Как производить замену одних выставленных вещей другими, нельзя, разумеется, предписать для всех случаев. Часто наиболее целесообразной и наиболее легко осуществимой будет постепенная частичная замена. Каждую неделю можно вместо некоторых известных уже публике картин вешать другие, еще не известные или хорошо забытые, вместо одних коллекций гравюр, вышивок, ковров, кружев, керамики и т. д. выставлять другие коллекции. При такой системе, в зависимости от богатства музея, все его имущество пройдет перед глазами посетителей в месяц, в полгода, в год; при каждом новом посещении посетитель или будет находить все новые произведения искусства, или с радостью узнавать старых знакомых, исчезнувших уже много времени тому назад и теперь вновь всплывающих. Но такая система применима, разумеется, лишь при условии значительной однородности состава музея, где замена одной вещи другой не разрушает ансамбля вещей. Если же данный музей обладает разнородными коллекциями, то предпочтительно будет замену экспонатов производить целыми ансамблями, целыми выставками. Так как выставки эти не должны быть громадными, на десятки зал, а должны иметь те самые скромные размеры, о которых мы только что говорили, так как состав каждой выставки может изменяться постепенно и частично, то неосуществимого в смене отдельных выставок ничего нет.
Такими порядками будут, понятно, недовольны те заведующие музеями, которые смотрят на свою должность как на синекуру, дающую возможность не делать ничего, а жалованье получать. Но надо надеяться, что таких заведующих, если они есть, с каждым новым годом будет все меньше: заведующий публичным музеем есть не смотритель здания, а политпросветработник. Публика будет довольна, станет чаще ходить в свой музей, научится не потерянно бродить по музейным залам, поглядывая то туда, то сюда, а действительно смотреть и видеть и усваивать. А те общественные и государственные учреждения, которые дают средства на содержание музеев, почувствуют значительное облегчение.
Дело в том, что при обычной у нас системе экспозиции, в силу которой обязательно раз навсегда держать на выставке каждую имеющуюся в музее вещь или раз навсегда запереть не помещающиеся вещи в кладовой, никакое музейное помещение не может быть надолго достаточным: поступают все новые вещи а стены-то не раздвигаются, а расходы на персонал и прочее растут, да жаль, что вещи, вместо того чтобы приносить пользу, скрыты в музейных хранилищах или выставлены в такой тесноте, при которой даже и видимое становится невидимым.
Вопрос о размещении экспонатов имеет гораздо больше значения, чем ему обыкновенно придают. Центральные наши музеи выросли из дворцовых коллекций и зачастую продолжают и по сей час помещаться во дворцах. Традиция до такой степени сильна, что даже новые специально музейные здания иногда строятся по дворцовому типу – с большими высокими парадными залами. В таких залах, естественно, чтобы использовать помещение, приходится развертывать экспозицию в высоту – картины, например, вешаются группами, в несколько ярусов одни над другими, витрины устраиваются со многими полками, щиты с вещами помещаются так, что посетитель должен запрокидывать голову или отходить на такое расстояние, с которого он никаких подробностей не видит, и т. д. Так устраивать можно музей только при условии, чтобы ни на минуту не подумать о том, что всякая экспозиция устраивается не для вещей самих по себе, а для людей, для показа.
Музыкант никогда не допустит, чтобы одновременно для одной и той же публики в одном и том же зале исполнялось несколько разных номеров. Театральный режиссер попросил бы упрятать в сумасшедший дом того администратора, который, мотивируя тем, что у него две труппы и только одна сцена, пожелал бы разыгрывать драму и оперетку одновременно на одних и тех же подмостках. Но никто не возмущается архитектором, который строит музейные помещения так, что картины необходимо вешать одну над другой, и никто не осуждает заведующего музеем, который вешает картины или раскладывает вещи в витринах одну к другой, вплотную, так что зритель, без крайнего насилия над собою, без почти непосильного напряжения внимания, не в состоянии увидеть только одну ту вещь, которую рассматривает, а всегда и непременно видит несколько вещей, мешающих одна другой. Достаточно самого элементарного знакомства с психологией внимания и с психологией зрительного восприятия, чтобы понять, что при таких условиях одна вещь убивает другую, и что зритель, кроме головной боли, ничего другого из музея не унесет. Вспомните крыловского посетителя кунсткамеры, который часа там три бродил (как прекрасно сказано: «бродил»!) и который слона-то и не приметил. Герой Крылова вовсе не так глуп, каким обыкновенно представляется, и каждый из нас бывал в положении человека, который именно слона и не удостоил внимания. Вовсе не потому, что слон был плохонький и не стоил внимания, и вовсе не потому, что мы отличались какой-то сверхъестественной рассеянностью и недогадливостью, а просто потому, что устроители соответствующего музея поставили нас в наихудшие возможные условия для использования музейных экспонатов, и потому, что мы сами от себя потребовали подвига, который превысил наши силы.
Мы совершенно равнодушно, и вовсе их не замечая, проходим в музеях мимо многих великолепнейших вещей, а дома у себя подолгу рассматриваем вещи несомненно и несравненно менее значительные; имея в своем распоряжении первоклассные музеи, мы заводим свои личные убогие коллекции того, что нас интересует. Всякий посетитель музеев знает, что частенько он, просматривая на досуге иллюстрированный каталог музея, в котором бывал и который как будто знает, делал совершенно неожиданные для себя открытия: плохая, иной раз, фотография – плохая, но рассмотренная со вниманием, – давала больше, чем прекрасный оригинал – прекрасный, но потонувший в массе всего прочего и промелькнувший перед усталым и равнодушным взором.
Я повторяю: в огромных столичных музеях, рассчитанных на приезжих, а не только на оседлое население данного города, и наполненных первоклассными экспонатами, – там приходится мириться со многим, и от посетителей таких музеев можно, пожалуй, требовать и чрезвычайного напряжения. Ленинградский Эрмитаж, московская Третьяковская галерея занимают огромные помещения, целые дворцы, а в них тесно: многое вовсе не выставлено, а что выставлено, то поставлено в такие же примерно условия, в каких в Петергофе некогда поставлены были женские головки Ротари, использованные в качестве своеобразных обоев. Такая же теснота царит в естествоведческих, этнографических и прочих центральных музеях, которые никак не могут отличить научно-исследовательский тип музея от публичного, или, вернее, которые должны быть рассматриваемы как публичные научные музеи. Тут, как будто, ничего не поделаешь. Но у нас в провинции дело обстоит иначе: не слишком много у нас первоклассных вещей, которые всегда должны быть видимыми, незачем нам очень заботиться о приезжих, которые не должны зависеть от случайностей переменных выставок, нет в нашем распоряжении просторных дворцов, для которых в настоящее время уже иного, кроме музейного, назначения не имеется, – мы в провинциальных музеях должны позаботиться о том, чтобы хоть то, что у нас есть, не пропадало зря и чтобы наша публика могла использовать с максимальной интенсивностью наши естественно-исторические, художественные, технические, этнографические и прочие публичные собрания.
Мы должны принять к неуклонному соблюдению правило, что всякий музейный экспонат должен быть изолирован настолько, чтобы посетитель музея, глядя на него, видел только его и без особого напряжения мог сосредоточить на нем свое внимание. Лучше закрыть для публики половину комнат музея и превратить их в тесный склад невыставленных вещей, чтобы в другой половине комнат свободно и как следует разместить некоторую часть экспонатов. Даже в большом музее лучше образцово устроить некоторое выставочное помещение для переменных выставок, а все прочие комнаты превратить в простое хранилище и в рабочие кабинеты, чем давать публике без толку бродить по необорудованным и заставленным, заваленным вещами, витринами, полками залам. Совсем великолепно, если возможно выделить в музейном здании два комплекта выставочных помещений, где в одном открыта для публики выставка, а в другом подготовляется следующая. Приходится повторять все одно и то же: музейные вещи существуют не для себя самих и даже не для музейных хранителей! – в публичном музее хозяином должен быть посетитель, массовый посетитель, и все в музее (даже хранители!) должно быть к услугам посетителя, все должно быть устроено так, чтобы посетитель из всего показываемого в музее мог извлечь наибольшую возможную пользу. О посетителе нужно подумать даже не только в системе экспозиции, айв меблировке: всякий, кто бывал в музеях, знает, как велика, как мучительна иногда бывает чисто физическая усталость от непрерывного стояния на ногах. Не надо бояться, что изобильные стулья превратят музейные залы в излюбленные места нежных встреч: пока голубки потихоньку воркуют и никому не мешают – пусть воркуют и в музее, раз уж мы переживаем в настоящее время полосу повышенной нежности и увлеченья «искусством любви»! А как только нежность начнет проявляться громко в виде разговоров и смеха, мешающих другим людям, пресечение эксцессов безболезненно будет произведено музейными служащими, которые обязаны дежурить в музее все то время, пока в нем есть публика.
§ 3. Музейная сеть
В предшествующей главе уже неоднократно приходилось упоминать о необходимости все музеи объединить в разных отношениях в особую музейную сеть; упоминалось о том, что однородные по типу музеи могут принадлежать к разным, так сказать, рангам, т. е. что не всякий научный или учебный или публичный музей равен или должен быть равным всякому иному научному, учебному или публичному музею. Как смешение типов музеев, так и недостаточно точная выработка вот этой иерархии музеев весьма вредно отзывается на работе самих музеев.