Родное село, родное село! Как хорошо ему там было! Каким счастливым чувствовал он себя в своей бедной хате!
Но если бы даже вернулся он обратно в свое село, не вернуть ему прежней жизни! Оставалось идти вперед, невесть до каких пор.
Дуцу стоял перед рассыпанным на столе золотом, и его пробирала дрожь при одной мысли, что каждую минуту его могут накрыть, на каждом шагу он может попасться.
Однако чего же ему, в конце концов, бояться? Ведь чтобы завладеть этими богатствами, никого он не убивал и не грабил.
Да, убить не убил, но знал, что прикончит любого, кто, пусть случайно, взглянет на его золото.
Какой страшной опасностью грозило оно ему. Дуцу захотелось схватить его и выбросить за окно. Ему действительно этого хотелось, но он не мог. Да — попросту не мог.
Оставалось одно: отложить в сторону браслет, два кольца, пару сережек, пять крупных монет и около десяти помельче.
— Все это я возьму, — пробормотал он, — а остальные закопаю где-нибудь в Котрочень.
Конечно, в земле безопасней, чем в любом другом месте; а чем меньше при себе, тем и забот меньше.
V
Пока человек не нашел дороги, он бродит как бы на ощупь. Дуцу свою дорогу нашел. Закопав золото под корнями хорошо укрытого дерева, возле колодца Брынкованки, он с легким сердцем вернулся в город. На оставшиеся деньги купил себе кошель с отделениями: в одном из них он будет держать крупные монеты, в другом — средние и мелкие.
Около казармы Мальмесон Дуцу вынул из кошеля одну большую, одну среднюю и две маленькие монеты и положил их в жилетный карман. Пусть будут под рукой, чтобы, придя в лавочку, не вытаскивать весь кошель.
Затем Дуцу направился вдоль улицы Плевны и, выйдя к церкви Злэтарь, свернул налево. Он знал, что в этой стороне имеется много скупщиков драгоценностей. Действительно, долго искать не пришлось. Напротив здания префектуры он увидел целых четыре лавки, но через дорогу, во дворе полицейского управления, стояли без дела несколько жандармов, и Дуцу не решился зайти ни в одну из них, — место было слишком оживленное.
Тогда он вернулся к центру, дошел до бульвара и повернул отсюда к Театральной площади. Здесь тоже имелись скупщики драгоценностей, но и к ним он тоже не осмелился заглянуть. Совсем не так представлял он себе это дело. Ему нужны были маленькие лавчонки в тихих укромных уголках, как в Плоешти.
Напротив церкви Крецулеску Дуцу остановился как вкопанный. В одной из витрин было выставлено много больших старинных серебряных монет и несколько золотых, словно только что вынутых из его собственного кошеля.
Несколько минут Дуцу стоял неподвижно, погруженный в раздумье. Все-таки надо войти! Лавка показалась ему маленькой и невзрачной, а уличка тесной и темной.
С замиранием сердца вынул Дуцу из жилетного кармана монеты и, зажав их в кулак, вошел.
— У меня есть монеты, — робко заявил он. — Один знакомый крестьянин хочет мне их продать. Не можете ли вы их оценить?
В лавочке находились два человека, молодой и старик.
— Мы или покупаем, или продаем, но не оцениваем, — ответил старик с оттенком раздражения в голосе.
Дуцу уже собирался уйти, но его остановил молодой человек:
— Дай-ка я взгляну!
Еврей из Плоешти сначала взвешивал монеты, а затем назначал за них цену. Этот же только отошел с ними к окну, поближе к свету, потом показал их старику. Тот даже поправил очки, чтобы рассмотреть получше.
— А есть у твоего крестьянина еще такие монеты? — спросил он немного погодя.
— Не знаю, — ответил Дуцу.
— В таком случае мы не сможем сказать тебе, сколько они стоят, — пробормотал старик. — Вот эта, — и он указал на одну из маленьких, — очень редкая, очень ценная монета. Она на двести лет старше тех, которые относятся к эпохе Адриана, и потому стоит дорого. Но если у крестьянина много таких же, да еще он начнет их все теперь распродавать, цена на них быстро упадет, и ты окажешься в дураках.
Дуцу слушал его слова, разинув рот и широко раскрыв глаза.
— Ну, а самая большая сколько стоит? — спросил он тихо.
— Вот за эту, — ответил старик, возвращая ему одну за другой монеты, — я дам двести, за эту — пятьдесят, за эту — сорок, а вот за эту — девяносто лей. Сколько заплатишь за них ты, не мое дело.
Дуцу чувствовал себя окончательно сбитым с толку. Мир, казалось, завертелся вокруг, словно мельничные крылья.
Почему одна дороже, а другая дешевле? Что это за деньги? Откуда ему знать, которая сколько стоит. Просто немыслимо все это понять!.. Одно только совершенно ясно: надо вернуться в «Дакию», запереться в номере и хорошенько пересмотреть монеты, отобрать те, за которые дают двести лей; их нужно продать в тот же день разным скупщикам и, уж конечно, не по двести лей, а дороже.
С таким намерением он вышел из лавочки, но чувствовал себя до того растерянным, что с трудом сообразил, откуда пришел и в какую сторону надо идти, чтобы вернуться в «Дакию».
Добравшись наконец до подъезда гостиницы, Дуцу остановился, растерявшись еще больше. Дело в том, что приехал он ночью, вышел на улицу рано утром и теперь никак не мог припомнить, по какой из двух лестниц ему подниматься, чтобы попасть к себе в комнату.
Увидев, что правая лестница чистая и застелена ковром, он не решился по ней идти, поднялся по левой и добрался до большого зала. Зал был пуст. В глубине виднелась сцена, тоже пустая.
Большой пустой зал, пустая сцена с беспорядочным нагромождением декораций способны были произвести тягостное впечатление на человека и с менее расстроенным воображением, чем у Дуцу.
Постояв мгновенье посредине зала, Дуцу ускорил шаги и очутился по другую его сторону, в узком и темном пустынном коридорчике.
Здесь никак не мог находиться его номер. А если бы даже он находился именно здесь, Дуцу не смог бы в него войти, и он пошел вперед, туда, где виднелся свет.
На свету Дуцу почувствовал себя несколько лучше. Но что толку? Перед ним тянулась бесконечная череда дверей, похожих друг на друга, и совершенно немыслимо было узнать, какая из них твоя.
— Ох! Грехи мои тяжкие! — вздохнул с досадой Дуцу.
Он только теперь заметил, что каждая дверь имела особый номерок. Как же сможет он найти свою комнату, не зная, какой у нее номер?
Блестящая идея! Ключ-то ведь при нем… Придется к двери — значит, комната его.
Однако идея была не только блестящая, но и дерзкая! Виданное ли дело, чтобы какой-то путешественник бродил по гостинице, пробуя у каждой двери свой ключ. Легко может случиться, что кто-нибудь задаст ему вопрос: «Чего вы, собственно, тут ищете?» — вопрос, которого так боялся Дуцу.
Впрочем, ничего неприятного не произошло ни возле первой, ни возле второй и третьей запертых дверей. А за четвертой проживала актриса, мадемуазель Лина. Она легла спать после полуночи и потому в настоящий момент, в одиннадцать часов утра, еще только вставала и начинала заниматься своим туалетом. Привыкшая принимать визиты в это время, она нисколько не удивилась, услыхав какую-то возню возле своей двери. Правда, она была еще не совсем одета, но уже в юбке и причесана, а вообще-то, случалось, встречала ранних посетителей и в рубашке, не имея обыкновения прятать от них голых рук и шеи. Накинув на плечи платок, мадемуазель Лина поспешила взглянуть, кто же хочет к ней войти.
Немой скалой предстал пред ней Дуцу. Многое повидал он с тех пор, как стал богачом, но это уже превышало всякую меру.
Женщина оглядела его с головы до ног и с ног до головы, словно собиралась отнять и душу, и клад.
— Что вам угодно? — спросила мадемуазель Лина, растягивая слова.
— Я ищу свою комнату, — ответил он растерянно, — и никак не могу найти.
— Какой номер?
— Не знаю, — проговорил Дуцу с отчаянием.
Трудно представить себе более смешное зрелище, чем путешественник, рыскающий по всему отелю не в силах разыскать свою комнату. Но Лина не смеялась. В лице этого несчастного она заметила нечто такое, что пробудило в ней жалость. Вне всяких сомнений, этому человеку не столь уж часто приходится жить в отелях. Еще молодая, но хорошо знающая жизнь, она тут же заметила его крестьянскую рубаху и обветренное, обожженное солнцем лицо, и странное поведение. Она ни на миг не усомнилась и в том, что перед ней стоит обыкновенный, переодевшийся в городское платье крестьянин.
— Послушай, — сказала она, — пойди к швейцару, назови ему свое имя и попроси ключ. Все ключи висят у него на доске, там записаны также твое имя и номер комнаты.
Лицо Дуцу стало белее известки, ноги подкосились, он чуть не упал. Если бы к его груди приставили пистолет, он и то не смог бы вспомнить, какое назвал имя. Пропал! Выдал себя!
— Ключ со мной, — произнес он, заикаясь, и показал его Лине. По правде говоря, это уж было слишком! Но вместо того чтобы расхохотаться, Лина сделала шаг назад.
«Это сумасшедший или переодевшийся в городское платье разбойник, — кто его знает!»
Во всяком случае, тут что-то неладно. Тут какая-то тайна, и она должна ее раскрыть.
Чего ей бояться человека, который сам дрожит от страха? Да ведь и народ кругом. Мадемуазель Лина мгновенно изменила поведение. Она подошла к Дуцу и взяла его за плечо, с намерением ввести в комнату.
— Входи, пожалуйста, — сказала она и заперла за ним дверь.
Противиться Дуцу был не в состоянии. Оставшись с ней наедине, он испытал такое ощущение, словно уже целую вечность находится под ее властью.
— Послушай, — заговорила Лина с какой-то вкрадчивой нежностью. — Я сразу поняла, что ты крестьянин. Если хочешь, чтобы этого никто не узнал, тебе следует купить крахмальную манишку, надеть воротничок и галстук.
Дуцу взирал на нее как на демона, который знает самые сокровенные твои мысли и держит тебя в своих руках.
— Я говорю тебе это для того, чтобы ты знал, что я не желаю тебе зла. Садись и поговорим, как добрые приятели.
Она обняла его и усадила на диван. Потом и сама села рядом — совсем близко, чтобы легче вскружить ему голову.