— Возьми в аренду корчму у Солоницы, — уговаривал Оанча, — а потом оставь ее там одну хозяйкой.
Нацл задумался.
Ему стыдно было сказать «да», но и «нет» говорить не хотелось. Им нужны были деньги, но мать ничего бы не дала, скажи он «нет».
Вечером, вернувшись к Персиде, Нацл был задумчив и неразговорчив. Надо сказать правду, он не утаил от нее, что виделся с матерью, сообщил также, что она дает им денег на аренду корчмы. В другие подробности он не вдавался, а Персида, занятая своими мыслями, не настаивала. Ей достаточно было узнать, что дело идет на лад, чтобы почувствовать облегчение.
Корчма у Солоницы была незатейливой, но добротной. В нее тянулись все плотовщики и люди, приезжавшие за солью, а в базарные дни она вообще была полна народу. Было в ней и зальце для чистой публики и три комнаты для путешественников, желавших заночевать. Если быть трудолюбивым и бережливым, то при этой корчме можно не только хорошо жить, но и сколотить добрый капиталец.
Мысль о том, что быть корчмаркой постыдно, не посещала Персиду, которая считала, что рядом с мужем всякий труд благороден. Заботило ее только то, что у Нацла не очень лежит сердце к делу, за которое он берется, и как бы поэтому он не стал по легкомыслию тратить больше, чем станет получать.
Примерно так и пошли у них дела с самого начала.
Тот, кто хочет содержать питейное заведение, должен быть в лучших отношениях со всем белым светом и повсюду заводить друзей. Как только вопрос о корчме в Солонице был решен, Нацл отправился возобновлять старые знакомства и заводить новые. Когда корчма открылась, каждый из знакомых явился еще с двумя-тремя приятелями. Персида была очень довольна, видя, что чистый зал битком набит друзьями Нацла. Чтобы привлечь посетителей, Персида наливала им лучшего вина, покрывала столы чистыми скатертями, готовила вкусные кушанья. Спустя несколько недель уже не было отбою от посетителей в чистой корчме, где кормили не только вкусно, но и дешево, а местное чиновничество очень скоро привыкло и обедать, и ужинать у Солоницы.
Само собой понятно, что Нацл проводил время со своими друзьями, которых он не мог оставить одних, а все хлопоты и заботы доставались на долю Персиды. Так и должно было быть поначалу, и Персида только радовалась, что ее муж такой хороший хозяин дома. Чужому человеку, попавшему в корчму, и в голову не могло прийти, что Нацл тут вовсе не гость, как все другие: на виду была только Персида, входившая во все дела, вертевшаяся как белка в колесе, она одновременно была повсюду, с особой улыбкой для каждого, внимательно и быстро выполняя заказы. Примерно так смотрели на дела в корчме и друзья Нацла. Душою этого заведения, головой, которая всем заправляла, центром, вокруг которого все вертелось, была, в конце концов, для всех посетителей красивая корчмарка, такая быстрая и заботливая, которая во всем знала толк, а Нацл был всего лишь мужем своей жены, которая, по правде говоря, могла и не быть его женой.
В скором времени, когда речь заходила о корчме у Солоницы, люди стали говорить просто — «У Персиды».
Даже сам Нацл не чувствовал себя в корчме дома, а сидел как гость «у Персиды».
Проснувшись поутру, он долго валялся в постели и вставал только тогда, когда в корчму начинал собираться народ. Ему и делать-то было нечего, настолько хорошо обделывала все дела Персида, которая была только рада, что он ни во что не вмешивается.
Днем Нацл сидел с гостями или бродил, чаще всего безо всякого дела, по городу, а по вечерам пировал с друзьями, засиживаясь часто за полночь. А поскольку совсем безо всякого дела люди жить не могут, то он, на радость своим приятелям, пристрастился к картам.
Ничто в этом мире так не отвращало Персиду, как карточная игра. Но что тут поделаешь, когда так повелось: пока она разрывается между делами, Нацл должен ублажать гостей.
Только позднее, уже к осени, Персида начала задумываться.
Еще в Вене было решено, что счета будет вести Персида. Она их и вела, точно так же, как и ее мать, и если бы ей даже пришлось гнуть спину до рассвета, она не могла бы лечь спать раньше, чем подведет итоги минувшему дню. Она не могла спокойно уснуть, не убедившись, что недаром трудилась днем. Но не только случался день, другой без дохода, бывали дни, когда убыток превышал доход, который должен был бы быть.
Торговли без убытка не бывает. Персида понимала, что всегда найдется кто-нибудь, кто выпьет, закусит и не заплатит. Нацл тоже должен угостить своих приятелей, и Персида почувствовала бы себя уязвленной, если бы кто-то из них попросил счет.
Однако она учитывала, на сколько выпивали и съедали друзья, и счет этот день ото дня возрастал.
Нацл веселился, когда выигрывал в карты, Персиде же было не по себе из-за того, что он с помощью карт выманивает деньги у людей, пришедших к нему в дом. Чтобы показать свое безразличие к выигрышу, она делала Нацлу знак, чтобы тот угостил всех друзей.
Нацл угощал, и на столе появлялись стаканы, которые Персида наполняла или вином, или пуншем, или чаем. Когда Нацл проигрывал, он становился нетерпеливым, и Персида снова подавала ему знак к угощению, желая тем показать, что ей безразлично, выигрывает он или проигрывает, что игра идет только ради общего удовольствия.
Выигрыш ли, проигрыш — расходы росли одинаково, и при одном только виде карт Персиду бросало в дрожь.
До нее дошли слухи, что Нацл раздает деньги в долг, а людям только того и надо, и вокруг него всегда толпился народ. Со дня на день росла не только сумма отданных денег, но и количество должников, из которых деньги можно было бы вытянуть только раскаленными щипцами. К тому же Нацл вовсе не был из тех людей, кто торопится вернуть свое добро.
Так дело не могло идти долго, и каждый вечер Персида раздумывала над тем, что ей необходимо переговорить с Нацлом. Однако поговорить с ним ей никак не удавалось. Нацл ходил невыспавшийся и хмурый и все время проводил с приятелями, так что случалось, что дни шли за днями, а Персиде удавалось перекинуться с ним всего только двумя-тремя словами.
После праздника успенья божьей матери Персида вдруг сделалась чрезвычайно веселой. Ей бы хотелось видеть вокруг только счастливые лица. Если бы она могла, то носила бы мужа на руках, словно младенца, щедрой рукой оделяла бы нищих, а стол приятелей Нацла всегда бы ломился от яств.
Сначала она почувствовала, а потом окончательно убедилась, что бог смилостивился над ней и внял ее горячим молитвам, и вскоре ее жизнь прояснится и осветится, и ее мать явится к ней.
Она была несказанно счастливой, и все-таки вечерами, когда делала подсчеты, а Нацл сидел с друзьями за картами, ее часто посещали тяжелые предчувствия. Она раздумывала, как бы ей приструнить Нацла, чтобы он не проматывал все доходы, потому что теперь они принадлежат не одному ему. То она вдруг вспоминала Банди, который исчез неизвестно куда, то его мать.
Нужно во что бы то ни стало отыскать мальчика: в конечном счете никто в этом мире не был привязан к ней так, как он, а в корчме он мог бы сослужить неоценимую службу.
Нужно, в конце-то концов, поговорить и с Нацлом, который с некоторых пор как бы избегал оставаться с нею наедине.
Нацл заметил, что Персида ожила, и сообразил, что заставило раскрыться ее сердце, и его тоже охватила безмерная радость. Однако это длилось всего лишь миг. Вскоре он представил себе, какие заботы лягут на его плечи. Не будучи связан ни с чем, привыкший делать только то, что ему было приятно, Нацл усмотрел в ожидаемом счастье тяжкое горе, которое свяжет его по рукам и ногам на всю жизнь.
Нет! Он так привык к беззаботной жизни, так свыкся с мыслью, что не век же ему коротать с Персидой, что он даже и подумать не мог, что станет отцом.
— Ты мне сейчас скажи, чего ты хочешь! — нетерпеливо потребовал он, когда Персида отозвала его в сторону и попросила уладить все дела так, чтобы он мог хотя бы часик поговорить с ней.
— Многое мне нужно тебе сказать, ведь прошло уже много месяцев, когда мы говорили в последний раз, — с горечью в голосе произнесла Персида, — а нам нужно поговорить совершенно спокойно.
— Не могу я людей оставить одних, — упрямо пробурчал Нацл и ушел.
Ошеломленная Персида посидела некоторое время, потом тоже заспешила по делам. Ее огорчило поведение Нацла, но у нее не было времени на огорчения, и что бы ни говорил Нацл, она не сомневалась, что вечером он явится в их спальню раньше, чем обычно. Не может быть, чтобы он не пришел — так она думала, так подсказывало ей сердце.
Но Персида знала его таким, каким он был некогда в Вене, еще до того, как повстречался с Бурдей и тем более до того, как стал пропадать вечерами у Оанчи. С той поры у нее не было времени, чтобы заметить те перемены, какие произошли в душе у Нацла, а если бы она знала, как он изменился, она бы пришла в ужас.
Несмотря на это, Персида была права. Думая и передумывая, Нацл решил, что нужно все-таки пойти к Персиде, и вечером, когда явился Оанча, сказал ему, что сможет посидеть только до десяти часов.
— Меня пригласила барыня поговорить с ней с глазу на глаз, — невесело пояснил он. — Придется пойти! Все равно так долго не протянется, пусть уж лучше поскорее узнает, — закончил Нацл совсем невесело.
Оанча не мычал и не телился, а только улыбался как человек, который ничему не верит.
В десять часов он покосился на Нацла: тот волновался и кипел. Видно было, что ему хочется, чтобы кто-то подтолкнул его, он сидел как на иголках, но не мог тронуться с места.
— Тебе сдавать еще три раза, — проговорил Оанча.
— Да, — вполголоса подтвердил Нацл, сдал карты и продолжал играть.
Сыграв три круга, Нацл опять взялся сдавать карты.
— Ты не пойдешь? — спросил Оанча.
— Пусть подождет, — отозвался Нацл, — может она еще подождать.
И Персида ждала его, сидя в одиночестве в спальне и размышляя обо всем, что может произойти в мире.
И как же меняется человек!
Не так давно она бы чувствовала себя глубоко оскорбленной и униженной и плакала бы горькими слезами, если бы кто-нибудь, и особенно Нацл, заставил бы ее ждать. А теперь она сидела спокойно и, чтобы не терять время попусту, вынула из шкафа шкатулку с давно начатой работой и просидела бы за ней, если да то пошло, до самого утра. Казалось, ничто в этом мире не может вывести ее из терпения и отвлечь от работы, разве только узнай она, что в доме пожар. И все-таки работа