К счастью Идриса, Гебра и остальных участников каравана, их приняли за свиту одного из эмиров, благодаря чему им удалось попасть в первые ряды собравшейся толпы. Появление Махди было оповещено сначала красивыми и торжественными звуками умбаи, а когда он показался на площади, раздались пронзительные завывания дудок, грохот барабанов, стук погремушек из пустых тыкв, наполненных камешками, и свист на слоновых клыках, что все вместе создало адский гул. Толпою овладел неописуемый экстаз. Одни бросались на колени, другие кричали изо всех сил: «О, ниспосланный Богом! О, победоносный! О, милосердый! О, справедливый!» Это продолжалось до тех пор, пока Махди не взошел на амвон. Тогда воцарилась гробовая тишина. Махди поднял руки, приставил большие пальцы к ушам и некоторое время молился.
Дети стояли недалеко и могли хорошо разглядеть его. Это был человек средних лет, очень толстый, точно распухший, и почти черный. Стась, обладавший очень хорошим зрением, заметил, что лицо его было татуировано.
В одном ухе у него было большое кольцо из слоновой кости. Он был одет в белую «джубу» и белую ермолку, а ноги у него были босы, так как, всходя на амвон, он сбросил красные башмаки и оставил их подле овечьих шкур, на которых должен был потом молиться. В его наряде не было никакой роскоши. Порой только ветер доносил от него крепкий запах сандала, который правоверные жадно втягивали ноздрями, закатывая глаза от наслаждения. Стась представлял себе совсем иначе страшного пророка, разорившего и убившего столько тысяч людей. Глядя теперь на это заплывшее жиром лицо, с мягким выражением, с кроткими глазами и улыбкой, точно приросшей к губам, он не мог прийти в себя от изумления. Он был уверен, что у такого человека на плечах должна быть голова гиены или крокодила, а между тем перед ним была раздутая тыква, похожая на изображение месяца в полнолуние.
Пророк начал проповедь. Его глубокий, звучный голос был ясно слышен по всей площади, так что каждое слово долетало до слуха правоверных.
Он говорил о видениях, которые являются ему, и о миссии, полученной им от Бога. Аллах велел ему очистить веру и распространить ее по всему миру. Кто не признает его, Махди-искупителя, тот обречен на погибель. Конец мира уже близок, но еще до того обязанность правоверных – покорить Египет, Мекку и все те страны, где за морями живут неверные. Такова воля Божья, и ничто не сможет ее поколебать. Много крови потечет, много воинов не вернется к женам и детям в свои шатры, но никакой человеческий язык не в состоянии описать счастья тех, которые падут на поле брани.
Затем он протянул руки к толпе и окончил так:
– И вот я, искупитель и слуга Божий, благословляю священную войну и вас, воины. Благословляю труды ваши, и раны, и смерть, благословляю победу, и плачу над вами, как отец, возлюбивший вас…
И он разрыдался. Рев и вой раздались, когда он сходил с амвона. Все рыдали кругом. Внизу два халифа, Абдуллаги и Али, сын Хелу, взяли пророка под руки и повели его на овечьи шкуры, где он опустился на колени. Идрис воспользовался этим временем и с лихорадочным волнением спросил у Стася, нет ли между эмирами Смаина.
– Нет, – ответил мальчик, который тоже тщетно искал глазами знакомое лицо. – Я не вижу его. Может быть, он погиб при взятии Хартума.
Молитвы продолжались долго. Махди, молясь, размахивал руками и ногами, как паяц, или подымал вдохновенно глаза горе, повторяя: «Вот он! Вот он!» Солнце стало клониться уже к западу, когда он встал и направился к дому. Дети могли убедиться, каким благоговением окружают дервиши своего пророка, так как целые толпы бросились по его следам, скребя землю в тех местах, которых коснулись его стопы. Доходило даже до ссор и драк. Все верили, что эта земля охраняет здоровых и исцеляет больных.
Мало-помалу площадь молитвы опустела. Идрис сам не знал, что ему делать, и хотел уже вместе с детьми и всей ватагой вернуться на ночь в построенные ими шалаши, где их ждал Хамис, как вдруг неожиданно перед ними очутился тот самый грек, который утром дал по талеру и по горсти фиников Стасю и Нель.
– Я говорил Махди о вас, – сказал он по-арабски. – Пророк хочет вас видеть.
– Слава Аллаху и тебе, господин! – воскликнул Идрис. – А найдем ли мы среди близких Махди Смаина?
– Смаин в Фашоде, – ответил грек.
А затем обратился по-английски к Стасю:
– Возможно, что пророк возьмет вас под свое покровительство, так как я старался уговорить его это сделать. Я сказал ему, что слава о его милосердии распространится тогда среди белых народов. Здесь происходят страшные вещи, и без его покровительства вы, наверное, погибнете от голода, лишений, болезни или от руки безумца. Но вы должны снискать его расположение, а это зависит от тебя.
– Что же я должен сделать? – спросил Стась.
– Прежде всего, когда ты предстанешь перед ним, опустись на колени; если он подаст тебе руку, то поцелуй ее с благоговением и горячо проси его, чтоб он взял вас обоих под свои крылья.
Тут грек остановился и спросил:
– Никто из этих людей не понимает по-английски?
– Нет, Хамис остался в шалаше, Идрис и Гебр понимают лишь несколько отдельных слов, а остальные – и того нет.
– Хорошо. Так слушай дальше. Нужно все предусмотреть. Махди, наверно, спросит тебя, согласен ли ты принять его веру. Ответь ему сейчас же, что да и что, как только ты его увидел, тебя осенил неведомый свет благодати. Запомни: «неведомый свет благодати»! Это польстит ему, и он, может быть, сделает тебя музалемом, одним из своих личных слуг. У вас тогда будет всего вдоволь и вам будут предоставлены все удобства, которые защитят вас от болезней… Если бы ты поступил иначе, ты очень повредил бы себе, этой малютке и даже мне; а я желаю вам добра. Понимаешь?..
Стась стиснул зубы и ничего не сказал. Только лицо его застыло и глаза хмуро загорелись. Заметив это, грек продолжал:
– Я знаю, мой мальчик, что это очень неприятно, но другого исхода нет! Те, кто уцелел после резни в Хартуме, все приняли учение Махди: немцы, итальянцы, копты, англичане, греки… Я сам…
И хотя Стась уверил его, что никто из окружающих не понимает по-английски, он понизил голос:
– Мне незачем тебе объяснять, что это вовсе не измена, не отступничество. В душе каждый остался тем, чем был… Перед насилием нужно склониться, хотя бы для виду… Защищать свою жизнь – долг всякого человека, и было бы безумием, даже грехом, подвергать ее опасности – из-за чего? Из-за одной внешности, из-за нескольких слов, от которых мысленно ты можешь отречься в тот самый момент, когда их произносишь. А ты должен помнить, что в твоих руках не только твоя жизнь, но и жизнь твоей маленькой спутницы, которою ты не имеешь права распоряжаться. Могу тебя уверить, что никто не посмеет тебя винить, так же, как и всех нас…
Говоря так, грек, может быть, старался обмануть свою совесть, но его самого обманывало, в свою очередь, молчание Стася, которое он в конце концов принял за страх. Он решил придать ему немного бодрости.
– Вот дома Махди, – сказал он. – Он предпочитает жить в этих деревянных сараях в Омдурмане, чем в Хартуме, хотя там он мог бы занять дворец Гордона. Ну, смелее же! Не теряй головы! На вопросы отвечай бойко и бесстрашно. Они ценят здесь храбрость. Не воображай, что Махди сразу заревет на тебя, как лев. Нет! Он всегда улыбается, – даже тогда, когда не думает ничего доброго.
Сказав это, он крикнул толпе, стоявшей перед домом, чтоб она расступилась перед гостями пророка.
XVIII
Когда они вошли в покой, Махди лежал на мягком ковре, окруженный женами, из которых две обмахивали его опахалами из больших страусовых перьев, а две другие легонько щекотали подошвы его ног. Кроме жен, присутствовали только халиф Абдуллаги и халиф Шерит, так как третий, Али, сын Хелу, отправлял в это время войска на север, в Берберию и Абу-Хаммед, завоеванные незадолго перед тем дервишами. При виде вошедших пророк отстранил жен и присел на ковре. Идрис, Гебр и два бедуина пали ниц, а потом встали на колени со скрещенными на груди руками. Грек подал знак Стасю, чтоб он повторил то же самое, но мальчик, сделав вид, будто не заметил этого, поклонился лишь и так остался стоять. Лицо его было бледно, но глаза ярко горели, и по всей его осанке, гордо поднятой голове и по сжатым губам легко было угадать, что что-то большое произошло в его душе, что неуверенность и опасения прошли, что он пришел к какому-то непоколебимому решению, от которого ни за что не отступится. Грек это понял, по-видимому, так как в чертах его лица отразилась глубокая тревога. Махди окинул обоих детей мимолетным взглядом, озарил свое заплывшее лицо обычной улыбкой и обратился сначала к Идрису и Гебру.
– Вы приехали с далекого севера? – сказал он.
Идрис поклонился до земли.
– Да, о Махди! Мы принадлежим к племени дангалов и потому мы покинули свои дома в Файюме, чтоб ударить челом и припасть к твоим благословенным стопам.
– Я видел вас в пустыне. Ужасный был этот путь, но я послал ангела, который бодрствовал над вами и оберегал вас от смерти и от руки неверных. Вы его не видели, но он неусыпно следовал за вами.
– Спасибо тебе, искупитель.
– И вы привезли Смаину этих детей, чтоб он обменял их на своих, которых турки держат в плену вместе с Фатьмой в Порт-Саиде?
– Мы хотели служить тебе.
– Кто служит мне, служит собственному искуплению; вы открыли себе этим путь в рай. Фатьма мне родственница… Но, право, говорю вам, когда я покорю весь Египет, моя родственница и ее дети все равно получат свободу.
– Так сделай с этими детьми, что угодно твоей воле, о, благословенный!..
Махди опустил веки, потом опять поднял их, ласково улыбнулся и кивнул Стасю:
– Подойди сюда, мальчик.
Стась сделал несколько шагов вперед энергичной, точно военной, походкой, поклонился вторично и, выпрямившись, как струна, посмотрел прямо в глаза Махди и ждал.
– Рады ли вы, что приехали ко мне? – спросил Махди.
– Heт, пророк. Нас похитили против нашей воли от наших отцов.