Не на голом месте вырастают новые художественные стили, не из пальца они высасываются. Чтобы создать новое искусство, нужно синтезировать все, что сделано предшественниками. В нашем случае: все, что сделало и делает буржуазное искусство. А буржуазное искусство родило и передвижников с их сегодняшними последователями, и наиболее «левых» экспериментаторов и исследователей, художников завтрашнего дня. Все это надо использовать «в условиях Советского государства», использовать как материал, как навык и знание, для достижения новых целей. Крайности «выдумок» выходцев из буржуазной интеллигенции должны сгладиться, уравновесить одна другую, а получившаяся амальгама, в которой даже нельзя будет отличить «правое» от «левого», позволит художественно оформить то новое содержание, которое уже четко обозначилось как идеология нового класса-победителя.
Где изучать этот процесс амальгамирования? На выставке ИЗО «За X лет»? Конечно, нет! Пусть там эпигоны, как говорят критики; пусть там, как утверждают те же критики, кое-кто спекулирует на Революции. Там, во всяком случае, – художники, которые на первый план выдвигают свое личное «я», вовсе не растворились в массах и не желают раствориться в них, думая только о «социальном заказе» и о коллективном заказчике, классе. Там, может быть, уже чувствуются «сумерки богов» и даже весьма второстепенных «божков»; но буржуазный фетиш – так называемая личность, анархическая личность художника – отнюдь еще не уничтожен. Добровольным самоубийством он вовсе не намерен кончать. Художники на выставке ИЗО «За X лет» все еще верят в пресловутую буржуазную «свободу искусства», все еще в себе ценят и, в меру сил, стараются выработать и показать именно свою индивидуальность, то, что каждого из них выделяет из среды ему подобных. Такова природа представленного на выставке ИЗО «За X лет» станкового, интимного искусства. Ясно, что станковая картина обречена на вымирание, потому что она вся рассчитана на сбыт в частные руки любителей, а у частных людей сейчас нет и впредь не будет тех квартир, которые можно украшать картинами, сейчас нет и впредь не будет средств, чтобы оплачивать станковые картины, сейчас нет и впредь не будет тех настроений, того склада жизни, которым соответствует станковая картина и которые ее делают нужной. На первый план выдвигается в области «большого искусства» – монументальная изобразительная живопись, предназначенная не для уютной гостиной и не для парадной залы барского особняка, а для общественного здания; наряду с нею вырастает новое декоративное искусство, опять-таки направленное не в сторону изящной безделушки для знатока-любителя, а тоже в сторону обслуживания широкой общественности; для частных лиц, для интимного обихода остается воскресающая графика, не только не убитая, как можно было думать лет двадцать тому назад, фотографией и фотомонтажом, а оживившаяся рядом с фотографией, которая выявила всю художественную ценность интимной графики. Процесс, я повторяю, совершенно ясен: индивидуально-именная по содержанию и по формам и приемам станковая картина вымирает, общественно значительное содержание становится обязательным для художественного производства, это содержание требует артельно-монументальных живописных средств и установления некоего – хотите: «халтурного»? хотите: «стандартного»? – репертуара общеприемлемых, ходких, отнюдь не утонченно-изысканных форм и приемов. Кто смотрит в будущее, тому на выставке «За X лет» интересно очень немногое; тому надо пойти на нашу выставку ХАП, как бы неполна и мала она ни была, ибо только тут он найдет произведения, характерные для первых шагов нового искусства, – плакат, как эмбрион монументальной общественно значительной изобразительной живописи, и праздничную декоровку, как эмбрион общественно значительного убранства городов будущего.
Когда индивидуальный живописец работает для индивидуального заказчика, между ними существует частный уговор, и никто не имеет права вмешиваться в их взаимоотношения. Искусство – «свободно». Государство заинтересовано лишь в том случае, когда картины, предназначенные для кабинетов и гостиных буржуа, появляются временно на публичных выставках или когда они покупаются для музеев: тут государство присваивает себе контрольные (цензурные) права. Но широкой и цельной художественной политики буржуазное государство не ведет или, во всяком случае, не обязано вести. Потому-то в буржуазных государствах и искусствоведение остается в рамках «науки для науки», в пределах музейного знаточества, т. е., употребляя ходкий в настоящий момент термин, в пределах «социального заказа». Ведь и наука подчиняется общему и общеизвестному закону спроса – предложения, который регулирует всякое производство. У нас с революцией все и в этом деле изменилось. Само государство, в лице руководящих деятелей коллективов разных размеров и разного характера, является единственным идущим в счет заказчиком; для государства не обязательны «вкусы» этих руководителей, и заказывает оно не потому, что так хочется; оно оплачивает лишь то, что ему нужно, оно руководит работою своих поставщиков. Как тут быть? как решить, что нужно, что хорошо, что приемлемо? На место личных произвола, вкуса, чутья должна стать объективная наука. Во всех резолюциях, которые органы ответственной за СССР партии выносили по вопросам художественной политики, неизменно подчеркивается, что надо непременно усилить искусствоведческую работу, и неизменно с сожалением констатируется, что эта работа стоит не на должной высоте, не дает тех практически нужных в повседневном обиходе выводов, которые должна бы давать. История искусства, конечно, наука весьма почтенная, вообще говоря; но на практике, особенно в нашем далеко не богатом Союзе, почтенность всякой науки прямо пропорциональна приложимости ее выводов к проблемам строительства общественной жизни.
Революция выдвинула на первенствующее место у нас пролетариат. Наряду с пролетариатом, однако, продолжают существовать и другие классы и обломки классов, которые со временем будут перевоспитаны, но которые пока живут старыми представлениями, придерживаются старых вкусов и идей. Крепко наше крестьянство, довольствовавшееся до Революции «народным» искусством; крепко и мещанство, мелкая буржуазия городская, которая привыкла питаться теми крохами, которые падали со стола «господ». Попадая в Красную армию, попадая на завод, попадая в крупные города, представители крестьянства и мещанства отрываются от той художественной среды, которая их вскормила, но обыкновенно бывают бессильны осознать и осмыслить новые ритмы жизненной среды, куда они попали. «Назад к Островскому», «назад к передвижникам» и прочие «назад» – свидетельствуют о полном непонимании того, каким социальным прослойкам нужен возврат к устарелым уже и для передовой буржуазии художественным формам и темам: крепким крестьянам все эти «назад» не нужны, потому что для них легче перескочить прямо к новым формам и темам, порожденным текущею жизнью, чем первоначально, в качестве перехода, усваивать дворянско-интеллигентское искусство XIX века; а крепким оседлым в захолустных Чухломах и прочих дебрях мещанам дворянско-интеллигентское искусство в подлиннике тоже не нужно – с них довольно и олеографий; и самое простое наблюдение показывает, что на самом деле требуются всякие «назад» только уцелевшим в качестве «спецов» и совслу-жащих в значительном количестве обломкам старой служилой интеллигенции, оторвавшейся от некогда задававшей тон заграницы по «независящим обстоятельствам», бессильной идти вперед собственными силами, брезгающей всем тем весьма еще неприбранным искусством, которое создается новой общественностью СССР. Вот эти-то обломки на «выставках за X лет» выставили передвижнические холсты – и надо было слышать, как пренебрежительно и даже прямо враждебно об этих холстах отзывалась даже городская (т. е. в значительной мере мелкобуржуазная) посетительская масса! чуть ли не еще более пренебрежительно и враждебно, чем к чудачливым произведениям тех экспериментаторов, которые пробуют пропагандировать в СССР последние «достижения» вырождающегося и выхолощенного западно-европейского искусства, идущего под крикливыми знаменами всяких «измов»! И в то время как идет братоубийственная склока между «левыми» и «правыми» – «истами» всех мастей и наименований, в пока все еще в значительной мере халтурной ХАП рождается новое, всем понятное, всем нужное, хотя и мало кому мило искусство будущего, усвоившее элементы и приемы всех школ и направлений, не установившееся, не сформулировавшее своего теоретического вероисповедания (некогда!), ничуть не чарующее внешним благообразием, но именно по всему этому жизнеспособное и располагающее неограниченными возможностями расти и развиваться и вырастать в новый могучий стиль.
Если все это так, то нам, конечно, прежде всего нужно теперь, пока не поздно, планомерно и упорно собирать в научно-исследовательских музеях все документы ХАП за «X лет», какие только уцелели; нам нужно собрать, если что найдется, из всего того искусства «низшего сорта», которое подготовляло и у нас, и еще более за границею возможности ХАП; нам нужно приложить ко всему этому материалу самые совершенные методы описания и репродукции, чтобы спасти документы для будущих историков. И нам надо приложить весь огромный накопленный нами на художественном материале прошлого исторический опыт, все выработанные нами на памятниках прошлого методы стилистического и социологического анализа к творимому сегодня и в нашей стране искусству, надо добыть критерии для точного и безошибочного понимания того, что у нас сейчас происходит, и надо использовать результаты всей нашей работы для создания основ прикладного искусствоведения, пригодного для руководства нашим художественным производством, т. е. для художественной политики.
А когда вся эта работа будет хоть вчерне как-нибудь выполнена, нам надо будет подумать и об устройстве публичного музея ХАП. В этом музее, во всяком случае – вначале, очень мало будет парадных экспонатов; в этом музее совсем или почти совсем не будет «чистого» искусства – экспонаты будут или целиком относиться к области художественной промышленности и прикладного искусства, или находиться очень недалеко от границы, проходящей между «чистым» и «прикладным» искусством; в этом музее будут вещи, сделанные из непривычных для музейных зал материалов и непривычными техническими приемами. Нужды нет: когда мы этот музей устроим, к нам повалят историки искусства, которые тут найдут разгадку ко всем эпохам, когда рождались стили, – ибо мы знаем давно, что стили рождаются не в мастерских гениальных отдельных художников, а в ремесле, в массах.