— Ты что, бываешь у них?
— Да, бываю.
— Возьми и меня как-нибудь с собой.
— С удовольствием. Это даже хорошо, что не один туда буду ходить, у нас с ней не такие еще отношения.
И вот однажды пришли они с Петером к Чордашам, поговорили со стариком о том о сем и девушку дважды видели, когда проходили через кухню. Петер, как и принято, сказал ей что-то, подтрунивая, но девушка едва ответила ему. Янош подумал: на смотринах в старое время тоже, наверное, так разговаривали.
Когда прощались, девушка сказала Яношу:
— А я и не знала, что вы художник.
Янош вдруг смутился. «Разве это плохо», — пробормотал он, и они ушли.
Однажды теплым апрельским днем Янош увидел девушку из окна, но выбежать из дому, чтобы хоть словом с ней перемолвиться, не смог — старый бухгалтер в это время что-то объяснял ему.
Потом в майские праздники парни и девушки танцевали в клубе народные танцы, Янош и не знал толком, будут или не будут танцевать, — ему поручили оформить зал, и когда он все сделал, остался на концерт. На сцене девушка была такой красивой — в расшитом жилете, в сапожках, что у него сердце чуть не выскочило из груди. «Она лучше всех», — решил Янош.
И когда встретился с нею в перерыве и протянул ей руку, сильно смутился. Девушка в этом наряде казалась взрослой женщиной, только по рукам, открытым до локтя, видно было, что она еще ребенок.
— Давно тебя не видел, — сказал Янош.
Девушка улыбнулась.
— А вы рисуете? Рисуете сейчас что-нибудь? — спросила она.
Янош вдруг почувствовал себя счастливым.
— Я и вас как-нибудь нарисую, — от волнения он даже перешел на «вы». — Я и тебя как-нибудь нарисую, — поправился он. — Когда стану настоящим художником. Жаль, что ты к этому времени уже вырастешь.
— А взрослую меня разве нельзя нарисовать?
— Нет, ты мне такая нравишься. Маленькая.
Они прошли еще немного рядом, но больше уже не разговаривали, а потом Рожи ушла к трем своим подружкам, и те утащили ее за собой. Яношу стало удивительно радостно на душе, он побежал вприпрыжку в общежитие, влетел в комнату, бросился на кровать и, растянув рот в улыбке, уставился в потолок.
С того дня он постоянно думал о Рожи. А однажды набрался храбрости и после обеда пошел к Чордашам. Девушка сидела на берегу ручья и читала. И время от времени поглядывала на корову, которая неподалеку щипала траву. Девушка сидела спиной к Яношу, не видела его, по крайней мере, не смотрела в ту сторону, откуда он пришел. Юноша сорвал цветок и, тихонько подкравшись сзади, пощекотал им шею девушки. Рожи махнула рукой, будто отгоняя жука, потом увидела Яноша, вспыхнула и улыбнулась. Вскочив на ноги, расправила передник и смущенно подняла на юношу глаза.
Янош тоже молчал в замешательстве, потом наконец сказал:
— Здравствуй. Что читаешь?
— Учу, — не сразу ответила Рожи.
Янош опустился на тот же камень, где только что сидела девушка, и взглянул на нее снизу вверх.
— Если хочешь, могу помочь, — с чувством некоторого превосходства предложил он.
Рожи села рядом. Они помолчали немного, потом взглянули друг на друга и рассмеялись.
— Я пришел, чтобы нарисовать тебя, — сказал Янош.
— А на чем рисовать будешь? Бумагу-то ты не принес…
— Сначала так, в голове.
Рожи медленно закрыла книгу, потом снова ее открыла.
— Я тоже очень люблю все, что красиво, — сказала она.
— Ты думаешь, художники это любят?
— Да, люди искусства.
Девушка сказала это серьезно, со всей серьезностью своих пятнадцати лет. Они еще поговорили немного о всяких пустяках. Что красивее — весеннее поле или летнее, виноградник или клеверище, лошадь или перистые облака? И смеялись: разве можно эти вещи сравнивать? С хутора закричали:
— Рожи, Рожи…
Девушка вскочила и снова покраснела.
— Меня зовут, — огорченно сказала она, но глаза ее сияли.
— Я завтра снова приду, хорошо? Поболтаем… и бумагу принесу.
— Хорошо, — смутившись, ответила девушка и побежала к дому.
Янош окликнул ее:
— Рожи!
Она обернулась.
— Ты самая красивая, — сказал Янош, но тихо, только самому себе. Рожи не могла услышать его. Она снова побежала, и, когда уже была у ворот дома, Янош опять крикнул, приложив ладони ко рту:
— Ты самая красивая!..
И сразу же испугался — вдруг кто-нибудь услышит его. По дороге и в самом деле шла какая-то старуха, Янош резко повернулся и кинулся бежать. На бегу сорвал ветку акации, что росла у обочины, и принялся махать ею, будто это крыло, будто оно могло помочь ему бежать быстрее.
Ну а если человеку кажется, что он вот-вот полетит, тогда все в мире прекрасно.
1959
Перевод Л. Васильевой.
За все надо платить
Янош Тот наконец решился поговорить с агрономом — вот прямо сейчас возьмет, да и подойдет к нему. Но тут из-за угла дома во двор въехали две большие подводы, агроном сразу направился к ним, стал о чем-то спрашивать у возниц. Янош Тот ждал и ждал, и, пока он ждал, решимость его пропала. Нужно было раньше подойти, думал он, сейчас все было бы уже позади.
Наконец агроном освободился, и Янош Тот направился к нему.
— У меня к вам просьба, товарищ Каршаи.
— Давай выкладывай.
Агроном, молодой человек, черноволосый, с густыми бровями, длинноногий и большерукий, мог и накричать иногда, но в общем-то был хорошим, добрым парнем. Поэтому именно его и выбрал Янош Тот, в нем он был уверен больше, чем в других.
— Я хотел бы попросить до завтра, до утра, самое позднее до двенадцати часов… лошадь.
— Лошадь? — удивился агроном и внимательно поглядел на Яноша. — Зачем она тебе?
— Понимаете, мне съездить надо. Я бы мог и на велосипеде, но сейчас такая грязь, мне просто не доехать на велосипеде.
Агроном почесал в затылке.
— Выходит, я должен дать тебе госхозную лошадь? Тебе, поди, и седло понадобится?
— Да, и оно тоже…
— Куда ехать-то?
— В Кишмагош. Чуть дальше него.
— Так это ж километров двенадцать.
— Пятнадцать.
Янош помолчал немного, а потом у него вдруг вырвалось:
— Там танцы будут в Доме культуры.
Агроном даже выругался от неожиданности.
— Ну и дела, ты бы хоть не говорил этого. И я должен давать тебе лошадь, потому что тебе танцевать приспичило? Из-за каких-то танцулек лошадь тридцать километров по грязи гонять? А чем ты будешь кормить ее вечером? И утром?
— Это уж моя забота. — В голосе Яноша слышалось нетерпение. — Я с собой торбу возьму.
Агроном задумался. Вытащил сигарету, закурил.
— Надо было тебе говорить, что на танцы собрался? Сказал бы, что в больницу кого-нибудь повезешь…
— Мне не в больницу надо, — Янош Тот запнулся, глотнул воздух, — потому и сказал…
— Девушка там, в Кишмагоше?
— Да.
— И ждет тебя, конечно?
— Не знаю… я сказал ей, что приеду в субботу.
— Понятно.
Агроном посмотрел куда-то вдаль. Странная просьба. Разумеется, он мог дать парню лошадь, в воскресенье никто отчета за нее не потребует, и все-таки не положено это, особенно если учесть, для чего он ее берет. Правда, по такой грязище на велосипеде не доедешь, пешком тоже не дойдешь… может, дать ему лошадь, а то откажешь сейчас, — и он всю неделю, а то и больше будет сам не свой ходить.
— Ну, ладно. Какую лошадь берете?
— Если верхом… то на Пайкоше можно.
Агроном улыбнулся. Парень, ясное дело, хочет появиться перед девушкой на красивой лошади. А Пайкош как раз верховой конь.
— Ладно, берите Пайкоша, товарищ Тот. Я думаю, излишне напоминать вам, что лошадь надо беречь пуще ока… — Агроном снова улыбнулся и дал парню несколько советов.
Они еще немного поговорили, пожали друг другу руки, потом Янош, счастливый, пошел за лошадью, седлом и сбруей. А Каршаи вечером, посмеиваясь, рассказывал жене, как Яношу захотелось покрасоваться перед своей девушкой верхом на лучшей лошади госхоза и что он разрешил парню взять Пайкоша.
Жене вся эта история не понравилась. Она вообще была не в духе, может потому, что младшенький горшок опрокинул, может, еще из-за чего, во всяком случае, благодушное настроение мужа никакого отклика у нее не вызвало.
— За его ухаживания тебе расплачиваться придется, — сказала она хмуро.
А Янош Тот после обеда оседлал лошадь и отправился в Кишмагош. Там хорошенько покормил ее, очистил от грязи — для этого в торбу с овсом он и щетку положил, потом привязал ее и весь вечер, уже ни о чем не беспокоясь, танцевал со своей девушкой, а после танцев проводил ее — третий хутор от Дома культуры. Уже начало светать, звезды стали гаснуть, когда Янош в прекрасном, радостном настроении решил отправиться в обратный путь.
Расставаясь, они договорились, что Янош на следующей неделе познакомится с ее родителями. Все складывалось как нельзя лучше. И Янош, счастливый, уже хотел возвращаться домой, но тут вдруг обнаружил, что лошади нет.
За Домом культуры был сделан навес. Под ним Янош и привязал лошадь. И седло и чепрак — все было там, где он их оставил, но лошадь исчезла.
Под навесом лежала и солома, и тыква, наполовину съеденная, которую он под покровом темноты сорвал где-то поблизости, но вот лошади, лошади нигде не было.
Несколько минут он мучительно соображал, что теперь делать. Он-то думал, что последним конокрадом был Шандор Рожа[3], а тот жил лет сто назад, если не больше. Кто же теперь ворует лошадей? И что делают с ворованной лошадью? Местный житель не мог ее украсть — тут все видели, кто на ней приехал, вор и дня ее у себя не продержит. И продать тоже не сможет… нет на нее паспорта… ничего не сможет он с ней сделать.
— Тогда зачем украл?
Но над этим вопросом Янош размышлял недолго, его терзала другая дума: что ему делать без лошади?
Как он вернется домой в госхоз и как он скажет агроному Каршаи, что лошадь украли?
Хорош же он будет, придя домой с седлом на плече!