Тяжело жил дедушка, и все его вещи тоже были тяжелыми: и его мотыга была с молотилку, и коса его была грубо поточена, и серп, и деревянный ухват для колосьев — все было старым, ржавым, самодельным. Но дедушка ни на что не жаловался. Одежду носил до дыр, дома обеда никогда не просил. Был целый день в поле и обходился куском хлеба и двумя луковицами. Обычно он шел на покос, пока остальные жали нашу пшеницу, а потом торопился на чужие поля. Он возвращался затемно, брал краюху хлеба и лез на алычовое дерево у гумна. Каждый кусок он заедал алычой.
Папа над этим горько смеялся. Он был веселым, любил шутить, но не мог смириться с бедностью и иногда зло насмехался над дедушкой:
— Все чего-то собирает, чего-то откладывает, на спичках экономит — и остается все тем же! Крот! Хаджиоловы золотые монеты с фронта принесли, а он — гильзу от снаряда.
Дедушка сердился:
— Вот помру, тогда на тебя посмотрим!
— Все это барахло продам и в город подамся работать. Не буду слугой Хаджиоловых.
— Иди, чего ж сидишь! Чуть только выедешь из деревни — с голоду помрешь. Вам только дай разбазаривать!
Таким был дедушка. И все же был ли он скупым? А может, в то зимнее утро ему хотелось зарезать не одну, а три курицы для сватов, которые собирались просить у него единственную дочь?..
Сваты приехали рано. Первый был высокий, крупный, в новой бурке, а второй — маленький, круглый, точно юла, в новом лиловом зипуне. Его широкое лицо похоже было на алую сердцевину разрезанного арбуза. Я узнал его издалека. Это был Киранчо Досков. Он был сватом в деревне. Только начинало попахивать сватовством — он был тут как тут. Очень уж он был беден, и дети его все как на подбор, мелкие да голые. Летом его было особенно жалко. Меховая шапчонка лоснилась, словно сковородка, от рубашки один воротник остался, на остальном — заплата на заплате. Но к зиме есть у Киранчо новый лиловый зипунок, который он надевает только на помолвках. Чуть мелькнет его лиловый зипунок — и начинают люди спрашивать друг у друга, у кого ж это помолвка, и ждут свадьбу. И при этом не ошибаются, потому что Киранчо мастер уговаривать. Девушка, которой пришла пора выходить замуж, может быть и слепой, и ленивой, и некрасивой, и какой угодно, но если Киранчо примется ее хвалить, дело будет сделано. По полочкам разложит всю ее родню по девятое колено, обрисует ее, ровно икону, а после этого поди скажи, что она не для тебя на свет родилась.
Как только я уразумел, что тетю идут сватать, побежал я домой без оглядки, крикнул бабушке и в тот же миг вернулся к дедушке и папе. А сваты пробились через глубокий сугроб у ворот и вошли во двор.
— Доброе утро-о-о, дядя-я! — поздоровался Киранчо, топоча по дорожке толстыми ногами, чтобы отряхнуть с них снег.
Дедушка, все еще продолжая расчищать дорожку, поздоровался с ним, а папа вдруг покраснел и чуть было не расхохотался, глядя на новоиспеченного родственника.
— Доброе утро, дедушка Иван! — тихо и почтительно поздоровался второй гость в новой бурке.
Его я тоже узнал — это был Митри из семьи Бабаделиевых. Они были самые зажиточные в деревне. И как полагается в подобных ситуациях, Митри слегка улыбнулся и спросил:
— Непрошеных гостей принимаете?
— Да кто это гостей боится? — ответил дедушка и только теперь перестал расчищать снег и воткнул лопату в сугроб.
Наверное, он должен был это сделать раньше, еще тогда, когда гости пришли, но ведь должен же был он показать, что мы тоже не лыком шиты. Ведь не кинешься же на улицу их встречать — мол, давно вас поджидаем! Нет, кому мы нужны, тот сам нас найдет!..
Я заметил, что в доме «нежданных» гостей встретили так же сдержанно. И тут Митри отряхнул свои обмотки у порога и спросил, принимают ли непрошеных гостей, а Киранчо быстренько породнился с бабушкой, называя ее тетей, и поцеловал ей руку. Вошел, точно к себе домой, и стал без умолку болтать бог знает что. Так, например, стал вдруг рассказывать, как в прошлом году в самые морозы, когда проезжал на телеге через перелесок, напали на него волки. Хотите верьте, хотите нет, но один волк был размером с осла. Встал на дороге перед волами — и ни с места, а второй чуть было не прыгнул в телегу. Хорошо, Киранчо стукнул его по морде рукояткой хлыста, так у него кровь из носа и брызнула.
— Ну, ты посмотри! Зачем все это нужно? — сказал Киранчо, когда стали накрывать на стол. — Мы ведь, дядя, не кушать пришли!
В то же самое время он все-таки снял свою шапчонку и положил на рогожу, у колена, уселся поудобнее, облизнул свои вывернутые, толстые, точно сардельки, губы: «Раз вы потрудились, то уж ладно, отведаем!» У него глаз был наметан, как у настоящего свата, он сразу понял, что будет вдоволь и еды и выпивки, и начал издалека намекать на то, зачем пришли. И без того всем в доме было ясно, почему к нам гости пожаловали, ждали ведь их с нетерпением, однако Киранчо не мог по-простому. Сначала нужно было поговорить о посевах, о скотине, о хорошем урожае, от которого зависело количество свадеб этой зимой.
А между тем стол уж был накрыт. На домотканой скатерти лежали брынза, большие ломти хлеба, стояли полные до краев миски с супом, и бутыли с густым виноградным соком — словом, мы такую трапезу видели впервые в своем доме. Все уселись за стол, только тетя стояла. Одного бабушкиного взгляда было достаточно, чтобы она тут же ловко то подала гостям кусок хлеба, то добавила супа, то долила вина в недопитые стаканы.
Дедушка сидел рядом с Митри и тихо разговаривал с ним, хорошенько взвешивая каждое слово. Папа с мамой молчали, украдкой переглядываясь. Бабушка не очень внимательно слушала болтовню Киранчо, но успевала следить и за тем, что делалось вокруг, и незаметно для всех командовать тетей.
Настала пора, когда тетя должна была преподнести гостям главное блюдо. Увидев большого синего петуха, Киранчо причмокнул, глотнул целый стакан вина, вздохнул облегченно и начал главную свою речь:
— Дядя Иван! А мы ведь пришли по делу! — и хлопнул себя по колену.
Все притихли. Бабушка смотрела прямо перед собой, дедушка глубокомысленно взирал на миску, Митри спокойно потянулся за хлебом, а тетя, вспыхнув, повернулась за чем-то к плите.
— Так мы, в общем-то, по делу, дядя…
— Раз уж пришли, говорите! — кашлянув тихонько, сказал дедушка.
— А вы что? Разве не догадываетесь, зачем мы пришли? У вас невеста, а у нас — жених. За ней-то мы и пришли!
Дедушка ответил не сразу. Хотел было засмеяться, но что-то проскрипело у него в горле, словно колесо несмазанной телеги.
— Это вы хорошо сделали, хорошо… Девка-то наша вроде еще мала.
— Маленькая она еще у нас, — добавила бабушка и глянула на гостей лукаво.
— Птичка мала, тетя, да все равно гнездышко вьет! — ответил Киранчо, жуя петушиную ногу.
— Ох, и не знаю… Хоть бы девятнадцать ей исполнилось…
Но у Киранчо ответы на все вопросы были уже готовы. Он бросил обглоданную кость на стол, сказал «будьте здоровы», влил себе в глотку еще стакан и, покачав головой, склонился к дедушке, убеждая:
— Вот что я скажу тебе, дядя. Девушки — они как цветы. Завянут, так уж букета из них не сделаешь!
— Вот именно, — подал голос Митри и так улыбнулся, что между его губами можно было б вставить целый пятак. — Хотите ее отдать — отдайте, а не то мы…
Это недосказанное условие прозвучало угрозой, а может, просто дедушка так понял — и растерялся. Вытер дрожащей рукой вспотевшую макушку, взял пустой стакан, поднес к губам. Да и как не растеряться? Сватают его дочь — правда, из богатого дома люди, но он же отец, надо ведь еще поторговаться. Разве может он сказать так вдруг: «Хотите ее — так берите!»
— Об одном хочу тебе сказать, дядя! Твоя дочь в такой дом попадет, куда другим девушкам и не снилось! — громко, хмельным голосом, крикнул Киранчо. — Уважать ее будут, слова поперек не скажут!.. Знаешь, кто такие Бабаделиевы? Знаешь? Во всей округе люди перед ними шапку ломают. Разве такая земля, как у них, есть у кого в деревне? Нету. А скотина, как у них, разве есть? Нету. Удивляюсь я тебе, дядя Иван!..
Дедушка положил на сердце дрожащую руку, и глаза его, то ли от вина, то ли еще от чего, повлажнели и блеснули.
— Ну, спасибо за честь дедушке Герге, что он дочку мою в невестки попросил! Спасибо… Чего ж я-то, вы лучше у невесты спросите… Послушаем, что скажет. — Дедушка бросил быстрый взгляд на тетю и добавил: — Говори, скажи что-нибудь. Эти люди пришли к тебе свататься.
Все повернулись к тете.
Какой красивой была она в этот день! Легкая и нежная, словно весенний лепесток, тонкая и стройная, стояла она, чинно сложив онемевшие руки. Я навсегда запомнил ее белое, раскрасневшееся от стыда лицо, нежно обрамленное зеленым платком с серебряными монистами по краям, ее белую кофту и ярко-красный сарафан с большими складками и двумя темными бархатными лентами, ее большие и ясные голубые глаза, смущенно потупленные.
Алая, как пион, тетя приблизилась к столу и тихо сказала:
— Я согласна, отец!
Киранчо заорал что есть мочи, мы все вздохнули, а бабушка заплакала — то ли от радости, то ли от чего-то еще, поди разберись. По увядшим ее щекам катились слезы, и она вытирала их фартуком. Но потом бабушка заулыбалась и стала рассказывать что-то о бабушке Гергювице, с которой она заговорила о молодых, и вот, спасибо господу богу, их и обвенчают. Дедушка — верно, от жары — расстегивал зипун и говорил Митри:
— Господь милостив, Митри, мы не из богатых, но тоже постараемся не ударить лицом в грязь. Сложа руки не сидели и кое-что для дочери собрали…
А Киранчо в это время точно взбесился — наливал стакан за стаканом, облизывал распухшие свои губы и орал во весь голос:
— Мне, дядя Иван, стоит пальцем пошевельнуть — и дело будет сделано! Меня вы должны благодарить, что ваша дочь серебряной ложкой будет есть да по мягким коврам ходить. У-у-х! — Он взял свою шапчонку, ударил ею об пол. — Эх, беднота! Я, дядя, я… Пусть играют свадьбу! Весело моей душе. Э-эх!..