Он и не пошел, но Марта его не ждала.
— Посмотрим, что ты сумел сделать, — заговорила Марта, оставшись вечером вдвоем с мужем. — Даст она или не даст?
— Даст, если соберет.
— А она собрала?
— Нет, — спокойно уронил Бочьоакэ и, чуть подождав, добавил, — давай договоримся об одном деле, если мы можем понять друг друга.
— Давай договоримся, — отвечала Марта, спокойно усаживаясь перед ним.
Бочьоакэ немного походил, чтобы иметь время на размышление, потом тоже присел.
— Ты знаешь, что мне нравится Трикэ. Парень он видный, здоровый, хороший мастер. Человек он сердечный, достойный доверия, ни одного греха…
Марта побелела как мел. Она поняла, куда клонит муж, ведь и до этого заходили разговоры на подобные темы, но тогда она соглашалась с мужем, а сейчас чуть не упала в обморок.
— Хотелось бы и мне освободиться от ремесла, — продолжал Бочьоакэ, — отдохнуть немного. Будь у меня такой зять, я бы чувствовал себя свободным.
— Значит, это ты хочешь его выкупить?! — воскликнула она ядовито. — Делай, что хочешь. Но я свою дочь не отдам за этого немытого мужлана, у которого все лицо в веснушках. Что до меня, то я бы не стала связываться с такими женщинами, как его мать и сестра.
Марта хватила через край!
И все-таки она чувствовала, что все усилия ее тщетны.
В доме Бочьоакэ хозяйкой была жена, об этом все знали, но муж делал все, что хотел. Мелкие дела делались так, как того желала Марта, когда же речь заходила о серьезном, она должна была пожелать того же, что хочет муж, чтобы исполнилась воля их обоих.
— Отмоется. И веснушки пройдут, — спокойно возразил Бочьоакэ. — А Мара и ее дочка, в конце-то концов, не-такие женщины, за которых приходится краснеть. Не надо возводить на парня поклепа, девушка будет с ним счастлива.
Марта покачала головой, но ничего не сказала, потому что и сказать было нечего. Всю ночь она ворочалась на постели и думала, что же сделать, чтобы заставить мужа отказаться от принятого решения.
«Пусть сначала избавит его от военной службы, а потом посмотрим, что делать», — в конце концов решила, она.
Но в глаза Трикэ она уже не заглядывала, а в субботу вечером, прежде чем лечь спать, дверь в спальню заперла на замок.
Марта волновалась и никак не могла прийти к твердому решению.
В воскресенье Трикэ волей-неволей, с тяжелым сердцем отправился к сестре.
Он нашел ее всю в слезах.
Она снова поругалась с мужем.
— С недавних пор, — стала рассказывать Персида, — словно бес какой-то в него вселился: я не знаю, как к нему подойти, как с ним говорить, как вести себя. Он все время недоволен, снова начал играть в карты, иногда даже напивается, чего с ним раньше не бывало.
Но без Нацла Персида ничего не желала делать. Прежде всего она должна была помириться с ним и прийти к доброму согласию.
Марта обрадовалась, узнав об этом, но радость эта была преждевременной, потому что хотя Бочьоакэ тоже был раздосадован, но сердился на то, что дело откладывается, решения своего не менял и спустя несколько дней сам отправился мирить Нацла с Персидой и договариваться с ними.
Марта волновалась, но ничего не могла сделать, а между тем уже стали составлять списки рекрутов, которым в феврале, всего лишь через пять недель, предстояло явиться перед комиссией.
После праздников Трикэ выкупили: Персида дала пятьсот, а Бочьоакэ вместе с долгом тысячу семьсот флоринов.
Марта облегченно вздохнула.
До этого момента она все боялась, как бы муж ее чего не почувствовал, не изменил бы своего решения и не отказал Маре в долге. Поэтому она избегала Трикэ и даже не сердилась, когда видела, как он что-то делает вместе с ее дочерью. Порой ей даже хотелось примириться с идеей Бочьоакэ. Но теперь, когда Трикэ освободился от солдатчины, единственным ее желанием стало встретиться с ним наедине.
Трикэ — ее зять?! Невозможно. После того, что было между ними, Марта не могла успокоиться и ее бросало в дрожь при мысли, что Трикэ больше не желает ее, что обязательно наступит такое время, когда он перестанет ее желать и будет смотреть на нее с презрением. Сейчас и только сейчас: ей нужно было торопиться захватить его, удержать при себе, чтобы он не достался другим.
Но именно тогда, когда человек торопится и суетится, он больше портит, чем достигает цели.
Трикэ, чувствуя, что на душе у него не чисто, не решался смотреть матери в глаза. Встречаться ему с ней приходилось часто, и у нее дома, и у Бочьоакэ, но всегда он старался не остаться с ней наедине, чтобы она не могла начать его расспрашивать.
Персиду он тоже навещал редко. Он знал, что с Нацлом у нее опять не заладилось, и злился на сестру, почему она не бросит этого негодяя, и боялся, как бы не поссориться с ними, когда бывал у них.
Ему было известно, что мать, чтобы его выкупить, отдала тысячу семьсот флоринов, невероятную сумму, отвалила ни за что ни про что, просто как в огонь бросила. Раз сто хотелось ему бежать к ней и просить, чтобы она не давала этих денег, потому что они ему пригодятся для обзаведения собственным делом, когда он вернется домой примерно через год. Однако, видя, как хлопочет Бочьоакэ, а особенно озабоченную Марту, он не мог решиться на это.
Больше всего его беспокоили те пятьсот флоринов, которые дала Персида. Он хотел бы вернуть их обратно, но стоило ему подумать, сколько нужно работать, чтобы собрать столько денег, он впадал в отчаяние.
Как бы сделать так, чтобы и эту сумму мать взяла на себя, а он бы мало-помалу стал бы возвращать эти деньги ей?
Когда Трикэ размышлял таким образом, хозяин и хозяйка представлялись ему бездушными людьми, которые заставили мать и сестру выкупать его только для того, чтобы пользоваться им. А он, несмотря на это, должен им подчиняться, не выходить из их воли, если хочет заработать эти пятьсот флоринов.
— Жди меня сегодня вечером, как и тогда, в чулане, — шепнула ему Марта, — мне нужно с тобой поговорить.
Трикэ почувствовал, как его бросило в дрожь. Он бы хотел отказаться, но не смел.
— А если нас кто-нибудь застанет? — осторожно воспротивился он. — Прошлый раз, когда подмастерья заметили, что я слишком долго пропадаю во дворе, заподозрили, что я бегаю за Симиной.
Марта вздрогнула. Кровь в жилах заледенела, казалось, всему пришел конец.
— Кто знает? — спросила она. — Уж они-то знают, в чем тебя подозревать.
— Господи, — отвечал Трикэ. — Разве ты можешь поверить таким глупостям?
— Почему же это глупости? Симина — девушка молоденькая, чистенькая. А меня, как я вижу, ты уже стал сторониться. Значит, меня ты уже не хочешь.
Трикэ чувствовал себя ужасно неловко. Ему и вправду уже не хотелось играть с хозяйкой, но сказать ей это напрямик он не решался.
— Почему же, я хочу, — пробормотал он, — только я боюсь, как бы не застал нас хозяин. Нужно было бы сделать все по-другому, чтобы было спокойнее. А в чулане уж больно холодно.
Марта задумалась. Она видела, что Трикэ начинает крутить, но это ее мало трогало. «Нужно, чтобы мы остались вдвоем, — думала она, — а там уж он не пойдет на попятную».
— О, боже, — заговорила она, — как же избавиться от хозяина?! Лучше всего было бы у меня в комнате, когда, как говорится, хозяина нет, но в ближайшее время по всей округе нет ни одной ярмарки. Ты можешь сказать, что идешь вечером куда-нибудь, а сам пробирайся ко мне.
Трикэ опять стало не по себе. Вообразив, как он тайком пробирается среди ночи к ней в комнату, Трикэ почувствовал, как у него идет кругом голова и дрожат коленки.
— Я пойду сегодня вечером к матери, — решил он наконец. — Я сделаю так, чтобы мы перед отходом встретились.
— Очень хорошо, — повеселела Марта. — Я буду работать на кухне, а Симину куда-нибудь пошлю. А ты приходи ко мне, мы посидим, поговорим.
Так они и сделали.
Вечером Марте вдруг понадобилось во что бы то ни стало погладить оставшееся неглаженым белье. А когда подмастерья закончили работу и встали из-за стола, Трикэ попросил у хозяина разрешения сходить к матери.
— Хотела бы я знать, — зашептала Марта мужу, — действительно ли к матери он идет. Сдается мне, что есть у него другие дорожки. Пошлю-ка я Симину в Радну, пусть за ним посмотрит.
Бочьоакэ был недоволен такой подозрительностью жены, но, зная ее упрямство, не захотел продолжать разговор.
— Посылай! — согласился он, уверенный, что Трикэ отправится к себе домой.
Марта послала Симину в Радну, и не успела она уйти, как Трикэ пробрался на кухню, где Марта гладила белье.
Теперь все было хорошо: они были укрыты, в тепле и могли развлекаться совершенно спокойно. У Марты, предвкушавшей любовные игры, кружилась голова, а Трикэ чувствовал себя очень стесненно и перепугался, когда Марта хотела запереть дверь.
— Если вернется Симина или придет кто-нибудь другой, ты выпрыгнешь через заднее окно, а я скажу, что не могу быть одна, если дверь не заперта.
Марта хотела потушить даже свечку.
— Не туши! — остановил ее Трикэ. — Если кто-нибудь придет, что он скажет, застав тебя в темноте?
Марта немного постояла, потом проверила, задернуты ли занавески на окнах.
Никто не мог бы их увидеть. Но одно дело быть в темноте и совсем другое, когда на тебя смотрят. Марте было стыдно миловаться с Трикэ при свете.
— Какая напасть на мою голову! — воскликнула Марта, усаживаясь на кровать Симины. — Что ты можешь обо мне подумать?
— А что думать?! — отвечал Трикэ, усаживаясь рядом и обнимая ее. — Я одно только думаю, что не сумею остановиться там, где нужно.
Марта слегка откинулась и испытующе поглядела ему в глаза.
— Лучше тогда убей меня! — прошептала она и, совершенно неожиданно переменив разговор, спросила: — А ты знаешь, что тысячу семьсот флоринов не мать твоя дала, а мы?
Трикэ удивленно взглянул на нее.
— Да, да! — подтвердила Марта. — Тысячу семьсот флоринов дал мой муж.
— Зачем? — спросил Трикэ.
Вместо ответа Марта обняла его обеими руками и спрятала лицо у него на плече.