И хорошо еще, если стена щитов с диаграммами, схемами, и пр. только приводит в уныние экскурсанта: вещи, в конце концов, все-таки будут сохранены, показаны и сделают свое дело. Но бывает, что неумелое использование вещей в конец компрометирует все учреждение. Вот весьма актуальный пример.
В западном крыле Детскосельского Александровского дворца имеется целая анфилада комнат, в которых Александр III жил, будучи еще наследником престола; в этих комнатах родился Николай II. В Детском Селе имеется также Сельскохозяйственный Институт, расположившийся в Феодоровском городке, в непосредственном соседстве с Александровским дворцом. Институт этот, может быть, действительно нуждается в еще большем расширении своих владений, а может быть – просто, по-русски, привык к экстенсивности владений… я этого не знаю и судить не берусь. Как бы то ни было, Институт возбудил дело о передаче ему Александровского дворца. Ему отказали: хотя Александровский дворец и не музеифицирован, а только консервирован, но сто лет истории Российской империи, которые в нем потенциально имеются, пересилили все домогательства агрономов. Тогда они сжались и потребовали отвода именно только что упомянутого западного крыла, в котором, кроме комнат будущего Александра III, параллельно им, по другую сторону широкого коридора, имеются совсем никому не принадлежащие, отделанные по-английски в 90-х годах XIX века для гостей («Запасная половина») комнаты. Предположите, что защитники интересов музея вздумали бы утверждать, что нельзя трогать «исторических» комнат Александра III, потому что тут можно и нужно развернуть показ императора Александра III! Политпросвет просто расхохочется, и вопрос будет решен сразу, окончательно и совсем не так, как хотели бы музейщики. Да тут нет никакого императора Александра III! Александра Александровича устроили в комнатах, в которых когда-то жили Александр I, а позднее Николай I: высокие, просторные, не комнаты, а залы, расположенные анфиладою (чтобы получить кабинет, который соответствовал бы его вкусам, Александр Александрович велел заложить большую дверь из столовой в кабинет и пробить маленькую подальше от окна), во всей меблировке только намечается теснота и «уют» (в кабинете, в гостиной императрицы), вазочек и прочих безделушек ограниченное количество, на стенах картины, а не вырезки из иллюстрированных журналов и не приложения к «Ниве», фотографии родственников почти отсутствуют – ничего характерного, ничего интимного, ничего такого, к чему бы дополнительная экспозиция могла прицепиться без явного насилия над вещами! Конечно, кто хорошо знает Александра III по Гатчинскому и Аничковскому дворцам, тот его угадает и в Детскосельских комнатах: тут уже есть два гигантских дивана («тахты»), на каких так любил валяться Александр III, тут есть разрозненные великолепные экземпляры ампирной мебели, которые, ни к селу, ни к городу, стоят в таком окружении, к которому они решительно не подходят (например, чудесное бюро в столовой!), тут есть дикие сочетания кресел, стульев, шкапов, принадлежащих к разным гарнитурам, стилям, эпохам (точно в аукционном зале!)… Что же? Ради показа всего этого сохранять покои будущего Александра III и не давать Сельскохозяйственному институту помещения, в которых он, по-видимому, нуждается, хотя и занял уже все здания Феодоровского городка? Резолюция может быть только одна: ликвидировать обстановку Александра III и, вместе с нею, конечно, и обстановку запасных комнат, совершенно ничем не замечательную.
Стиль Александра III характеризуется полным «бесстилием». Мы о «бесстилии» говорили выше по поводу Николая I, но там это было явление другого порядка: эпоха Николая I имела очень определенное чувство выдержанного стиля, но только не имела своего стиля. Александр III именно выдержанного стиля не понимает и любит хаотически-безразличное сопоставление вещей совершенно различных и стилистически непримиримых. Такого рода «бесстилие» возможно только там, где есть неразбериха – экономическая, социальная, бытовая, в так называемые «эпохи безвременья». Какая-то фаза русской истории приходит к концу в последние десятилетия XIX века; формы самодержавия еще по инерции сохраняются, но их сохранение возможно уже только насильственное; надо искать опоры в каком-то новом классе, который бы сумел взять власть и цепко ее удержать. Дворянство, как класс, разложилось и разорилось; разночинная интеллигенция не есть класс; но настоящей крупной буржуазии еще нет. Александр III взял курс на «православие, самодержавие и народность», на мещанство – он стал изумительно цельным представителем этого черносотенного мещанства, невежественного, косного, пьяного, живущего утробою, семейственного, богомольного. Александр III резко разошелся с Западной Европой: там предвидят надвигающуюся опасность со стороны рабочего класса, младший современник Александра III германский император Вильгельм II (1888–1918) объявляет «новый курс» социальных реформ сверху, во Франции и в Англии революционное движение втискивается в парламентские формы, социал-демократия направляется на путь реформизма – Александр III ничего не признает, кроме грубых репрессий. Николай II идет по стопам отца и объявляет «бессмысленными мечтаниями» всякие надежды на реформы в России. Николай II – такой же мещанин, как его отец, и даже его жена, хоть она и англо-германская принцесса, становится темной русской мещанкой на русском престоле. Судьба русского самодержавия решена: у нас невозможен реформизм, единственным выходом у нас делается революция. Вот социологический смысл Александровского художественного «бесстилия». А тем временем Запад, переживавший во второй половине XIX века такой же период шатаний и эклектизма в искусстве, в 90-х годах обрел, наконец, свой стиль – так называемый style moderne, возродивший в момент перехода в новую фазу развития старые барокковые традиции; и это возрождение барокко точно позволяет поставить диагноз – финансовому капитализму, империализму, реформизму, фашизму.
Вот в этой связи две параллельных анфилады комнат – Александра III и запасной половины – приобретают совсем неожиданное значение: у Александра – начинающееся бесстилие и мещанство, в запасной половине – намечающийся европейский «модерн». Распутье, на котором оказалась самодержавная Россия в конце XIX века, непосредственно в вещах не может быть показано на более ярком примере. Ценность этого примера еще возрастает от того, что у нас именно для конца XIX века, не сохранилось никаких крупных буржуазных обстановочных ансамблей европейского направления: единственный экземпляр, который в Ленинграде был в распоряжении Музейного ведомства, немного более поздний и изумительно цельный дворец княгини Палей75, все в том же Детском Селе, совсем недавно перестал существовать, и показывать для контраста с мещанскими обстановками Александра III и Николая II нам рабочему экскурсанту нечего, а без показа все разглагольствования совершенно тщетны. Детскосельские комнаты надо сохранить.
Еще один пример. Где-то должен быть показан тот кризис русского самодержавия, который известен под названием «эпохи 60-х годов», «эпохи великих реформ» и т. д. В Гатчине, как мы видели, имеется царская охота; нельзя туда вклинивать то, чего там нет и не было. Есть комнаты Александра II в Детско-сельском Большом дворце: тут Александр II жил каждое лето в течение чуть ли не всего своего царствования; но тут он жил, как показывает всякая мельчайшая деталь обстановки и декоровки, исключительно как военный, – в Детском Селе была красносельская лагерная штаб-квартира Александра II, подобно тому, как для Николая I такою штабквартирою была Гатчина. Можно ли показывать в Детском Селе царя – «преобразователя»? Только при условии, что мы выбросим то, что там есть, ради того, чего там никогда не было: выбросим армию 1854–1877 гг. и азиатскую завоевательную политику Александра II, которые только тут и могут быть продемонстрированы в вещах. Но где же показать «шестидесятые годы»? Комнаты Александра II в Зимнем дворце разорены. Может быть, «шестидесятые годы» подлежат показу просто вне дворца и вне связи с личностью императора? Жаль будет – из всех Романовых Александр II в широких обывательских кругах наиболее популярен, потому что окружен легендою о «царе-освободителе» и об «эпохе великих реформ», и только вещи могут опровергнуть эту легенду. Я полагаю поэтому, что надо использовать Фермерский дворец в Петергофе. Мы о нем в обзоре Петергофских дворцов упоминали и сказали, что это – пустое обрамление, куда можно вложить любое содержание: ибо коронованный генерал Бетрищев, парадирующий перед Павлом Ивановичем Чичиковым, – как будто недостаточно значительное содержание. Вот я и полагаю, что пустой верхний этаж Фермерского дворца может быть использован для наглядного показа того материала, которым можно всесторонне охарактеризовать ход русской истории 50-х, 60-х и 70-х годов.
§ 5. Музеи современности
Если музеи вообще имеют назначение быть школами политпросвещения для тех людей, которые уже вышли из школьного возраста, то мы во что бы то ни стало должны устроить музеи не только по всем отраслям техники, науки и искусства, но непременно и по современности, т. е. такие, в которых посетитель мог бы осведомиться о том, что у нас делается, и понять, почему делается именно это, а не что-нибудь другое и не как-нибудь иначе. О том, что вокруг делается, граждане осведомляются, как будто, и из ежедневного своего личного опыта, из газет, и всевозможные доклады «по текущему моменту», как у нас иногда выражаются, и всевозможные газетные и журнальные статьи помогают осмыслить все доходящее до сознания граждан. Но в массе мы ленивы и нелюбопытны, а кроме того – доклады и статьи и не до всех доходят, и недостаточно наглядны и убедительны для непривычного и усталого от своей повседневной работы человека. Тут только музей может помочь.
Юбилейные Октябрьские торжества заставили нас в этом отношении сделать большой шаг вперед: был устроен целый ряд временных выставок наших достижений за десять лет, и некоторые из них собрали настолько ценный и показательный материал, что сами собою превратились в выставки постоянные, т. е. в заправские музеи: статистические диаграммы, модели, фотографии, машины, приборы и т. д. Такие постоянные выставки являются естественным и дополнением, и продолжением тех исторических музеев, о которых мы говорили в предшествующей главе. Распространяться специально о методах их экспозиции незачем. Можно было бы высказать только одно пожелание, которое однако относится вовсе не к ним одним, а и ко всяким иным музеям: чтобы везде, где это только возможно, наглядность стала динамическою – зоологический сад неизмеримо лучше, чем зоологический музей с его мертвыми чучелами и спиртными препаратами; и где есть машины, они должны быть показаны в действии, а не в виде консервов… говоря выше о дворцах-музеях, я просто не решился предложить одеть надзирателей в мундиры соответствующих эпох и устраивать инсценировки дворцовых церемоний и празднеств, потому что серьезным музейщикам такой маскарад покажется нестерпимым легкомыслием. Но оставим дворцы-музеи: мы перешли к современности, а современность в драматическом показе не нуждается.