Янош Гал не особенно жаловал Шандора Ульвецкого, но и не сторонился его. Сирота, до двадцати лет пробатрачивший у кулака, Янош мыкал в юности горе, знал лишь хозяев да их знакомых, а настоящих друзей у него не было. Позже, вступив в кооператив, он полюбил жизнь, Жужу, привязался к крестьянам, вместе с которыми строил тогда еще не слишком ему понятную новую жизнь. Но все они, кроме Жужи, были старше него. К тому времени, когда стал расти кооператив, он женился и потому не искал ни с кем дружбы. Ведь если у тебя есть жена, которую любишь, очень любишь, и, кроме того, большое дело, кооператив, то достойными любви, друзьями до гробовой доски кажутся все, кто трудится вместе с тобой.
Поэтому он чувствовал расположение и к Ульвецкому, особенно когда им случалось выходить вместе на ночную работу или выполнять ответственное срочное задание.
— Ах, Янош, дружище, целый век тебя не видел, — приветствовал его Ульвецкий, а Яношу льстили внимание и дружба этого хорошего хозяина, середняка, который, хотя и был лет на шесть — восемь старше его, никогда не задавался.
Никого не удивило, что Ульвецкий сразу стал членом правления. А вот то, что Янош Гал в свои двадцать три года уже бригадир, у некоторых вызвало недоумение; люди забыли, что он четыре года самоотверженно работает в кооперативе, тогда как при других обстоятельствах мог бы оказаться батраком Шандора Ульвецкого. Возраст и достаток придавали Ульвецкому вес даже здесь, даже теперь, особенно в глазах тех, кто одновременно с ним вступил в кооператив. Разве мог уважать двадцатитрехлетнего Яноша Гала Антал К. Надь, пятидесятилетний крестьянин, имевший четырнадцать хольдов земли, который помнил еще, как десять лет назад, придя в гости к Сючам, хозяевам Яноша, щелкал его по макушке.
Янош Гал пользовался авторитетом только у малоземельных крестьян, батраков, давно вступивших в кооператив и теперь составлявших там меньшинство, Правда, Янош был членом партийного бюро. Но из шестисот членов «Мичурина» только тридцать пять — сорок были коммунистами. Остальные же — большинство — не принимали его всерьез, так же, впрочем, как и восемнадцатилетнюю Эржи Тот, даже когда та стала лучшей трактористкой в стране.
Но начинания Яноша Гала поддерживали уездный и комитатский парткомы. И то, что происходило на дальних хуторах, не могло теперь долго оставаться в тайне, а Янош Гал в пятидесятом, пятьдесят первом году стал много читать, учиться. Его увлекала, страстно увлекала наука о сельском хозяйстве. Он приносил домой книги Лысенко и Якушкина, зимними ночами до рассвета изучал их, читал и перечитывал, стараясь до мельчайших подробностей разобраться в них, чтобы все там стало таким же привычным, как наладить плуг или после тяжелой работы обтереть соломой вспотевшую лошадь. Яноша трижды приглашали на совещания председателей кооперативов. Когда секретарь горкома Каллаи приезжал по какому-нибудь делу в «Мичурин», он прежде всего спрашивал Яноша Гала. И позже трудовые достижения Яноша Гала упрочили его добрую славу: в засушливом пятьдесят втором году его бригада, бригада имени Петефи, собрала с семисот хольдов такой высокий урожай, какой не получали в этих краях помещики и кулаки даже при благоприятной погоде. При средней урожайности ячменя в «Мичурине» менее десяти центнеров, бригада имени Петефи вырастила двадцать три центнера с хольда. Она получила в виде премий вдвое больше, чем за трудодни, и в конце лета уездное начальство решило, что Яноша Гала надо обязательно ввести в состав правления, например заместителем председателя.
Вышло это само собой: чем больше выдвигался в кооперативе Янош Гал, тем меньшую роль играл там Ласло Биро. Янош Гал был практик, его занимало земледелие, непосредственная работа в бригаде. А Ласло Биро, человек горячий, не желал мириться с тем, что старые члены кооператива живут хуже, чем новые, получившие большую денежную компенсацию за сданный инвентарь и скот; он ставил новичков на менее выгодную, трудную работу, на отчетных собраниях искал случая придраться к ним, отругать; не для того — считал он — другие гнули спину четыре года, чтобы эти зажиточные крестьяне пришли на готовенькое. Почему бы и им не помучиться первый год в кооперативе, как мучились другие зимой сорок восьмого года?
Его, конечно, злило, что авторитет Яноша Гала растет, что его бригада готова идти за ним в огонь и в воду. Это и понятно: благодаря Яношу три члена бригады на заработанные деньги уже собирались строить себе дома. Но особенно тревожило Биро, что партийное руководство и местные власти его самого ни во что не ставят, а Яноша Гала превозносят до небес.
Сначала он пожаловался Шандору Ульвецкому. Тот выслушал его, хмыкнул, а вечером пошел к Яношу Галу и, преувеличив, приврав и приукрасив, рассказал ему все. Янош, подумав, ответил осторожно и осмотрительно: он не хотел ссориться с Биро. А на следующий день Ульвецкий, очень сильно преувеличив, передал его слова председателю. Но на том дело не кончилось. Ульвецкий болтал об этом всем, кому не лень. Прошла неделя, надо было решить, на чью сторону вставать; он выбрал Яноша Гала. В самом деле, чего ждать от Биро? Этот старый длинноусый крестьянин держался с ним как начальник, частенько давал понять, что они не ровня: он председатель, а Ульвецкий в кооперативе новичок; правда, он, Биро, удостаивает его доверием, но скорее как младшего брата, сына, да просто молокососа, что для Ульвецкого очень оскорбительно. А Янош Гал? Он будет благодарен, если Ульвецкий встанет на его сторону и склонит к тому же почти всех уйхейских середняков. Что тогда запоет Биро?
В октябре, решив, что сейчас самое время, Ульвецкий на общем собрании ни с того ни с сего накинулся на Биро. Тот сначала онемел от изумления, а потом вознегодовал. Так вот он каков, Шандор Ульвецкий? Заявляет во всеуслышание, что председатель, мол, развалил кооператив, вновь вступивших презирает, середняков ненавидит, издевается над ними, а молодежь преследует, Яношу Галу, к примеру, с удовольствием свернул бы шею. А он-то с этим Ульвецким нянчился целый год!
Биро в ответ пробормотал что-то невразумительное, и собрание ополчилось на него; люди из бригады имени Петефи кричали, что Ульвецкий прав, и тогда Биро бросил колокольчик, который вертел в руке, схватил свою шляпу, крикнул: «Ну что ж, поработайте сами!» — и покинул зал.
Уездный партком предложил все же оставить Биро председателем, а Яноша Гала его заместителем, но потом, когда Биро, приехав в уезд, принялся ругать, поносить всех подряд, в первую очередь бывших середняков, стало ясно: с ним каши не сваришь, он неисправим. Сначала в председатели прочили Яноша Гала, но потом подумали, что зелен еще, знает пока что только свою бригаду, и потому остановились на кандидатуре Шандора Ульвецкого, если члены кооператива поддержат ее.
Ульвецкого выбрали почти единогласно. Янош Гал стал его заместителем, но скорей лишь формально; дело в том, что партийная организация направила его в начале октября на пятимесячные курсы руководящих работников, и когда в «Мичурине» за него голосовали, он, взволнованный, полный множества грандиозных планов, уже ехал в Будапешт.
Ульвецкий вознесся на вершину славы и счастья. Теперь он председатель кооператива, хозяин, в его распоряжении шесть тысяч хольдов земли, четыреста пятьдесят семей, — никогда еще не обладал он такой властью и могуществом. Перед этим померкли даже воспоминания о деятельности в партии мелких землевладельцев: на что в те годы мог он рассчитывать, хотя и выступал от имени десятков тысяч человек? Сейчас он выступает от имени семисот человек, но это реальность, прочная основа; тут, за его спиной, семь сотен членов кооператива имени Мичурина со своими маленькими заботами и большой жаждой счастья, со своими надеждами на будущее. И во главе них — он, Шандор Ульвецкий; за ним последнее слово не только в городе, но и в уезде; он будет ездить и в столицу на совещания руководителей сельскохозяйственных кооперативов. Он сможет полюбоваться Дунаем, мостами, покататься на американских горках, а утром отправится в парламент заседать вместе со всем правительством и партийным руководством. В пятидесяти шагах от него на трибуне будут сидеть Ракоши и другие члены правительства, которых он столько раз видел на фотографиях. Что в сравнении с этим роль вождя партии мелких землевладельцев? Кутежи, море вина и ничего больше. А тут… в гостиничном номере телефон, горячая вода в ванной, позвонишь, официант несет коньяк или черный кофе, — да, власть и могущество — это вещь! Растянувшись на кровати в гостинице, он, Шандор Ульвецкий, смотрит в окно на мерцающие огни города… Сегодня он председатель кооператива, ну а потом… Даже если этот мир рухнет, погребя под собой Яноша Гала, Ласло Биро, Каллаи, — всех, всех, он один выстоит и захватит огромные залы с лестницами, устланными коврами, которые созданы господом богом для того, чтобы кружили там в танце голые шлюхи да цыган наяривал на скрипке песню: «Продал десяток волов, денег в кармане полно; все прокучу до утра».
А Жужка?
Подумаешь, Жужка. Ничтожество, дрянь, дура. Она будет принадлежать ему, когда он захочет. Так думал он, глядя в окно, пьяный, с тяжелой головой, и вдруг решил: пока Янош в Будапеште, он обрюхатит Жужку. Вот порадуются-то, — ржал он.
Только спьяну лезли ему в голову подобные мысли. Трезвому Ульвецкому Жужа представлялась недоступной, для трезвого главным было не уронить собственный авторитет; нельзя пускаться в авантюру, идти на риск, на скандал. Ведь Жужа — жена известного бригадира, член правления, руководитель культсектора в кооперативе, она у всех на виду. Но когда вечером, пьяный, он бредет к Галам — с тех пор как они построили новый дом, они живут от него меньше чем в километре, — море ему по колено.
Кто запретит ему любоваться женщиной? Никто и не увидит, тем более Янош. Можно взять ее за руку, дружески обнять за плечи. Во хмелю ему чудилось, что он близок к цели, надо только не упустить случай, и эта желанная, более чем когда-либо желанная женщина будет принадлежать ему.