Глава IСубъект и объект
Рассуждения на психологические темы лучшего всего начинать с того, с чего Декарт12 начинает в своих «Началах философии»13, именно – с утверждения субъекта.
«Так как мы родились младенцами и успели составить ряд суждений о чувственном мире прежде, чем стали вполне владеть своим разумом, многие предвзятые мысли отклоняют нас от познания истины. По-видимому, мы не можем иначе избавиться от этих предвзятых мыслей, как постаравшись, хоть раз в жизни, усомниться во всем том, достоверность чего мы будем иметь хоть малейшее основание заподозрить…».
«Отбросим все то, в чем мы сколько-нибудь можем сомневаться, и вообразим, что все это ложно: мы без труда предположим, что нет никакого Бога, никакого неба, никаких тел, и что мы сами не имеем ни рук, ни ног, ни вообще тела: но мы не сможем предположить, что и мы сами, думая обо всем этом, не существуем, ибо нельзя допустить, чтобы то, что мыслит, не существовало в то самое время, как мыслит. И потому познание: “я мыслю, следователь – существую”, есть основное и достовернейшее из всех познаний, встречающееся каждому, кто философствует по порядку».
Есть мыслящий, есть субъект. Обо всем том, что находится вне его, субъект может только догадываться, следя за теми изменениями в своем состоянии, которые он переживает. Убедившись, путем самонаблюдения, в том, что причина этих изменений находится не в нем самом, и предполагая, что не может быть действия без причины, субъект приходит к выводу, что вне его находится нечто с ним не тождественное, объект, который может на него воздействовать. Об этом объекте субъект может судить только на основании своих собственных переживаний. Предполагая соответствие между причиной и ее действием, субъект строит себе представление об объекте, т. е. о внешнем мире, на основании результатов исключительно самонаблюдения. Никакой уверенности в правильности этого построения субъект иметь не может.
К таким же выводам, как чистое умозрение, приводит нас и рассмотрение физиологических данных. О внешнем мире мы узнаем исключительно из ощущений, которые получаются в мозгу от нервных токов, исходящих из концевых нервных восприемников. Наши нервы устроены так, что внешние раздражения одни передают в виде световых ощущений, другие в виде слуховых, или тепловых, или болевых, или каких-нибудь иных. Мы никоим образом не можем предполагать, что все происходящее в мире исчерпывается тем, что мы можем ощущать. Мы даже наверное знаем, что есть, например, световые лучи, ультрафиолетовые и ультракрасные, которых наши органы зрения не видят, но которые видимы некоторым насекомым: нашего глаза эти лучи не раздражают. Есть звуковые колебания, которых мы не слышим, потому что для нашего органа слуха они слишком быстры или слишком медленны. Между самым быстрым слышимым колебанием воздушных волн (самое большее – 40000 колебаний в секунду) и самым медленным колебанием тепловых волн (может быть, несколько биллионов колебаний в секунду) природа должна была где-нибудь осуществить бесчисленное множество посредствующих звеньев, для восприятия которых мы не имеем соответствующих нервных восприемников. Наше ощущение внешнего мира крайне неполно.
Но оно еще и крайне ненадежно. Уже не говоря о том, что наш нервный аппарат очень нежен и легко расстраивается при малейшем повреждении концевых или центрального органов или при перерыве сообщения между ними, мы даже в нормальной работе нервной системы постоянно замечаем более или менее существенные дефекты: то мы чего-нибудь не заметили (т. е. не имели ощущения, хотя раздражение периферического органа было), то мы поддались обману чувств (т. е. имели ощущение при отсутствии внешнего раздражения), то мы ошиблись (т. е. ощущение не соответствовало раздражению).
Зависит это от особенностей устройства как концевых, так и центрального органов. Раздражению каждого концевого органа соответствует какой-нибудь специфический вид ощущений, каково бы ни было раздражение. Получив удар в глаз, мы ощущаем, будто сыплются искры, т. е. имеем световое ощущение, хотя раздражение было чисто механическим; пропущенный через кончик языка электрический ток вызывает вкусовое ощущение; подвергнув ту или другую часть кожного покрова интенсивному освещению, мы вызываем тепловые или болевые ощущения; и т. д. Но это все не так важно, ибо нужны совсем особые условия для того, чтобы концевые восприемники нервов нас столь грубо вводили в обман. Зато чрезвычайно важны те свойства центрального органа, которые непосредственно отражаются на количестве и качестве материала, поступающего в наше сознание.
1) Для того, чтобы появилось ощущение, нужно, чтобы раздражение имело известную минимальную силу (закон Фехнера14). «Порог» этот индивидуален, т. е. неодинаков у разных людей и даже у одного и того же человека бывает различен в разные моменты его жизни и при разных обстоятельствах.
2) «Порог» тем ниже, чем меньше количество раздражений, одновременно действующих на нашу нервную систему (закон Вебера15): мы свободно слышим сказанное шепотом слово, когда кругом тихо, и совершенно не можем расслышать даже громкую речь, когда кругом шумно; мы ясно видим звезды ночью, и мы совершенно не видим их днем при солнце. И опять нужно подчеркнуть, что тонкость чувств у разных людей различна.
3) Ясность и точность ощущений сильно зависят от нашего внимания и от памяти, от душевного состояния и т. и.
Ощущение является результатом некоторого «нервного тока», идущего от периферии к центру. Прохождение «тока» оставляет в мозгу более или менее глубокий след. Если впоследствии от того же периферического восприемника к центру пойдет новый аналогичный первому «ток», первый след углубляется. Отпечатки наших ощущений накапливаются в мозгу, вступают во взаимную связь (ассоциации) и группами оживают при каждом новом одновременно ощущении. Вот эта способность сохранять отпечатки пережитых раздражений называется памятью.
Повозка, едущая по мягкой целине, прорезает в ней колеи. Повозка, едущая вслед за первою, углубляет эти колеи. Множество повозок, едущих в одном направлении, прокладывают дорогу. И дорога эта, в конце концов, становится почти обязательною даже для тех повозок, которым, собственно говоря, нужно было бы уклониться от нее, чтобы прямо направиться к цели: удобнее ехать по готовой дороге и потом круто сразу с нее свернуть, чем прорезывать с самого начала новую колею.
Если память может быть сравнена с дорогою, то возница – внимание. Одною из характернейших особенностей нашей психики является тот факт, что, находясь под постоянным наплывом все новых и новых впечатлений, проникающих в сферу наших чувств, мы замечаем лишь самую ничтожную часть их. Только часть полного итога наших впечатлений входит в наш так называемый сознательный опыт. Мы воспринимаем лишь то, на что мы обратили внимание, произвольно или непроизвольно.
Из всего этого следует, что внешний мир, ощущаемый одним «я», даже количественно не совпадает с тем же внешним миром, ощущаемым другим «я». Что же касается качества ощущений, вызываемых одними и теми же раздражениями в сознании разных людей, мы о нем ничего наверное сказать не можем, однако надо полагать, что тут индивидуальные различия должны быть очень значительны, и что одними и теми же словами разные люди и в разные моменты своей жизни обозначают качественно разные ощущения. Ощущения не только субъективны, но и индивидуальны. У каждого из нас свое знание о внешнем мире, свой микрокосм, весьма неполно и неточно соответствующий подлинному макрокосму, и поставить знак равенства между всеми микрокосмами разных людей никоим образом нельзя.
Увеличивается разнообразие представлений о внешнем мире тем, что мы его познаем разными путями, при помощи так называемых «пяти чувств», которых, на самом деле, шесть: зрение, слух, осязание, моторное чувство, обоняние и вкус. Чувства эти развиваются неравномерно, и у одних людей преобладает одно, а у других людей – другое или другие. Разумеется, что преобладающая способность упражняется, а потому развивается, прочие же, оставаясь без упражнения, за ненадобностью тупеют и даже, до известной степени, утрачиваются.
Однажды испытанные ощущения так изменяют нашу нервную организацию, что воспроизведения этих ощущений, их копии, возникают непроизвольно или могут быть вызваны в сознании, когда первоначально вызвавшее их раздражение уже отсутствует. Эти копии мы называем образами, а способность их вызывать и ими распоряжаться – воображением. Воображение может также по нашему усмотрению комбинировать, целиком или по частям, сохраненные памятью образы и создавать из них новый мир, в котором не будет ничего такого, чего бы не было в мире воспринятой нами действительности, но который будет, тем не менее, мало похож на действительность.
Ощущения наши могут быть зрительными, слуховыми, осязательными, моторными, обонятельными и вкусовыми. Соответственно, и накапливаемые нами образы разнородны.
Не все одинаково определенны, многочисленны и ценны. Мы говорим о «сладком поцелуе», о «горькой правде», о «кислой мине», о «пряном анекдоте», о «пресном мещанстве», о «вкусе» и «безвкусице» в искусстве (самое слово искусство – производное от корня «кус»); мы принимаем меры к тому, чтобы «усладить» себе жизнь, чтобы «насолить» недругу и т. д. И раз мы так говорим – это значит, что известные вкусовые образы у нас есть. Кроме того, мы ведь признаем существование русской, французской, итальянской «кухни», признаем, значит, что даже национальность сказывается в выборе кушаний и способе их приготовления, во вкусовых представлениях так же, как она сказывается в музыке, в узоре, в верованиях. У отдельных людей вкусовые представления могут достигать значительной степени силы и яркости: вспомним гастрономов Римской империи или Франции XVIII века, вспомним многочисленные литературные типы – гоголевского Петра Петровича Петуха16 или чеховскую «Сирену»17. Но далеко не все в мире съедобно, лишь очень малая часть познаваемого может быть по