Что- то задумано: уже несколько часов Зинченко пристально следит за отрезком магистрали, выгнувшимся правее и выше невидимого от сарая моста. Там машины, редкие пешеходы, шагающие в обе стороны, мчащиеся с выхлопами-выстрелами мотоциклы с седоками в круглых шлемах.
Вот показалась группа женщин с тяжелой ношей за плечами.
«Значит, движение гражданским позволено!» - делает вывод командир.
Зинченко поглядывает на деда и вдруг требует:
- А ну, снимай пиджачок! А ты, Малий, гони шапку. Быстро!
…На откосе дороги появился сгорбленный пожилой человек с мешком за плечами. Жалкий, в кургузом пиджачке. Вот он оглянулся по сторонам, мгновенно перепрыгнул через небольшую стену, мирно побрел по дороге в сторону, моста.
Он был спокоен и ко всему равнодушен. Так шагает человек, которому жизнь не мила, и тянет он свою лямку, пока ноги носят, и ему наплевать, что с ним может случиться.
Зинченко - это он шагал с мешком, - наблюдая искоса, взглядом опытного разведчика «фотографировал» и берега горной речушки, и самую речушку, и пути подхода к мосту, и сам мост. Молниеносно возникла картина ночной диверсии: подходить надо по речке, прямо по ледяной воде. Другого пути нет.
Вот и мост, и часовые на нем. Они приблизились друг к другу, круто, как по команде, повернулись, хотя никто ими не командовал. Это, видать, от скуки.
Зинченко идет себе, и нет ему вроде никакого дела ни до моста, ни до строевого шага часовых. Идет себе как ни в чем не бывало. Но тут, по всей видимости, наш командир, переиграл.
Не успел пройти от моста метров пять, как раздался властный оклик:
- Стой!
Остановился, не спеша повернулся к двум немцам, идущим прямо на него…
Зинченко потом рассказывал:
- Я знал - мое дело табак. Только спокойствие и хладнокровие могут спасти. Наступила минута, которая должна сказать, что стоит моя десятилетняя служба на границе.
И я был спокоен, я видел детали: фонарик у немца справа, висящий на пуговице, был старый, с облезлой краской, лопнувшим стеклом, а у другого из-под шапки выглядывала рыжеватая седина, и весь он был морщинистый, тусклый.
Они подошли нормальным шагом, потребовали документ. Я выжидал. Тусклоглазый был решителен, дернул за вещевой мешок, истерично крикнул:
«Аусвайс!»
«Да, да… Есть, есть аусвайс!»
Я стал рыться в кармане - в одном, другом, а мысль одна: не было бы осечки! Нащупал пистолет, спокойно вытащил, как вытаскивают самый безобидный предмет, и сразу:
«Получай!»
Первым упал тусклоглазый. Тот, что с фонариком, крякнул», потом оглашенно закричал и плашмя брякнулся в снег. Вторую пулю в него - удачно.
Откуда- то взялись немцы, стали стрелять. Зинченко через стену -за насыпь.
Там уже ждали свои. Двинулись вдоль шоссе, прикрываясь деревьями, опутанными лианами, как бечевой, потом круто перемахнули его и в горы. Но далеко не пошли. В расщелинах камней дождались вечера и, когда сгустилась темнота, спустились к мосту по ледяной воде.
Немцы даже не подумали о том, что партизаны смогут сюда вернуться. Да и вообще, были ли партизаны? Кто-то убил часовых, а кто - след простыл. Так прикидывал Зинченко, так было и на деле.
В полночь подобрались под мост, заминировали его к через час взорвали.
Немцы восстанавливали его двое суток; надо им отдать должное: действовали очень оперативно. Оно и понятно - дорогу ждала части дивизии, Они уже были на шоссе и торопились.
33
И Черников отличился: разделался с двумя мощными машинами, набитыми солдатами. Это была, надо сказать, на редкость удачная операция - хоть вставляй ее в учебник партизанской тактики. Потребовалось всего два снайперских выстрела по фашистским водителям на крутом повороте. Их уложили насмерть, а машины с грузом, никем не управляемые по инерции в… пропасть. Отлично!
Говорят, голь на выдумки хитра. У нас выдумщиков - хоть штучно, хоть дюжинами.
Позже, летом 1942 года, в дни самых напряженных боев за Севастополь, когда после долгих неудач, которые нас мучили до середины весны, мы - наконец-то! - установили прочную радиосвязь с городом и когда к нам стали прилетать самолеты, произошел такой случай.
Дед Кравченко после контузии отлеживался в шалаше и ужасно тосковал. Отлежался кое-как - и ко мне.
- Что скажешь, Федор Данилович?
- Я хотив спросить, чи нэ можна знайты таку вынтовку… Ну, таку… з биноком?
- Снайперскую, что ли?
- Ага!
- Зачем?
- Добрэ було б из скалы на спуске по шофэру - бах!., А машина сама в обрыв, тилькы зашелэстила б… А, товарищ командир?
- Ишь ты, а кто же стрелять умеет?
- Знайдутся, ей-богу, знайдутся!
Мысль деда была интересной.
- Ладно, насчет снайперской винтовки попросим Севастополь, дадим радиограмму! Отдыхай, дед.
Мы послали радиограмму, и к вечеру следующего дня нам привезли три снайперских полуавтомата.
Харченко, друг Федора Даниловича, долго вертел в руках лакированную новенькую винтовку.
- Добра штучка и сподручна. Я гарно стриляв из вынтовки з оптыкою, из трехлинейной. На триста мэтрив в блюдце попадав. Товарыщ начальник, а що як я пиду? Выбэру мистэчко на дорози и по фашистах… а?
- Да куда же вам, еле на ногах держитесь…
- На ногах! Да будь воны прокляти, ци сами ногы! А як бы я в самому Севастополи був? Ни, я пиду… На карачках полизу… Давайтэ дида Кравченко.
Взяв пятидневный запас продуктов, два старика отправились к Байдарским воротам на охоту за немецкими шоферами.
Прошло несколько дней, к нам прилетел летчик из Севастополя - Битюцкий. Он рассказал о боях под городом. Но героем нашего костра был дед Кравченко.
- От скаженный Фэдосий, так и остався на своему мисти, а мэнэ прогнав, - рассказывал дед. - Ты, каже, Фэдя, иды скажи, яки у нас дила, та попросы у командырив бронэзажигательных пуль. Я спросыв: «Для чого?» Вин каже: «Бачыш, скилькы бакив з горючым? Их треба спалыть».
- Расскажи толком, а то понять тебя трудно, - добивался начштаба района, приготовив лист бумаги для рапорта.
- Прыйшлы мы, значыть, к Чертовой лестнице, товарыш пидполковнык. Ишлы два дни. Спустылысь на дорогу. Метрив трыста вид нэи - отвесна скала. От мы, два дурни, и карабкалысь ночью на нэи. Утром пишлы машины… Кучамы, кучамы. Пройдэ одна куча, за нэю друга - и всэ на фронт… Харченко и каже: «Ты по сторонам дывысь, а я машины буду подстрелювать».
Вот показалась одна машина - подстрелив. Машина тилькы задом выльнула… В обрыв пишла. Добрэ, сыдымо опять. Знов пошлы машины кучэю. Нихто нас нэ бачэ. Чэрэс час-два легкову пидчэпылы. Шофэра - на бок, машина - стоп! Багато понаихало фрицив. Нас шукалы, а мы сыдымо мовчкы. Ноччю попрощалысь со скалою, найшлы другу ближчэ Байдар. И там дви машины пидбыли. Гарно выйшло… Тилькы одна пуля - шоферу, останне самэ доробляется. Машина без хозяина идэ туды, дэ ныжчэ, та кубарэм, кубарэм…
- Расскажу в Севастополе про двух дедов. О них уже сам командующий расспрашивал, - восхищался Битюцкий, предлагая деду папироску.
- Ни, я самосаду. Покрипше. Розкажить, товарышу летчик, як там в городи?
- Атакуют день и ночь. Вчера фашисты четыре раза ходили в атаку. Эх, аэродромы у нас там неподходящие, а то бы мы им всыпали!
- Товарищ летчик, пора. Все готово к полету,- доложил дежурный по партизанскому аэродрому.
Попрощавшись с нами, Битюцкий - в который уже раз! - отправился в свой опаснейший рейс.
…И балаклавцы лицом в грязь не ударили: комиссар Терлецкий открыл счет на третьи сутки. Он рейдировал по Байдарской долине и ударил по немцам на том самом перевале, где били врага еще томенковцы с проводником Арсланом, снял кабель под Шурами, убил немецкого подполковника под носом у штаба бригады и, потеряв в бою двух партизан, вернулся на базу.
А вот Калашников с трудом выскочил из Коккозской долины. Она, эта долина, как заноза в пятку Кузьме Никитовичу. То-то он противился, хитрил - лишь бы отвести от себя поход, но я не уступил. В конце концов степняки должны показать, на что они годны.
Пошел Калашников с обходцем, где-то на задворках разбил одинокую машину, но этого было достаточно, чтобы растревожить весь улей. Батальоны егерей прочесывали долину, заблокировали все выходы из нее, и Кузьма Никитович с трудом ноги унес. А теперь вот сидит в штабе и доказывает, что его напрасно обижают, и он бы не хуже Зинченко разделался с мостом…
Я улыбаюсь: эх, Кузьма, Кузьма, как ни выкручивайся, а должок за твоим отрядом и за тобой лично так и остается.
Он уходит, нахлобучив шапку на лоб.
Большой, взрослый человек, а вид как у наказанного ребенка.
Вообще- то мы довольны. Район, на мой взгляд, первый боевой экзамен выдержал!
От нас пошла цепная партизанская реакция: дивизию бил Кривошта со своими ялтинцами, затем алуштинцы подключились, симферопольцы - три отряда, били Городовиков, Чуб, Генов. Подсыпали ей и наши летчики с кубанских аэродромов, Ей досталось как следует, но дело в гораздо большем. Манштейну мы будто заново показали себя: вот наша сила! Она как сжатый кулак. Мы не только по носу щелкаем, но можем бить наотмашь!
Что же касается связи с Севастополем - ни шагу вперед!
Нет важнее задачи, чем эта!
Маркин снова пойдет, но с кем?
Крупная задача по плечу человеку с крупным характером.
Александр Степанович Терлецкий! Характер, упорство! Вспоминаю Форосскую заставу, Байдарские ворота, взрыв батареи. Сух, официален, но тому, кто помешает выполнить данный ему приказ, оторвет башку. И местность знает.
Отряд без него проживет, хотя лишать его такого воина, каким являлся Александр Степанович, грешно.
Но связь! Связь! Сколько важнейшей информации пропадает!
Вызываю Терлецкого.
Комиссар со мной рядом, и больше ни единой души. Пограничник четко докладывает, но, пристальнее всмотревшись в нас, словно догадывается, зачем вызвали.
Только одно слово сказал Домнин:
- Севастополь!
Молчание.