Когда танцы кончились, Персида хотела как бы случайно подойти к Нацлу, сделав вид, будто ничего и не произошло, но никак не могла избавиться от господина Брэдяну, молодого адвоката.
Господин Фери Бодьо, королевский лесничий, побился об заклад с отцом Иоанном, что поднимет бочонок с мустом из отборного винограда, стоявший под навесом, и погрузит его в телегу. Ко всеобщему удивлению он это сделал.
— Подумаешь! — пробурчал Игнат, сосед отца Иоанна, вытащил бочонок из телеги и взвалил на плечо к еще большему удивлению всех присутствующих, собравшихся вокруг спорщиков.
Нацл не толкался среди тех, кто разевал рот и ахал от удивления, хотя бочонок был совсем не легонький.
Он нагнулся, схватился за бочонок, чтобы попробовать, каков он, потом поднял его до колен. Потом он поднял его до пояса и, напрягая все силы, взвалил, как и Игнат, себе на плечо.
Персиде стало страшно, она содрогнулась и шагнула к Нацлу, но сердце у нее сжалось, и она остановилась.
— Какая глупая шутка! — сказала она для себя, но не так тихо, чтобы не слышали те, кто был рядом. Все невольно посмотрели на нее.
Нацл снял бочонок с плеча и, постепенно опуская его на землю, поставил к ногам Персиды.
— Попробуй, — обратился он к ней, — и убедишься, что не такой уж он тяжелый, чтобы бояться за меня, будто я его не удержу. Бьюсь об заклад, что и ты его поднимешь на четверть от земли.
Персиде вновь захотелось бежать, куда глаза глядят: она оказалась в плотном кругу и устремленные на нее взоры так и жгли ее.
— Какое мне дело, тяжелый он или нет! — строптиво произнесла она.
Нацл, улыбаясь, посмотрел на окружающих.
— Слышали? Говорит, что ей дела нет! Почему говоришь неправду? Скажи лучше, что не хочешь поднять бочонок.
Персида чуть не плакала. Нацл вел себя нахально, но правда была на его стороне, и Персида чувствовала себя униженной.
— Ошибаешься! — заносчиво сказала она, потом шагнула к бочонку, обхватила его обеими руками и напрягла все свои силы, чтобы поднять. Многое бы она дала за то, чтобы поднять бочонок на плечо.
Этого она не могла, но на две четверти от земли все-таки подняла и даже сделала три шага с этим бочонком.
— Браво! — закричали вокруг.
— Все равно очень тяжелый! — перевела дух Персида.
Во всем этом не было ничего особенного, но все же окружающие, а особенно девушки ощутили, что между Нацлом и дочерью Мары, которая чувствовала себя весьма неловко, что-то есть.
Лаутары[6] заиграли «дробилочку», танец, к которому виноградари имели особое пристрастие. Господин Брэдяну быстро вскочил, чтобы не опоздать и пригласить Персиду на танец.
Нацл, выросший среди румын, говорил по-румынски так же хорошо, как и по-немецки, но дробилочки он не танцевал, потому что в тех местах, где он жил последние два года, ее не танцевали.
Он отошел в сторону, чтобы посмотреть, что это за танец. Дробилочка показалась ему даже не танцем, а каким-то подпрыгиванием, но по мере того, как танцующие входили в раж, все приятнее становилось смотреть на Брэдяну и Персиду. Брэдяну, невысокого роста и полноватый, немного семенил, зато Персида, высокая и статная, подпрыгивала, как трясогузка, держась прямо, а голову откинув чуть назад.
Дробилочка была замечательным танцем, и, в конце концов, ноги Нацла мало-помалу задвигались сами. Он сожалел, что не пригласил Персиду на танец, и ему захотелось поддеть Брэдяну, который не отходил от нее, словно прилип. Когда они проходили мимо, Нацл, чуть склонившись, сказал:
— А потом ты меня научишь танцевать.
Он выпалил это неожиданно для самого себя и тут же себя возненавидел, поскольку Персида, вновь покрасневшая как маков цвет, посмотрела на него так сурово, что у него задрожали колени.
Однако, повернув голову к Брэдяну, Персида улыбнулась: ведь он слышал дерзкие слова Нацла, но истинный их смысл он не должен был знать.
— Он учил меня своим вальсам, — пояснила она. — А я ему пообещала научить нашей дробилочке.
— Значит, я слишком поторопился, — ответил Брэдяну, намереваясь подвести Персиду к Нацлу.
— Не нужно, — остановила его Персида. — У нас будет время и сегодня, и в другой раз.
Они продолжали танцевать, но не так весело, как раньше. Персида, хотя и улыбалась, но была страшно зла. Она твердо решила про себя, что впредь будет остерегаться как огня быть с Нацлом в одной компании. Уж очень бурным и безрассудным был этот молодой человек, она боялась его, но не решалась противопоставить себя ему. Брэдяну, в свою очередь, чувствовал, что она скованна. Через некоторое время, вновь оказавшись на том месте, где Брэдяну пригласил Персиду, он поблагодарил ее и удалился.
Персида направилась прямо к Нацлу.
— Спасибо, барышня, — проговорил пристыженный Нацл, — но я пошутил.
— А я эту шутку принимаю всерьез! — ответила Персида и, взяв его за руку, как ребенка, ввела в круг танцующих.
— Какой осел! — прошептал он по-немецки через некоторое время. — Ужасный осел! Всем ослам осел!
Персида растаяла, как воск на солнце, и ласково взглянула на него.
— Нет, — ответила она тоже по-немецки, — ты только избалованный и капризный ребенок.
— Это все ты виновата, — помолчав, сказал Нацл. — Сам дьявол и тот стал бы тихим как овечка, если бы ты посмотрела на него так, как глядишь на меня. И почему ты всегда так на меня не смотришь? Я просто выхожу из себя, когда ты смотришь на меня сурово.
Персида опять почувствовала себя хозяйкой положения. Она стиснула руку Нацла, пристально посмотрела в глаза и попросила замолчать.
— Всем ослам осел! — вновь пробурчал Нацл и принялся раскачиваться в танце, в то время как Персида подпрыгивала словно на иголках.
Когда танец окончился, Персида попросила Марту пойти назад, потому что было уже поздно.
Нацл тоже увязался за ними. Персида, правда, не приглашала его, но он, посмотрев ей в глаза, понял, что она хочет ему что-то сказать.
Девушки пошли вперед вслед за Брэдяну, а Марта с писарем и Нацлом отстали. Но Марта прекрасно знала, что вовсе не из-за нее Нацл отправился с ними, а потому, спустя некоторое время, подозвала к себе Персиду, как бы желая ей что-то сказать. Поначалу они шли все четверо в ряд, но среди виноградников дорога иногда сужается так, что всем четверым не пройти, а потому Марта распорядилась:
— Молодежь, вперед! Как я вижу, вам только этого и нужно. Только смотрите, не целуйтесь на поворотах, все равно замечу.
Персида чуть не упала в обморок, но что ответить — не нашлась. Такая она и была! Ей действительно хотелось остаться наедине с Нацлом. Она чувствовала себя так, словно падала в глубокую и темную пропасть, однако она ускорила шаг, так что Марта все дальше и дальше оставалась позади.
Нацл, словно завороженный, шел рядом с ней, не зная, как поступить, что сказать.
На повороте дороги он взял Персиду за руку.
Она не выдернула своей руки, и некоторое время они шли, держась за руки, как дети.
— Что ты хочешь от меня? — в конце концов спросила она.
— То же, что и все, когда им нравится женщина! — живо ответил он.
— Ты думаешь, что можешь жениться на мне? — Персида строго посмотрела Нацлу в глаза.
Он пожал плечами.
— Это меня мало трогает, — ответил он, подумав. — Любить друг друга мы можем и без женитьбы, ведь любим же мы, даже не желая этого.
— Что же может выйти из этой любви?
— Не все ли равно! — отвечал Нацл. — Ради этой любви я отрекусь и от матери, и от отца, и даже от бога.
— А я не отрекусь! — решительно проговорила Персида. — И не брошусь, закрыв глаза, в объятия несчастья.
— Потому что ты меня не любишь так, как люблю я тебя!
Персида еще раз строго взглянула ему в глаза.
Она любила Нацла, но даже себе ни разу не призналась в этом и не пыталась даже понять, за что же она его любит.
— Кто это тебе сказал, будто я люблю тебя? Мне просто тебя жалко, потому что ты волнуешься из-за пустяков. Как я могу любить неразумного человека, за которого должна бояться каждый миг? Вот только что ты сказал, что отрекаешься от матери, от отца и даже от бога, как же я могу поверить, что ты не отречешься и от меня!.. Ты безумец и мне жалко тебя!
Нацл отпустил ее руку.
— Ты ошибаешься, — гордо заговорил он, — если я захочу, я тоже могу владеть собой, но желать этого — глупость, когда я знаю, что жизнь у меня одна и в этой жизни я уже никого не полюблю так, как я люблю тебя.
Дорога сделала еще один поворот, и они скрылись из глаз спутников.
— Разве я сейчас не владею собой? — продолжал Нацл. — Мы сейчас одни, нас никто не видит, а я все равно ничего не делаю. Мне бы хотелось взять тебя на руки и унести, куда глаза глядят. А там будь что будет. Кто знает, доведется ли мне еще раз в жизни быть с тобой вот так вдвоем! И все-таки я ничего не делаю.
Персида остановилась и замерла, словно вросла в землю. Она как будто попала в клетку ко льву, но она ощущала не страх, а какой-то безумный порыв.
Она схватила Нацла за руку и потянула вправо за виноградные лозы. Когда же Марта с писарем прошли мимо них, Персида выпрямилась перед ним, уперев руки в бока.
— Вот я, — тихо сказала она. — Видишь, я не боюсь тебя. Можешь убедиться, что я никого не боюсь. Можешь взять и унести меня, можешь сделать со мной, что хочешь. Ну, бери меня на руки!
Нацл стоял перед ней, понурившись как бык.
— Неправда, что ты владеешь собой, — продолжала спокойно Персида. — Ты знаешь, что я этого не допущу, и не решаешься приблизиться. Знай, что я возненавижу тебя, если ты надругаешься надо мной, что я буду проклинать тебя всю жизнь и господь накажет тебя, если ты возьмешь меня силой. Но также знай, что я всегда буду думать о тебе с признательностью и жалостью, если ты поймешь, что это господь бог не пожелал, чтобы мы принадлежали друг другу, и оставишь меня в покое.
— Что же я делаю, барышня? — проговорил Нацл, растроганный и униженный.