Когда поезд наконец остановился, Дуцу сошел на платформу и, сделав вид, что хочет напиться, отправился отыскивать колодец. Почувствовав себя на свободе, он пустился наутек, да так, что, пожалуй, и с борзыми не поймаешь!
Только много позже, уже далеко от станции, усталый от бега Дуцу несколько успокоился.
— Я начинаю глупеть, — произнес он растерянно и печально. — Заварил кашу и теперь не знаю, как ее расхлебывать.
Несомненно, так оно и было. Он был еще в самом начале пути, а сколько уже глупостей наделал. А чего же ждать впереди?
И все-таки он знал, что оставить клад, отдать его в другие руки, не в силах.
Надо купить ботинки и шляпу… Назад в Рымник!.. Впрочем, нет. Вперед, в Бузэу! Воротишься, не будет удачи. Не смотри, что путь туда длинный: не приложишь труда, не быть тебе богатым человеком. Но как войти в город в господском костюме и постолах?..
Дуцу остановился среди виноградников у холма, снял с себя костюм, завернул его и спрятал. В одной рубашке, с высоко поднятой головой направился он в город, сохраняя тот же высокомерный вид человека, которому нечего бояться.
Как жаль, что он потратился на билет от Рымника. После покупки ботинок и шляпы у него теперь оставалось всего три леи и сорок бань.
Было над чем призадуматься.
Могло ли прийти в голову, что ему, богатому человеку, доведется попасть в такое скверное положение!
Но нужда всегда чему-нибудь да учит. Выйдя из Бузэу, Дуцу повернул обратно, к тому месту, где спрятал костюм. Надел его и пошел искать счастья в Плоешти. Там можно попытаться обменять часть драгоценностей на деньги. А когда в его кармане появится несколько сот лей, он почувствует себя совсем другим человеком. Сейчас, с тремя леями и сорока банями, он был и вялый, и равнодушный. Пот катился с него градом — жара и духота стоили немилосердные. И ноги у него буквально горели в новых узких ботинках…
И все-таки, шагая в одиночестве, сторонясь других пешеходов, он то и дело повторял себе, что ему еще очень повезло: ведь он мог влипнуть на каждом шагу, только слепая удача и спасала!.. Так, несмотря ни на что, человек приобретает опыт. «Довольно, — говорил себе Дуцу. — Впредь я уже не стану глупить». Правда, нелегко привыкать ко лжи. Но уж если соврал один раз, то так оно и пойдет дальше, не стоит даже голову ломать.
Вот и шел Дуцу в Плоешти, как шел он из Фокшань в Рымник, а из Рымника в Бузэу.
А Станка ждала его дома, и ей было до слез неловко, когда соседи спрашивали, куда девался ее муж, пропадавший уже четыре дня.
Бедная женщина ждала, что он вот-вот вернется, а он еще только начинал свой путь.
IV
Большой город Бухарест — ничего не скажешь. Но хоть это и столица, надо быть глупцом, чтобы ее бояться. Сперва пришлось-таки тебе, Дуцу, попотеть в Плоешти! Одному только богу известно, как и что чувствует человек, когда, оказавшись наконец в поезде, словно избавляется от всяческих опасностей. Стоишь, стиснутый со всех сторон людьми, которые тебя не знают, да и не интересуются, кто ты, откуда и по каким делам едешь. Каждый доволен, если ему удалось занять себе хоть самое скромное местечко, лишь бы не стоять на ногах весь путь до Бухареста. Даже кондуктор так занят и озабочен, что нет ему до тебя никакого дела.
Но мало-помалу люди рассаживаются и, успокоившись, начинают осматриваться. Глядят на тебя, и их соседство начинает тебя раздражать. В особенности вон тот, что напротив. Он все посматривает и посматривает и улыбается при этом, будто хочет о чем-то спросить. «Сударь, — как бы собирается он сказать, — каким это образом получилось, что одет ты в господское платье, а рубаха крестьянская? Почему не крахмальная манишка? Почему не отглаженный воротничок? Как ты можешь ходить без галстука?.. Верно, ты чересчур рассеян! Должно быть, слишком поздно встал с постели, одевался наспех, боялся пропустить поезд, да так и остался в ночной рубашке! Да не корчи ты такой высокомерной мины, это просто смешно при твоей грубой, давно нестиранной рубахе!»
И если бы он действительно все это произнес, ты, как умный человек, конечно, тут же обратил бы внимание, что рубашка у соседа накрахмалена, воротничок выглажен, а на шее повязан шелковый галстук. Ясно, что относительно тебя ему приходят на ум самые разнообразные предположения. Потому и чувствуешь ты себя до того неловко, что вот-вот готов выпрыгнуть из окна вагона.
Но ты этого не делаешь. Поезд прибывает наконец в Бухарест, и оказавшись в вокзальной толчее, ты чувствуешь себя будто в раю.
Попутчики уже собрали багаж и толпой кидаются к выходу. Они спешат опередить друг друга, чтобы не остаться без извозчика. А те, что едут дальше в поездах, что вот-вот тронутся, отталкивают друг друга, торопясь захватить местечко в вагоне. Эти вон поспокойнее: они ожидают поезда, который прибудет несколькими минутами позже. Никто здесь не обращает на тебя внимания, и особенно сейчас, ночью. Одни лишь фонари могли бы, пожалуй, раздражать тебя. Но и они не тревожат, пока твои глаза не наткнутся на караульного, жандарма, вообще на кого-то, кто попусту теряет свое время.
Эти самые слова говорил себе Дуцу, но по-настоящему почувствовал облегчение только в тот момент, когда очутился наконец в извозчичьей пролетке.
— В «Дакию», — крикнул он.
Конечно, в «Дакию». Однажды, во время службы в Котрочень, Дуцу разыскивал одного офицера, снимавшего комнату в «Дакии». Задумавшись, он проплутал и пробродил тогда в гостинице больше часа и никак не мог добраться до выхода. И никто его не спросил, кого он ищет и по какому делу ходит. Именно это сейчас ему и нужно.
Хорошо и то, что на площади св. Антония всегда народ толпится. Можно не бояться выйти за дверь. Тут никто не обратит на тебя внимания. Выходи, входи, когда заблагорассудится. Дело нехитрое: веди себя смело и не показывай виду, что робеешь, да следи за собой, чтобы не наделать глупостей и не выдать себя ненароком. Впрочем, кто-кто, а Дуцу в таких делах толк знает. Его голыми руками не возьмешь.
Тот, кто видел, как он договаривался о комнате в отеле и подымался до лестнице, вероятно подумал, что это не иначе, как какой-нибудь чиновник, а может, и еще кто повыше. Особенно сильно сморщил Дуцу нос, когда слуга показал ему номер. Он будто говорил всем своим видом: «Что поделаешь? Хороша и эта, если нет другой».
Однако все изменилось, едва слуга положил перед ним бумагу и попросил записать на ней свое имя, место жительства и цель путешествия.
Все высокомерие мигом соскочило с Дуцу. Писать он кое-как умел, но ни к чему подобному не был подготовлен. Он решительно не знал, что ему делать с этой проклятой бумагой.
Трудная это вещь, когда принуждают тебя назвать свое имя, а ты не хочешь сказать, кто ты такой! Правда, Дуцу успел уже несколько попривыкнуть ко лжи, но совсем не шутка второпях выдумывать себе новое имя. Не велика хитрость сказать, что тебя зовут Георге или Павел, но что будет, если завтра или послезавтра с тобой повстречается человек и назовет тебя «Дуцу»? Какой он даст ответ, если его спросят: «Зачем ты сказал, что ты Георге, когда имя твое Дуцу?»
Обо всем этом следовало подумать раньше, но это ему и в голову не пришло, и теперь он только чувствовал, что весь покрывается холодным потом.
— Оставь бумагу, — сказал он запинаясь, — я напишу потом, дай немного отдышаться.
Но слуга не подумал отступить от заведенного порядка.
— Прошу вас, продиктуйте, я запишу сам, — возразил он.
Дуцу с удовольствием вышвырнул бы его в окно. Вот ведь нахал, не даст даже подумать! Однако надо поскорей ответить, иначе можно себя выдать.
— Георге Рымничану, — ответил Дуцу.
Это было сказано с умом: хотя его имя вовсе не Георге, зато жил он действительно между Фокшань и Рымником.
— Георге Рымничану, — повторил слуга, записывая.
— Ваше занятие?
— Предприниматель, — через силу произнес Дуцу. Ему снова захотелось вышвырнуть слугу в окно, но приходилось отвечать на его вопросы. В конце концов, ведь и те, кто нанимается на копку земли, тоже своего рода предприниматели.
— Предприниматель, — повторил слуга, продолжая писать. — Откуда вы?
— Из Добруджи, — сердито сказал Дуцу.
Слуга записал и это, потом поблагодарил и вышел.
Дуцу некоторое время сидел не шевелясь. «Горе горькое, черт меня попутал влезть в эдакое дело!» — думал он. Его пробирал озноб, как только он представлял, что может встретить кого-нибудь из знакомых. Дуцу даже усомнился, не снится ли ему все это во сне. Но он был таким усталым, что и на ногах-то еле держался. Какое уж тут сновидение, когда от усталости еле дышишь, а перед тобой разобранная постель!
— Будь что будет! Надо и костям дать отдых, — сказал он. Потом запер дверь и задернул шторы.
Раздеваясь, Дуцу достал узелок с монетами и, несмотря на полное изнеможение, не решился лечь в постель, не произведя — теперь уже совершенно спокойно — всех подсчетов.
Убедившись, что дверь хорошо заперта и занавески опущены, он разложил на столе все свое богатство. Здесь были браслет с драгоценными камнями и пятью большими жемчужинами, золотая цепочка, три кольца и две пары сережек с горящими камешками, а разных золотых монет целая куча: одни вроде наполеондоров, другие вроде турецких лир, а третьи побольше — лиры.
Из них Дуцу продал в Плоешти три монеты, каждую за шестьдесят лей. Он отложил эти большие монеты в сторону и пересчитал: пятьдесят четыре штуки — больше чем на три тысячи лей! Пересчитал и все монеты средней величины: их оказалось сто семнадцать — еще около трех тысяч! Пересчитал маленькие — семьдесят восемь штук.
Где найти покупателя на такое количество монет? Что с ними делать? Как узнать, что покупатель его не надует?
А сколько еще оставалось в котле?..
Было уже далеко за полночь, а Дуцу, усталый, все еще не ложился и шагал по комнате, ежеминутно подходя то к двери, чтобы убедиться, плотно ли она заперта, то к занавескам — взглянуть, плотно ли они задернуты. Малейший шум заставлял его вздрагивать и прислушиваться, с затаенным дыханием и сжавшимся сердцем. Ему хотелось с ближайшим же поездом вернуться в Фокшань, а оттуда в родное село.