в потому, что картина эта нужна как исследовательский материал, без которого эрмитажные сокровища использованы быть не могут.
Другой пример. Французский нумизмат Ж. Морис58 сделал целый ряд чрезвычайно важных открытий в области истории императора Константина и всей эпохи начала IV века на основании монет этого императора. Чтобы дойти до своих выводов, Морис должен был иметь в своем распоряжении и мелочно-тщательно сличать между собою сотни и сотни потертых монет, которые одна от другой зачастую отличаются всего только какой-нибудь одной буквой или звездочкой, черточкой, точкой, т. е. такими пустяками, которых непредупрежденный человек или вовсе не заметит, или, даже заметив, не сумеет оценить. Ясное дело: коллекция медяков, собранная и обработанная Морисом, имеет огромную научную ценность и должна быть самым бережным образом хранима – она содержит доказательства для правильности выводов ученого; но показывать ее кому бы то ни было, кроме как специалисту, который бы захотел проверить работу Мориса, совершенно незачем. Коллекция Мориса должна быть сдана в архив, из которого ее можно было бы в любую минуту извлечь, но где она занимала бы как можно меньше места и требовала бы как можно меньше ухода.
Научный музей есть лаборатория, в которой – иногда многими годами! – подбирается материал, необходимый для очередных научно-исследовательских работ; и научный музей есть архив, где хранятся непоказные вещественные доказательства, которые просто должны «быть». Ни в лабораторию, ни в архив широкую публику, в ее же собственных интересах, нельзя пускать, да и незачем – широкой публике там делать нечего.
Научный музей, конечно, ни на какую всеобъемлющую полноту претендовать не может. Если бы кто-нибудь вздумал собрать в одном месте все те бесчисленные вещи, которые могут понадобиться для всех возможных, разработанных, разрабатываемых и в будущем подлежащих разработке научных проблем, он бы никогда не смог довести свое предприятие до конца и затерялся в океане вещей. Научный музей должен стремиться к полноте лишь в области ограниченного круга вопросов, которые должны разрабатываться один в непосредственной связи с другими и разрабатываться данным ученым или коллективом ученых, связанных с музеем. Материалы научного музея отнюдь не должны быть все монтированы и выставлены для обозрения – совершенно достаточно, если они хранятся в целости и в образцовом порядке, но непременно так, как уже было указано: занимая как можно меньше места и требуя минимального ухода. Раз научный музей существует именно и только для ученых специалистов, все в нем должно быть приноровлено к их потребностям: необходимы рабочие кабинеты, где бы каждый работник мог разложиться и где бы он мог, если того требует производство работы, устроить даже на время выставку своих материалов, извлеченных из обычных хранилищ; необходима и специальная библиотека по всем связанным с производимой исследовательской работой вопросам (библиотека эта вовсе не должна быть непременно постоянной и принадлежать именно данному музею – она может быть составлена из книг, на время работ позаимствованных из всевозможных иных библиотек); необходимы фотографическая, чертежная, реставрационная, слепочная и пр. мастерские, в которых по ходу дела может представиться нужда.
Ясное дело, что научные музеи могут быть чрезвычайно различны и по размерам, и по значению, в прямой зависимости от количества и квалификации сосредоточенных в них научных работников. В крупных центрах исследовательской мысли научные музеи естественно разрастутся в целые самостоятельные институты с многочисленными сотрудниками и аспирантами, в других местах им придется удовольствоваться ролью второстепенных придатков учебных и публичных музеев. Ниже будет показано, что всякий музей, к какому бы он ни принадлежал типу, может действительно жить лишь при условии, чтобы исследовательская работа в нем велась, хоть в самых скромных размерах, если не самостоятельно, то по заданиям более мощных музеев. Самостоятельные научные музеи не могут и не должны быть организованы повсюду; но научные отделы, собирающие не показательный, а чисто документальный материал научного значения, могут и должны быть при всяком музее – иначе центральные научные учреждения окажутся висящими в воздухе и должны будут тратить время и силы на работу на местах, что неэкономно и нецелесообразно. Научные музеи должны образовать некую «сеть», в которой каждый музей работает не кустарно, не анархически, а по общему плану и систематически-организованно.
Полнота научных музеев совершенно иная, чем необходимая полнота музеев учебных. Ибо учебные музеи обслуживают учащихся и должны быть строго приспособлены к нуждам того учебного заведения, при котором они состоят. Преподаватель, который только на словах должен рассказывать учащимся о тех предметах и явлениях, с которыми учащиеся должны ознакомиться, находится, явно, в очень тяжелом положении: если ему даже удастся заставить своих слушателей сделать чрезвычайное усилие воображения и на основании словесных описаний и, в лучшем случае, книжных иллюстраций представить себе все то, о чем идет речь, преподаватель все-таки никогда совсем уверенным быть не может, что представление соответствует действительности и достаточно ярко, чтобы запомниться. Особенно ученики средней школы, находящиеся еще в том возрасте, когда человек мыслит по преимуществу конкретно, нуждаются в том, чтобы им не только говорили о вещах и о явлениях, а давали в руки эти самые вещи и предоставили возможность непосредственно наблюдать – еще лучше: вызывать – описываемые явления. Это настолько очевидно, что даже в схоластической нашей дореволюционной школе, где только было возможно, устраивались физические и иные кабинеты и лаборатории, хотя бы по естествоведению. То, что в школе дореволюционной было только намечено, в советской трудовой школе должно быть широко развито, т. е. 1) быть распространено с естествоведения на все другие предметы, входящие в программу преподавания и допускающие конкретный показ вещей и явлений, и 2) перестать быть привилегией некоторых особо хорошо обставленных столичных школ, а сделаться обязательным во всех школах. Революция резко осудила с первых же дней дореволюционную школу с ее установкой на мертвую словесную зубрежку и провозгласила новый педагогический принцип – активности учащихся, активности не только общественной, но и учебной, конечно. При нашей бедности общественная активность, естественно, сразу выдвинулась на первый план, ибо ее осуществление не требовало непосильных затрат, давая сразу, вместе с тем, значительные политические результаты. Теперь пора самым настойчивым образом осуществлять и учебную активность – не все новыми изменениями официальных программ, а последовательным развитием показа вещей и явлений: при всякой школе 1-ой и 2-ой ступени, при всякой школе общеобразовательной и специально-профессиональной должны быть непременно устроены свои учебные музеи, в которых бы фактически велись занятия, и где бы учащиеся могли не только посредством зрения, но (когда надо) и посредством осязания и всех прочих чувств знакомиться с вещами и явлениями. И если на такие музеи придется затратить деньги – то надо затратить деньги: ибо деньги, затраченные на правильную постановку учебного дела, государству возвращаются громадной экономией, которая получится от уменьшения головотяпства, невежества, бесхозяйственности недостаточно подготовленных бедной школой работников. Опыт последних лет, когда к высшей школе предъявляются все большие и большие требования, а она им не может удовлетворить, потому что из средней школы получает негодный человеческий материал, – этот опыт неотвратимо приводит к тому, чтобы мы позаботились и о школе 1-ой и 2-ой ступени, наконец, и перешли от слов к делу.
Надо, впрочем, сказать, что, если строго придерживаться принципа «вещи не ради вещей, а ради людей», то и расходы, связанные со школьными музеями, окажутся, вероятно, не очень страшными. Ибо полнота учебного музея, конечно, совсем иная, чем полнота музея научного. В научном музее – тема ограничена и узка, но зато все, что относится к теме, должно быть добыто, чего бы это ни стоило: наукой нельзя заниматься кустарно и как-нибудь! В учебном музее, напротив, охватывается та или иная обширная область изучения, но представлена она должна быть только материалами, имеющими существенное значение, – там должно быть только то, что ученику полагается действительно усвоить и запомнить на всю жизнь, а вовсе не только к зачету. От дореволюционной школы наша трудовая школа унаследовала чудовищную лоскутную многопредметность программ, раздирающую на ряд разрозненных «специальностей» то, что должно усваиваться как единая система знаний в диалектической связи и взаимодействии: у нас и сейчас география, геология, ботаника, зоология, антропология, история «излагаются» не вместе, а раздельно, а потому запоминаются плохо… но мы так глубоко погрязли в нелепых предрассудках прошлого, что самая возможность правильного единства преподавания у нас отрицается: разве можно требовать от одного учителя, чтобы он знал столько «специальностей»! т. е. чтобы каждый учитель действительно знал все то, что должен знать каждый ученик! Но мало этого: именно потому, что у каждого преподавателя есть своя специальность, за пределами которой он ничего и знать не обязан, эта специальность в его сознании чрезмерно разрастается, и он очень плохо отделяет основное и существенное от подробностей и частностей и требует от учеников, чтобы и они хорошо запомнили эти подробности и частности, – а ученики за подробностями и частностями не видят и не усваивают основного и существенного. Учебно-показательный музей вовсе не должен быть устроен непременно «по последнему слову науки»: не только минералогические, ботанические и зоологические и т. д. коллекции в основном могут быть собраны самими учениками на месте, но и целый ряд физических приборов может быть изготовлен ими же, особенно если (что совершенно необходимо и к чему мы, разгрузив учеников хоть немного от напрасной зубрежки путем рационализации преподавания, непременно придем) удастся наладить при школах работу столярных, токарных, слесарных и пр. мастерских, воспитательная ценность которых не может быть переоценена. Если, кроме того, все школьные музеи Союза или, хотя бы, только РСФСР связать в сеть и установить между ними обмен коллекциями и самодельными приборами (для этого вовсе не надо учреждать особую канцелярию), то расходы на естествоведческие музеи не будут чрезмерными. Если в области естествоведческих наук нам надо только развивать то, что наметилось уже до революции, то в новой области преподавания – в обществоведении – нам надо выработать новый тип учебно-показательного музея. В настоящее время преподаватели обществоведения обычно совершенно пренебрегают показом вещей, а потому такая изумительно наглядная вещь, как исторический материализм, например, для учеников превращается в абстрактную словесность, которую с превеликими усилиями зубрят по книжке. Вот тоже еще наследие дореволюционной школы! Дореволюционная школьная история признавала исторически значительными только деяния и функции людей правящих каст – жрецов и воинов,