В карпатских фасадах мы видим, что горизонталь многократно повторена не только линиями крыш: самые стены между крышами и крыши одеты горизонтальными рядами дранок, еще увеличивающими число горизонталей, еще усиливающими эффект. Вместе с тем, и вертикаль проявляется не только в контурах, не только в гранях верхов, но и в только что упомянутых дранках, которые поставлены по длине вертикально. Тема, таким образом, дана так: редкие, но и более внушительные, горизонтали пересекаются более дробными, но и более многочисленными вертикалями. Разрешение же дано ломаною под тупыми углами, зигзагообразною наклонною. Такого разрешения ритмической задачи при такой ее постановке мы, как и следовало ожидать, нигде больше в мировом искусстве не встречаем. Карпатские формы имеют все права на признание их особым стилем. Когда и где этот стиль сложился?
Наиболее древние сохранившиеся до наших дней экземпляры восходят к XVII веку и находятся в Бойковщине9. Можно ли думать, что это и есть начало стиля? Конечно, нет! Мы уже говорили о необыкновенном консерватизме архитектуры: архитектурные формы вообще, а особенно в крестьянском быту, изменяются чрезвычайно медленно, и если мы в XVII веке в разных местах видим сразу готовый во всех существенных чертах стиль, мы можем смело заключить, что начала его восходят к гораздо более ранним, на несколько веков, временам. Для выработки стиля требуется и другое условие: усиленная строительная деятельность, т. е. конкуренция между зодчими, и богатство и культурность, т. е. требовательность заказчиков. Пойдем от XVII века вглубь и поищем, где и когда имелись налицо те условия, которые способствуют созданию архитектурного стиля. Мы неминуемо придем в великокняжескую Русь. Высокие терема, которыми гордился Киев Владимира и Ярослава, несомненно, были тем прообразом, который отражается в карпатских церквях.
К этому выводу принуждают нас вовсе не только изложенные общие соображения, но и следующие еще рассуждения более специального характера.
Мы только что сказали, что ни той постановки ритмической задачи, которая свойственна карпатскому зодчеству, ни того разрешения, которым это зодчество характеризуется, мы в мировом искусстве нигде не встречаем. Это справедливо лишь отчасти: в Индии и в Китае, как неоднократно уже указывалось исследователями украинского искусства, мы имеем архитектуру, ритмически родственную. Достаточно указать, что соответствующие памятники Индии – каменные, чтобы объяснить и причину, почему речь может идти только о сродстве, а не о близком сходстве или стилистическом тожестве. Но и сродство не может быть, конечно, случайным, так как оно ведь чисто и исключительно ритмическое, художественное, т. е. духовное. Как же его объяснить?
О том, чтобы карпатские строительные формы могли быть случайно кем-нибудь занесены из Азии именно на крайний запад славянского мира, не может быть речи. Тут не помогают никакие исторические справки об азиатах-кочевниках, не раз наводнявших Украину: ведь кочевники – все эти авары, печенеги, половцы, татары и пр. – потому-то и кочевники, что не знают и знать не желают монументальной архитектуры, и научить других тому, чего сами не умели, они, конечно, никогда не могли. О том, что кто-то мог привезти бойкам и гуцулам рисунки или гравюры, виды индийских храмов, и что на основании этих рисунков создался народный архитектурный стиль, можно говорить разве что в шутку. Но ведь, в таком случае, у нас нет иного выхода, как предположить – предположить только, так как не хватает точных данных для полного доказательства, что «украинский стиль» есть не что иное, как древний русский деревянный стиль, формы которого восходят еще в глубину дохристианских времен и должны найти себе объяснение в фактах праславянской или прарусской истории, фактах, которых мы не знаем и, по всему вероятию, никогда в точности не узнаем.
К тому же выводу приводит нас и стилистическое изучение северно-русских деревянных памятников. Неоднократно указывалось на то, что в отдельных северных зданиях мы, то тут, то там, находим отдельные черты, более или менее крупные и видные детали, свойственные карпатскому зодчеству. Но в то время как в Карпатах все эти детали образуют одну стройную ритмическую систему, на севере они имеют характер каких-то разрозненных пережитков и воспоминаний. Признав первоначальным именно карпатское искусство, мы легко объясняем те явления, которые замечаем на севере: несравненно более холодный климат делает нежелательными высокие постройки, во всяком случае, высокие внутренние помещения, и потому, даже если здание делалось высоким снаружи, внутри приходилось настилать низкий потолок; при таких условиях, совершенно естественно, все ставшие излишними или даже вредными части здания атрофировались, и от первоначального типа сохранились лишь разрозненные детали.
.. Только: душа и на севере осталась та же, что и на юге. Та душа, которая выработала «украинский стиль». Эта душа стремится в высь, но ей чужда логически-стройная, но и рассудочно-сухая система линий эллинского храма, ей чужда последовательная систематическая определенность больших цельных линий.
Она стремится в высь, но зигзагом, но изломами и уступами, своенравными и причудливыми, непрактичными и нелогичными. В украинском зодчестве проявляется та самая душа, которая на севере, утратив древние самобытные формы, из русских и азиатских элементов создала Василия Блаженного, столь же своенравную и причудливую, столь же непрактичную и нелогичную, столь же чарующую мечту, новую красоту, несоизмеримую с западноевропейской, ни даже с византийской.
Если мы предположим, что прикарпатские церкви сохранили нам хоть приблизительно древнерусские формы, мы поймем, почему, вместе с принятием христианства, в Россию проник и новый архитектурный стиль, «византийский», специально для каменных и кирпичных построек: из мелкого камня или кирпича здание прикарпатского типа может быть построено лишь при условии величайшего насилия над материалом. На такое насилие ни один народ без крайней нужды не решается. Мы сейчас можем, конечно, признать стиль бойковских церквей национальным украинским стилем; мы можем пожелать во что бы то ни стало возродить и разработать этот стиль применительно к нашим нынешним строительным материалам и потребностям; и мы можем сознательно и планомерно вступать в борьбу с проистекающими отсюда техническими трудностями – мы знаем, почему и зачем нам это нужно: жертва на алтаре национальной самостоятельности. Но национальная идея родилась ведь только в XIX веке; она была совершенно и, безусловно, чужда эпохе Владимира Святого. Можно даже больше сказать: отказ от старых богов в пользу чужеземного православия, отказ от исконной анархии в пользу византийского единодержавия, отказ от старых обычаев в пользу византийского церемониала, ломка старых нравственных, политических, художественных навыков и преданий – все это глубоко антинационально. Совершенно естественно, что здания из нового материала (кирпича и камня) строились по-новому: вместе с материалом были заимствованы и выработанные для него архитектурные формы.
А здания из привычного дерева, каково бы ни было их назначение (т. е. хотя бы это были церкви), «рубились» и «ставились» русскими плотниками, как до, так и после Владимира Святого, по древнему преданию, в тех формах, к которым все привыкли и от которых отказываться не было ни надобности, ни даже внутренней возможности. И мне нисколько не кажется ни невероятным, ни даже удивительным, что в карпатских захолустьях до XVII века следы былого великолепия великокняжеской и дохристианской Руси могли сохраниться в сравнительно чистом виде.
Гораздо удивительнее то, что драгоценные карпатские церкви, о которых так много спорят и говорят в последнее время, до сих пор научно не описаны, не обследованы, не воспроизведены, не изданы. Те чертежи и фотографии, во всяком случае, которые имеются в обращении, ни количественно, ни качественно не удовлетворительны и не соответствуют художественному и историческому значению памятников. Я не знаю, что после войны осталось от зодчества Бойковщины и Гуцульщины, но я боюсь, что многое уже погибло: церкви-то ведь деревянные – и гниют, и горят. А если эти немногие уцелевшие исчезнут, других ни за какие деньги нельзя будет сделать: все будут новые, а нам нужны старые, подлинные. Надо же издать хоть оставшееся, и на это должны найтись и люди, и деньги! Впрочем… много у нас долгов перед предками, только мы-то уж очень похожи на должников несостоятельных. А потом, когда соберемся, наконец, с духом, не было бы слишком поздно… Как и чем мы оправдаемся перед нашими детьми?
V. Русь примкнула к «Византии»?
Когда говорят об искусстве Руси X века, обыкновенно цитируют то место летописи, где описывается киевский идол Перуна, деревянный, с серебряной головой и золотыми усами, сделанный «руками в древе, секырою и ножьмь». Из этих слов делают выводы о том, что вообще были на Руси идолы, изваянные из дерева или даже из камня, что существовал разработанный обряд и т. д. И по поводу известий о киевском и новгородском идолах Перуна вспоминают текст арабского писателя Ибн-Фадлана, который рассказывает, что русские молятся перед деревянною колодою с человекоподобною головою.
Я не думаю, однако, чтобы из этих свидетельств можно было бы делать какие-нибудь выводы о процветании русского дохристианского ваяния. Из исторических источников нельзя вырывать отдельные фразы и ими пользоваться. В летописи сказано: «И нача къняжити Володимер в Кыеве един, и постави кумиры на хълме, въне двора теремьнаго: Перуна древяна, а главу его сьребряну, а ус злат, и Хърса и Дажьбога и Стрибога и Семарьгла и Мокошь. И жьряху им, наричающе я боты, и привожаху сыны своя и дъщери, и жьряху бесом, и осквьрняху землю требами своими; и осквьрнися кръвьми земля Русьская и хълмъ тъ». Ачерез несколько строк мы читаем: «Володимер же посади Добрыню, уя своего, в Новегороде. И пришьдъ Добрыня Новугороду, постави Перуна кумир над рекою Вълховъмь и жьряху ему люди Новьгородьстии акы Богу». В этих текстах ясно сказано, что установление идолов – дело новое на Руси, первая попытка Владимира создать официальную, государственную церковь, учредить правильный культ. Нигде ранее 6488 г. летописец не говорит ни об идолах, ни о жертвоприношениях; поставлен