— Нам бывало хорошо вместе, — мечтательно сказал Боб, глядя в огонь.
Джим тоже посмотрел в камин. Да, так оно все и было, огонь костра и то настроение, которое он создавал — все повторится, он был уверен.
— Нам было хорошо вместе, — Джим поклялся, что первым не станет вспоминать о хижине.
— Мне иногда жаль, что мы тогда не поступили в университет, возможно море было ошибкой, хотя и приятной. Ведь ты уехал только потому, что уехал я, да?
— Это была одна из причин. Думаешь я… мы совершили ошибку? — Джим по-прежнему смотрел в огонь. — Нет, — сказал он наконец. — Мы сделали то, для чего родились. Для тебя естественно было стать моряком, для меня — теннисистом. Мы всегда были не похожи на остальных вокруг нас. Мы были немного шальные, вот и уехали. Этого здесь не любят. Правда, теперь мы возвращаемся.
Боб улыбнулся:
— Ты — единственный, кто понимает, почему я должен был уйти в море. Да, мы поступили правильно, но правильно ли мы поступаем, возвращаясь? Может ли человек вернуться и день за днем жить в том же самом доме, с теми же самыми людьми, возможно ли это?
— Не знаю, просто не знаю. Мне-то все же полегче — я могу учить теннису и здесь, а ты же не можешь стать сухопутным моряком. Сделай то, что подсказывает тебе сердце, — Джим думал не о том, о чем говорил.
Боб вздохнул.
— Никак не могу решиться.
Джим хотел ему помочь, но был не в силах:
— Подожди, может, чего случится. Всегда что-нибудь случается.
Некоторое время они молча сидели перед камином. Джим слышал приглушенный плач ребенка наверху, ребенка Боба.
— Как твой отец? — спросил наконец Джим.
— Умер в прошлом месяце.
— Ты видел его перед смертью?
— Нет.
— А он не хотел тебя видеть?
— Он ведь, говорят, спятил, последние пять лет он был сумасшедшим. Ничего бы хорошего из этого не получилось. А потом, я не хотел его видеть. Мне было все равно, умер он или нет, — Боб говорил спокойно, без всякой горечи. — Слушай, а у тебя есть девушка? — неожиданно спросил он.
— Нет.
— Это на тебя похоже. Ты до сих пор побаиваешься женщин, но тебе все-таки нужно кого-нибудь найти, а то ведь и оглянуться не успеешь, как состаришься.
— Может, когда вернусь, тогда и найду себе кого-нибудь.
— И тогда мы оба будем семейными мужчинами. Мать моя, мы с тобой никогда не думали, что будем такими стариками, правда?
— Не думали.
— Еще несколько лет и мы — зрелые мужи, потом превратимся в дедов, а потом умрем. Ужасно, правда?
Они засмеялись, и в тот момент в комнату вошла Салли.
— Привет, Джим.
— Как там ребенок? — спросил Боб.
— Заснула, слава Богу. Боб, почему ты не предложил Джиму что-нибудь выпить?
— Забыл. Ты что будешь пить?
— Спасибо, ничего.
— Ну, тогда пойдемте обедать, — сказала Салли.
Обед был хорош. Они говорили об обитателях городка, о их семьях и о войне в Германии. В уютной обстановке семейной столовой Джим чувствовал себя абсолютно свободно. Ему и пальцем не придется пошевелить, все произойдет само собой, естественно. Скоро Боб будет с ним и, конечно же, никто иной, как Боб устроил так, что их жизни снова столкнулись.
— Я рассчитываю быть в мае в Нью-Йорке, — сказал Боб. — Давай-ка, встретимся и гульнем напоследок, а потом уж сдадимся на милость победителю.
Салли снисходительно улыбнулась. Джим сказал:
— Чудесно, я оставлю тебе свой адрес, прибудешь в Нью-Йорк, заглядывай.
Той весной Джим работал до изнеможения, чтобы не думать о Бобе, но это было трудно. Ничто не изменилось, когда наступил, а потом прошел май. Боб не давал о себе знать. Наконец Джим написал Салли, и та ответила, что Боб по-прежнему плавает, и не ужасно ли это. Хорошо, что хоть война наконец кончилась, и торговый флот не задержит теперь его надолго. Боб появился в квартире Джима спустя год. Они пожали друг другу руки так, словно расстались вчера.
— Отличная у тебя квартирка, — одобрительно сказал Боб. — Неужели променяешь ее на Вирджинию?
— Пока еще не променял, — улыбнулся Джим.
Боб сел на стул и вытянул свои длинные ноги. На нем по-прежнему была форма.
— Отличная квартирка, — еще раз пробормотал он.
— И когда ты возвращаешься? — спросил Джим.
Боб нахмурился:
— Понятия не имею. Сейчас есть возможность получить капитанский диплом. В моем возрасте это такая удача, и мне не хотелось бы отказываться.
— А Салли?
— В ней-то вся и загвоздка, не знаю, что и делать. Она хочет, чтобы я вернулся.
— А ты-то хочешь уходить?
— Не хочу.
— Ну и не уходи, это же твоя жизнь. Если тебе хорошо в море, там и оставайся. Салли не первая, кто вышла за моряка.
Боб кивнул.
— Я ей так и сказал, но она ни в какую. Да и семейка ее тоже в один голос. Иногда мне кажется, что это ее родители подзуживают, а сама-то она вполне счастлива и с ребенком. Если бы не они, то Салли перебилась бы как-нибудь.
— Ты должен сам для себя решить, — сказал Джим. Он предпочитал, чтобы Боб оставался в море. Он бы тогда подолгу не видел Боба, но ведь и Салли бы его не видела.
— Как насчет обеда?
Они отправились в итальянский ресторан и распили бутылку кьянти. Скоро его жизненный круг замкнется.
— Куда бы ты хотел пойти, — спросил Джим, когда они закончили.
— Все равно, туда, где можно напиться.
— Я тут знаю один бар.
По теплому вечернему Нью-Йорку они пошли в бар, куда приходили мужчины в поисках мужчин. Джиму было интересно увидеть реакцию Боба. Они сели за столик и заказали виски. В баре было достаточно женщин, чтобы случайный посетитель не догадался об уклоне этого заведения. Боб огляделся.
— Что-то не слишком много женщин, — сказал он наконец.
— Не слишком. Тебе нужна женщина?
Боб засмеялся.
— Эй, я ведь женатый человек, забыл что ли?
— Поэтому-то я тебя сюда и привел, чтобы не возникало искушений.
Они пили виски и разговаривали. Они снова были близки, как прежде, то есть говорил главным образом Боб, а Джим слушал и ждал. Боб рассказывал о жизни на море, а Джим украдкой наблюдал за комедией, разворачивавшейся в баре. Военный летчик протиснулся к стойке рядом с моряком, они разговаривали, прижавшись друг к другу ногами. Потом они поднялись и ушли: лица пылают, в глазах блеск. Молодость тянется к молодости, в отличие от стариков, страждущих, но уродливых. Они сначала подходят к одному парню, потом к другому, привычные к отказам, они всегда ищут тот редкий тип, который любит стариков или деньги.
— Как-то здесь голубовато, — вдруг сказал Боб, сделав движение в сторону зала.
— Нью-Йорк, что ты хочешь? — Джим был немного испуган. А что, если Боб запаникует? Не перестарался ли он?
— Да, наверное, это Нью-Йорк. Переполнен педиками, такое впечатление, что они теперь повсюду, даже на корабле. У нас как-то был капитан, тоже из этих, но ко мне-то он не совался, ему нравились нигеры. Видимо, этому подвержены все — и белые, и черные. Хочешь еще выпить? — Боб заказал виски.
Джим с облегчением выслушал это свидетельство терпимости Боба.
— Так у тебя есть знакомые женщины, — спросил наконец Боб. — Ну просто, чтобы поговорить. Салли меня убьет, если узнает, что я решился на что-то большое. Хочешь верь, хочешь нет, но я Салли всего раз изменил, настоящий рекорд. Так что я говорю, просто бы девушку, поболтать.
— Вообще-то есть, но они в это время уже все заняты.
— Да, поздновато. У меня, конечно, есть пара телефонов. Может, мне позвонить?
Джим подумал, что лучше не возражать Бобу.
— Поедем-ка ко мне в отель, — Боб встал. — Я позвоню оттуда.
Они заплатили по счету и вышли, сопровождаемые завистливыми взглядами. Они пересекли Таймс-сквер. Теплый безветренный вечер, сверкают огни рекламы, повсюду народ, настроение праздничное послевоенное. Отель Боба находился на одной из боковых улиц, они прошли прямо в номер. И там на Джима внезапно нахлынуло ощущение физической близости Боба. На полу была разбросана одежда, на двери в ванную висело влажное полотенце, постельное белье скомкано, а над резким запахом дезинфицирующих средств и пыли витал запах Боба, который пьянил Джима.
— Извини, у меня тарарам, — машинально сказал Боб, — аккуратностью я никогда не отличался. Салли меня за это убить готова.
Он подошел к телефону и сделал несколько звонков, бестолку. Наконец, Боб сдался и положил трубку, усмехнувшись сказал:
— Ну, видать сама судьба восстала против порока. Тогда не остается ничего другого, только напиться.
Он достал из чемодана бутылку виски и налил в два стакана.
— Вот так, — сказал он и залпом опрокинул свою порцию. Джим свою едва пригубил, ему нужна была ясная голова. В комнате освещенной резким светом электрической лампочки стало душновато. Они сняли с себя рубашки, тело Боба по-прежнему было мускулистым и сильным, кожа гладкой и белой, без веснушек, в отличие от большинства рыжеволосых. И тут Джим пустился с места в карьер.
— А ты помнишь хижину старого раба? — спросил он.
— На берегу реки? Конечно. Мы там неплохо проводили время. Пожалуй, там еще и пруд был, верно. Мы в нем купались, да?
Джим кивнул.
— А помнишь, как мы там были в последний раз?
— Нет, не помню.
Неужели он мог забыть? Невозможно.
— Да нет же, помнишь. Это было на выходных перед твоим отъездом на север, сразу после выпуска.
Боб кивнул.
— Да, что-то вспоминаю, — он нахмурился. — Мы тогда такие дураки были.
Конечно же, он не забыл. Теперь все вернется.
— Да, неглупые такие дураки.
Боб хмыкнул.
— Наверное, все мальчишки что-нибудь такое вытворяют, хотя и чудно, но слава Богу, больше со мной такого не случалось.
— Со мной тоже.
— Я просто думаю, что мы с тобой в душе были два маленьких гомика, — Боб ухмыльнулся.
— И ты что больше никогда этого ни с кем не делал?
— С другим парнем? Черт, конечно нет, а ты?
— И я — нет.