нее не все в порядке, и боялся раздражать ее возражениями.
— Тебе нечего опасаться, — успокоил он Станку. — Я позвал твоего мужа не для плохого, а для хорошего. Можешь не беспокоиться, оставив его со мной.
— Знаю я это «хорошее», — возразила Станка. — Избави меня от него бог.
Дуцу сделал ей знак выйти. Своим упрямством она могла поставить его в затруднительное положение.
— Хорошо, я уйду, — заявила Станка. — Но только помни, Дуцу, наш уговор. Никого не бойся! Ты не виноват, что сошел с ума и болтаешь невесть что.
— Кто сошел с ума? — спросил, слегка волнуясь, доктор, когда Станка вышла.
— Извини ее, господин субпрефект, — ответил Дуцу. — Она женщина и говорит так потому, что не знает, зачем ты меня вызвал. Она все что-то воображает и принимает это за правду.
«Хорошо сказано, — подумал доктор. — Даже опытный психиатр не мог бы определить сумасшествие лучше: воображать и принимать воображаемое за правду… Умный крестьянин!»
Он привел в порядок лежавшие перед ним на столе бумаги и посмотрел на них с таким видом, будто это и были те самые правительственные бумаги по вопросу о кладе.
— Это ты Дуцу Ене, сержант саперной роты? — спросил он, принимая официальный вид.
— Я, господин субпрефект, — ответил Дуцу спокойно.
— Был ты этим летом в Бухаресте?.. Зачем туда ездил?
— Я хотел купить пару быков. — Где останавливался?
— В «Дакии», — ответил Дуцу с некоторым смущением.
— Ты познакомился там с женщиной, которую звали «мадемуазель Лина»? — спросил доктор, смотря ему в глаза.
— Да, — ответил Дуцу, окончательно смутившись.
Доктор был очень доволен. Он и не предполагал, что дело пойдет так легко.
— Она говорит, что не знает тебя и даже ни разу в жизни не видела, — сказал он улыбаясь.
Дуцу сразу же перестал смущаться.
— Эх, господин субпрефект, — ответил он тоже с улыбкой. — Если бы сейчас здесь была моя жена, то и я утверждал бы, что не знаю мадемуазель Лины и никогда ее не видал.
Теперь доктор оказался в затруднительном положении.
— Хорошо, — продолжал он. — Что у тебя с ней было?
— Согрешил… — ответил Дуцу, прикидываясь сконфуженным.
— Может быть, здесь были замешаны деньги?
— Я поехал, — сказал Дуцу, — чтобы купить себе пару быков, а вернулся и без быков, и без денег.
Доктор начинал терять терпение.
— Ну хорошо, — проговорил он торопливо. — Какой-нибудь клад, монеты, украшения с драгоценными камнями не были здесь замешаны?
Дуцу посмотрел вокруг удивленными глазами и покачал головой, словно никогда в жизни не слышал ничего подобного.
— Ничего не знаю, — сказал он немного погодя. — Может быть, у мадемуазель Лины и имелось что-нибудь в этом роде, но мне она ничего не показывала. Думается, будь у нее такие сокровища — не польстилась бы она на мою бедность.
Терпение доктора истощилось. Надо приниматься за дело по-другому.
— Ты был у господина субпрефекта, — сказал он, глядя в разложенные перед ним бумаги и делая вид, будто читает по ним, — и рассказывал ему, что нашел клад. Часть его ты отвез в Бухарест, чтобы продать, и там эта женщина тебя обворовала.
Дуцу сделал шаг назад.
— Простите за смелость, господин субпрефект, — почтительно промолвил он, — но как раз об этом-то и вела речь моя жена. Если, по словам господина субпрефекта, я ему это сказал, то я не стану утверждать, что не говорил. Так и должно быть. Может, и говорил, когда был не в себе!
Доктор застыл, будто пораженный громом.
В голове его как будто забрезжила какая-то, пока еще нелепая идея.
— А как же, — продолжал Дуцу, посматривая исподтишка на доктора. — Если бы меня сейчас допрашивал сам господин субпрефект, я бы повторил за ним все, что он захочет.
Мысль в голове доктора становилась все отчетливее.
Стараясь сделать вид, что чем-то занят, он начал перебирать лежавшие перед ним бумажки. И чем больше думал об истории погони за Ахиллом Панайотом, чем сильней напрягал ум, тем крепче приходил к выводу, что болезнь субпрефекта не была притворной. Правда, он сам исследовал его и не находил никаких несомненных симптомов… Но ведь нервы — вещь деликатная, и трудно разобрать, что происходит у человека внутри… Нет! Головные боли не были выдуманными: слишком странные вещи рассказывал субпрефект.
Разумеется, вся история с преследованием Ахилла Панайота только плод его воображения.
— А ты не думаешь, — заговорил доктор, — что субпрефект сошел с ума?
— Сохрани его бог! — ответил Дуцу. — Уж если речь зашла о том, что кто-то из нас сошел с ума, то это только я. Я не могу сказать, что господин субпрефект врет, потому что, когда говорил с ним, сам был не в своем уме.
Субпрефект, который подслушивал у дверей, вышел из себя и, разгневанный, ворвался в комнату.
— Ладно, негодяй! — крикнул он в бешенстве. — Что значит «не в своем уме»? Разве не ты отдал мне деньги, спрятанные в шапке?
— Я никогда и не говорил, что не давал их, — ответил Дуцу, на всякий случай делая шаг назад.
Доктор поспешно встал между ними, опасаясь несчастного случая. Нет! Золотые монеты в шапке — это уже верх всего!
— Оставь его, — сказал он приятелю, — не горячись. Видишь, он сумасшедший.
— Я вижу, что вы хотите сделать сумасшедшего из меня! — воскликнул субпрефект.
Доктор внимательно посмотрел на него. Ничего особенного: человек как человек. Но все-таки нервы — вещь деликатная.
— Скажи мне правду, — сказал он настойчиво. — Действительно существует вся эта история с кладом и поисками Ахилла? Я начинаю думать, что все это было просто хорошо разыгранным фарсом.
Субпрефект некоторое время стоял не двигаясь и смотрел вытаращенными глазами то на одного, то на другого.
Дело ясное. Он сам пугал Дуцу и внушал ему, что тот окончательно запутается, если станет говорить правду. И теперь все его усилия напрасны: у него нет свидетелей. Если все отрицают происшедшее, сам он не в состоянии ничего доказать, а в таком случае любой человек действительно может принять его за сумасшедшего.
— Спроси его, — ответил субпрефект, указывая на Дуцу. — Скажи: находил ты клад или не находил? Дал мне часть его или нет?..
— Я нашел и отдал тебе, — ответил Дуцу. — Что мне делать, если вот они этому не верят.
— Ни один разумный человек не может поверить вашим россказням, — с трудом произнес доктор.
— А все-таки ты поверил, — сказал субпрефект, — иначе не занялся бы такой запутанной историей.
Доктор чувствовал себя смущенным, пристыженным, обеспокоенным…
— Я не поверил, — возразил он. — Мне только не хотелось тебя волновать, утверждая, что я не верю.
— Однако, несмотря ни на что, все случившееся было истинным происшествием, — возразил субпрефект.
— Если он не хочет верить, — прибавил Дуцу, — насильно не заставишь. Правда то, чему веришь.
1896
МАРА
Перевод Ю. Кожевникова
Глава IГОРЕМЫЧНЫЕ ДЕТИ
Осталась бедная Мара вдовой с двумя малыми детьми еще молодой и статной, хозяйкой рачительной, так что господь бог оставил и ей надежду на счастье.
Что и говорить, покойный Бырзовану, покуда был жив, скорее годился латки ставить, чем сапоги тачать, и сидел с бо́льшим удовольствием в корчме, чем дома; однако осталось от него детишкам две сотни сливовых деревьев в долине Муреша, виноградничек на холме в сторону Пэулиша да дом, который еще его мать получила в приданое. А для торговки это великое дело — Радна есть Радна, Липова рукой подать — через Муреш, а до Арада всего два часа ходьбы.
Во вторник утром Мара раскидывает палатку и расставляет полные с верхом корзины на площади на правом берегу Муреша, куда собираются на еженедельный торг все, кто живет по реке, начиная с самого Совыршина и Соботелиу, и виноградари от самого Ковина. С утра в четверг она переправляется через Муреш и ставит палатку на левом берегу, где собираются банацане[4] и из Фэджета, и из Кэпэлнаша, и из Сан-Миклуэуша. В пятницу, еще затемно, стоит только петухам прокричать, отправляется она в Арад, чтобы день застал ее уже в палатке, раскинутой на огромном торжище, куда народ собирается со всех семи волостей.
Но самое-то главное — Мара никогда не сидит с пустыми руками: продает она все, что можно, и покупает все, что найдется. Из Радны она тащит то, чего нет в Липове или в Араде, а из Арада несет, чего не сыщешь в Радне и Липове. Для нее самое главное — не нести товар обратно, и она рада продать с меньшей прибылью, лишь бы не сидеть на нем «наседкой».
И только ко дню Святой Марии Мара с опустошенными корзинами возвращается домой.
Вверху, на склоне холма по правому берегу Муреша видна знаменитая Мария Радна, монастырь францисканцев. С башен красивой главной церкви можно видеть вниз по Мурешу холм с покрытыми мохом развалинами крепости в Шоймош; перед монастырем раскинулось красивое село Радна, а за Мурешом — Липова с блестящей и гулкой колокольней румынской церкви, а вниз по Мурешу простирается бескрайняя равнина Страны венгерской. Однако Мара ничего этого не замечает, для нее существует лишь широкая луговина перед монастырем, где собирается народ, просто ужас сколько народу.
Ведь в монастырском храме находится чудотворная икона Пречистой девы Марии, которая плачет настоящими слезами, и при виде их больные становятся здоровыми, бедные чувствуют себя богатыми, а несчастные — счастливыми.
Мара как истая христианка тоже иногда заходит в храм, но преклоняет колени, крестится, кладет поклоны и молится она самому господу богу. В то, что икона творит чудеса, она не верит; кому как не ей знать, что немецкая Пречистая дева не настоящая Пречистая. Но дело не в этом. Монахи, что ходят с бритыми, гладкими, словно ладонь, лицами и так противно кривляются, знают тайную науку и владеют кое-каким колдовством, чтобы болезнь пошла на поправку, бедняк нашел себе поддержку, а несчастный почел себя осчастливленным. Так что люди правильно поступают, когда приходят поклониться Марии Радне, и у Мары сердце так и радуется, если на Святую Марию стоит хорошая погода и люди целую неделю могут ходить крестным ходом с хоругвями, развевающимися на ветру, крестами, украшенными цветами, распевая псалмы и литании.