свете не сможет выстрелить в человека, обращенного к нему спиной. Пусть он, по крайней мере, обернется и пусть глянет смерти в глаза.
А что потом? Потом прибежит Гебр и, прежде чем он сделает десять шагов, он подвергнется той же участи. Останется Хамис. Но Хамис потеряет голову, а если и не потеряет, то пока он что-нибудь сделает, будет время зарядить ружье новыми патронами. Когда приедут бедуины, они застанут товарищей мертвыми и сами встретят то, чего заслужили. Тогда останется т