Вильям Аск и Вилли сидели напротив на диване.
— И охота же сюда приходить, — сказал Вилли, — смотреть, как эти воробьи клюют свой сухарь. Если б еще десятка-другая за это перепала, чтобы хотя поужинать согласно своему званию — так и того нет.
Писатель устало улыбнулся.
— Это я вам охотно презентую. — И он вынул из жилетного кармана две ассигнации.
— Вообще говоря, как-то неловко, — сказал Вилли, засовывая их своею унизанной кольцами рукой в карман фрака. — Но дома тоже невозможно оставаться.
— Отчего же?
— Да ну, бывает, останешься — так впору лечь да завыть.
Когда Вильям поднял голову и взглянул на него, Вилли добавил — и лицо его вдруг покрылось всеми морщинами, которые должны были его избороздить в последующие тридцать лет:
— Правда! ну что, понимаешь ли, за жизнь?
Статский советник, который сидел целый час в ка-чалке, усердно штудируя «Берлинске», прошел мимо них.
— Почему вы, собственно, ничего не хотите, молодой человек? — спросил он у Вилли.
— А чего же хотите? — ответил Вилли.
— Быть звеном в общественном механизме, — сказал статский советник. — Да, молодой друг мой, но этому-то молодость и противится.
Доктор подошел проститься к фрекен Сайер, все еще сидевшей в обществе фру фон Хан.
— Что-то у нашего советника усталые глаза, — сказала фру.
— Возможно, — ответил статский советник, — однако, фру, глаза еще видят, а уши слышат.
— Прощайте, фрекен Сайер, — и доктор поклонился, — как бы там ни было, берегу и охраняю вас покамест я.
Фру фон Хан на мгновение сильно побледнела, но сказала с чувством:
— Как и многих других, советник.
— Хм, — ответил статский советник, под взглядом которого изжелта-бледное лицо фру сделалось красным, — домашний врач в наши дни — не бог весть какая фигура. Он только и может, что… оградить от самого худшего.
— Да, — сказала фрекен Сайер, — с вами мне хорошо, — и тут она улыбнулась, — если бы вдруг случилась в вас нужда.
Фру фон Хан, резко повернув голову, взглянула на кузину. Но фрекен Сайер лишь встала с места:
— Прощайте, голубчик советник, прощайте. И спасибо вам, что пришли.
Она проводила его до двери.
Фру фон Хан молниеносно подскочила к господину адвокату Майеру, закончившему свой разговор с коллегой Скоу.
— Ну что, — сказала она и усмехнулась каким-то пересохшим смешком, — получили вы опеку?
И, не дожидаясь ответа, она воротилась к фрекен Сайер:
— Как, должно быть, чудесно, когда можешь держать такого домашнего врача! Все же домашний врач придает дому особый отпечаток.
— Да, милая Тереза, — ответила фрекен Сайер, — с доктором как-то спокойнее.
Лакей доложил, что подан экипаж господина адвоката Скоу, и фру Эмма Лунд сказала фру Белле:
— Белла, дорогая, нельзя ли и мне с вами… все-таки сколько-нибудь проеду.
— Эмма, дорогая, ну конечно, с удовольствием, — ответила Белла и хотела проститься с Вильямом Аском и Вилли.
— Мы тоже пойдем, — сказал Вилли, — кажется, птички прячут наконец-то голову под крыло.
Скоу, Вилли и Аск вышли в прихожую, где лакей адвоката, одетый в-доху, набросил на плечи фру матовочерное вечернее манто.
Фру Лунд тоже вышла и облачилась в свою жакетку, а господин Скоу, обернувшись, спросил:
— Вы готовы, мадам?
Общество двинулось вниз по лестнице, фру Белла и Вильям впереди всех.
Когда они спустились на один марш ниже других, фру Белла сказала:
— И все же, мой друг, ужаснее всего вечное продолжение.
— О чем вы? — спросил Аск.
Фру Белла чуть помедлила, прежде чем ответить:
— Завтра снова званый обед — у нас. Деловые знакомства моего мужа.
— Да, — сказал Вильям, — нынче ведь стали приправлять дела обильным угощением.
— По крайней мере, некоторые дела, — сказала фру Белла.
Все спустились вниз, и фру Лунд первой взобралась в ожидавшую хозяев коляску.
— Я, пожалуй, прогуляюсь с Аском, — сказал господин Скоу, когда его супруга тоже села. И, обращаясь к лакею, добавил: — Меня можете не ждать, Ханс.
Фру Белла молча укуталась в матово-черное манто, как в погребальный покров.
— Доброй ночи, — сказала она, склонив голову.
Коляска уехала.
Вилли был уже на улице и успел вскочить в электрический трамвай как раз в тот момент, когда господин Скоу и Аск вышли на троттуар.
В желтом свете отчетливо видна была фигура Вилли.
— Собою он хорош, — сказал господин Скоу.
— Да, это освещение ему к лицу, — ответил Вильям, провожая его глазами.
Стоя в вагоне, Вилли обернулся и вдруг увидел господина Лауритцена, на котором был шейный платок из черного муара.
— Это вы, Лауритцен, — сказал Вилли, — значит, нам с вами по пути?
— Выходит, что так, господин Хаух, — ответил Лауритцен, приветствуя Вилли.
Адвокат Скоу и Вильям Аск какое-то время шли по улице в молчании.
Затем Скоу произнес, слегка отдуваясь:
— Хорошо пройтись по свежему воздуху. Ей-богу, друг мой, иной раз голова кругом идет в наши дни.
— Охотно верю, — ответил Аск, — и то сказать, легко ли — целый город перестроить… путем спекуляций.
— Переделать заново целиком и полностью, хотели вы сказать, — поправил Скоу.
Он опять шел молча некоторое время.
— Кстати, вам известно, — сказал он затем, — что я тоже занимался сочинительством? Как же, я выпустил сборник новелл, когда мне было двадцать три года, под псевдонимом. А теперь я сочиняю проспекты. Н-да, — добавил он немного погодя, — у нас, пожалуй, вообще многовато развелось сочинителей — в деловом мире тоже. Как говорится, в малые печи сажаем большие хлебы, — продолжал он, помолчав. — Чересчур много слетелось клевать от одного и того же капитала — и рвать когтями один и тот же город.
Адвокат рассмеялся в пространство:
— Вы заметили, как тесно мы сидели у тетушки Виктории?
— Да, тесновато, — сказал Аск. — Но ведь вам только стоит сильнее ударить по «мелким деньгам».
— Уж слишком они мелкие, — ответил Скоу, — если они еще есть.
Пройдя немного, он повернулся к Вильяму:
— Послушайте, это же идея, вы бы не могли сочинить нам проспект об участках вдоль Страндвайен?
Аск не ответил.
— Платим мы хорошо, — продолжал господин Скоу, — а вам, верно, тоже случается бывать в стесненных обстоятельствах?
— Да, — вздохнул господин Аск от полнота сердца. «Не откажется при случае», — подумал господин адво-кат Скоу.
И они пошли дальше.
У фрекен Сайер оставалась лишь ближайшая родня, и фру фон Хан с дочерью вскоре поднялись и распрощались. Когда обе дамы спустились на улицу, фру сказала:
— Эти мне сестрицы Хаух, которые уносят покрывало! И Эмма, которая прикарманивает выигрыш!
Фрекен фон Хан, немного помолчав, заметила чрезвычайно сухо:
— Быть может, матушка, они-то и действуют умнее всех.
А в гостиной еще сидело семейство Майер.
Фрекен Сайер боролась с дремотой, дав волю своим ногам отплясывать под столом, между тем как руки ее прыгали по скатерти.
Адвокат, у которого лицо за последний час приобрело удивительное выражение, — точно у собаки, почуявшей добычу, — и на носу появилось золотое пенсне, обычно нацепляемое лишь по случаю особо доверительных консультаций о разделе имущества, смотрел на беспокойные руки фрекен:
— Ты что-то нервна сегодня.
— Я, друг Майер? Что ты, ничуть.
— Ну как же, — сказал адвокат, — это видно по твоим рукам.
— Милочек, это у меня от тайного советника, — ответила фрекен, резко вскинув на него глаза, — покойный, бывало, все пальцами по скатерти водил, точно в счетоводной книге писал.
— Ты ведь тоже, отец, всегда сидишь, счет на столе отбиваешь, — сказала фрекен Люси, которая ничего не знала о связи между «беспокойными руками» и «лечебницей».
Фру Маддерсон, сидя в кресле, спала. Но наконец все отправились восвояси, и фрекен Сайер осталась одна.
Отворяя подряд двери в квартире, она обежала, торопливо и подергиваясь, как игрушечный человечек на веревочках, все свои комнаты.
Руки ее были сжаты в кулаки.
— Я ложусь спать! — крикнула она на весь дом.
И, войдя в свою спальню, затворила дверь.
Сидя на стуле, она сняла парик, вынула зубы, — она никогда не спала с зубами из страха, что они ее задушат — и, накрутив на себя двадцать разных шалей, косынок и платочков, обратилась в пестрый бесформенный узел, на котором свободно болталась голова.
Она залезла в постель и позвонила в звонок у изголовья.
Фрекен Хольм вошла со стаканом, наполненным дымящейся жидкостью.
— Ах, приятно, — сказала фрекен Сайер, отпив. — И уж знаешь наверное, что это не яд.
Она продолжала пить, а фрекен Хольм стояла неподвижно у ее постели.
— Ну, милочка, — сказала фрекен Сайер, — денек был чудный… отрадный денек.
Она вдруг рассмеялась, громко и пронзительно.
— Славная штука — эта пожизненная рента, превосходное изобретение! Можно радовать их всю свою жизнь.
Фрекен Хольм не отвечала.
И, словно в припадке внезапного бешенства, фрекен Сайер рывком приподняла на постели свое увечное тело.
— Да! — крикнула она так громко, что голос ее сорвался на хрип. — Что мне дала моя жизнь? Так пусть же они теперь попляшут, покуда не заплачут над моим гробом! Можете идти, — сказала она, упав в подушки.
Фрекен Хольм потушила все лампы в доме, одну за другой.
Затем она прошла в свою комнату.
Став перед столом, она выложила миндаль — жареный миндаль, украденный ею для сына.