Судя по тому, куда понеслись собаки, мы поняли, что олень перевалил за хребет. Подошел бай Шано, бледный от усталости и волнений, объявил, что надо поменять места засады. Перед нами открылась просторная долина, заросшая дубовым подлеском и папоротником. Собаки гнали остервенело.
Мы все время видели оленя. Он бежал по тропам и полянам, встревоженный, но неуязвимый — вся гора принадлежала ему. Однако, когда попытался выйти из долины, грянул первый выстрел. Олень резко повернул назад, но вскоре снова наткнулся на засаду. Каждая попытка выйти из окружения стоила ему двух зарядов крупной дроби. Теперь он почти летел над сухой листвой — большими красивыми прыжками, вскинув голову и плотно уперев рога в спину. Охотники наблюдали за ним, восхищаясь: «Эх, ну и красавец! Плавает — точно рыба в воде!» И тут же целились в него и били крупной дробью из обоих стволов.
Прошло больше часа. Олень, уже смертельно раненный, делал судорожные короткие прыжки и кружил без определенного направления. Наконец мы потеряли его из виду. Собаки стали лаять, сбившись в кучу где-то на одном месте.
Бай Шано крикнул:
— Готово! Собаки его уморили.
И помчался по склону что есть духу.
Мы спустились следом.
Олень лежал на широкой поляне, вытянув вперед ноги и закинув за спину рога — в том же порыве, в котором летел над сухою листвой. Каждый из нас потрогал зачем-то рога, и шею, и ноги его, восхищаясь красотой, в которой уже не было жизни.
Бай Шано, так волновавшийся, пока мы преследовали свою жертву, теперь был равнодушен и строг. Попросил нас отойти, а сам с тремя помощниками стал сдирать шкуру. На полянке закипела работа. Мы собрали хворост, разожгли костер, приготовили шампуры. Запахло дымом и теплой кровью — будто и впрямь совершалось жертвоприношение языческому богу. Бай Шано, точно опытный хирург, потрошил оленя. Немного спустя провел рукавом по носу, выпрямился.
— Напрасно теряли время, ребята! — сказал он, вроде бы всерьез переживая. — Не удастся нам отведать свежего мясца. Желчный пузырь лопнул. Не ровен час, потравимся…
— Жаль! — сказал какой-то молодой парень. — А я так радовался, думал, принесу домой оленинки…
Все разразились поистине запорожским хохотом. Бай Шано тоже смеялся от души. Это, как я понял, была его коронная шутка с новичками: кто же знает, что у оленя нет желчного пузыря?..
И началось охотничье веселье. Пошли по кругу бутылки с вином и ракией. Над углями на длинных шампурах зашипели оленьи потроха. Все рассказывали о своих невероятных приключениях на охоте и все всему верили…
Далеко за полдень отправились мы в обратный путь. На поляне, где несколько часов назад лежал олень, оставалась только большая лужа крови. В ней плавало солнце.
Перевод Михаила Роя.
Встреча
Вчера вечером меня разбудил скрип балконной двери, и я встал закрыть ее. Дул сильный ветер. Деревья в саду шумели, кроны их клонились к югу, к морю. Я включил свет, чтобы посмотреть, сколько времени, и снова лег. Был третий час ночи. Я закрыл глаза, но знал, что не засну, и это меня злило. «Спи, идиот, — ругал я себя как всегда, когда не спалось перед охотой. — Еще нет пяти, и стая, если она прилетела нынешней ночью, никуда от тебя не денется». Битый час я напрасно пытался вразумить самого себя. В три оделся и приволок из машины рюкзак. Начал считать патроны, чтобы время шло быстрее, отобрал шестьдесят штук, наполнил ими патронташ и снова отнес в багажник. Ветер стихал, и это было хорошо: стая не двинется дальше на юг, а будет ждать нового ветра.
В четыре я все-таки выехал. Миновал Золотые пески, чтобы растянуть дорогу через серпантины, и вышел на балчикское шоссе. Когда достиг леса между Оброчищем и Балчиком, было всего лишь четыре тридцать. Я съехал с асфальта на лесную дорогу и решил переждать здесь до рассвета. Пробовал думать о разных вещах — например, о том, что перепелиные стаи собираются в каком-то определенном месте на севере Румынии и всего только за одну ночь перелетают сюда. Погода им подсказывает, что пора лететь на юг, но непонятно, как все стаи собираются в одну, в определенном месте, прежде чем лететь дальше. И откуда у них столько сил? В это время года перепела как налитые, и, когда в них стреляешь, они падают так резко, что из тушек просто жир брызжет. За ночной перелет стая пересекает Черное море. Один моряк рассказывал: как-то раз, обессилев в полете, перепела падали на палубу, и матросы их собирали, как яблоки. Бывало, птицы эти, попадая в двигатели самолетов, становились причиной аварий… И вот я заснул. Грузовик с прицепом, ползший по склону, разбудил меня своим ревом. На Калиакринское плато я приехал в восемь. Оставив машину на шоссе, которое пересекает эту равнину, пошел осмотреться. Прошлой осенью я прожил в Балчике двадцать дней и двадцать раз приходил сюда по утрам. Обойду вокруг машины метров на сто и, если ничего не найду, ухожу. Напал лишь на две стаи, совсем маленькие. А сегодня утром решил: если ничего не высмотрю, махну в Русалку. Там у меня приятели-рыбаки, поедем за пеламидой.
Метрах в десяти от меня выпорхнули две перепелки. Стрелял в обеих — и ничего. Пока перезаряжал ружье, взлетела еще одна. Выстрелил — снова мимо. Так израсходовал восемь патронов. К черту, важно то, что напал на стаю, и ясно, что стая большая, очень большая! У меня затряслись руки, мне стало жарко, я никак не мог прицелиться. «Теперь — спокойно! — велел я себе. — Садись, покури, потом сделай глубокий вдох и начинай!» Так я и сделал: закурил, сел на камень и оглянулся вокруг. Я был совершенно один, местные охотники придут сюда после рабочего дня, да и то лишь в том случае, если узнают, что есть стая. Я был так счастлив, что мне стало даже совестно. Такое богатство рядом, а поделиться не с кем! Протяни руку — и черпай из него, сколько душе угодно. Я докурил, лег на спину и смотрел в небо, чувствуя, как сердце потихоньку успокаивается. Потом встал и начал. Теперь уже ни один выстрел не был напрасным. Я целился спокойно, только в тех перепелов, что взлетали рядом. Позволял себе даже не стрелять в некоторых, а просто наблюдать, как они падают, не в силах преодолеть собственную тяжесть на взлете. Приблизительно через час на бечевках, привязанных к поясу, уже не было места — на каждой висели по две, по три птицы. Пересчитал — двадцать восемь. «Ну, теперь можешь успокоиться, — сказал я себе. — Благодари всевышнего и ступай в машину». Но когда отнес перепелов в багажник, обнаружил, что там еще есть патроны. Не устояв перед искушением, я вернулся дострелять. Как же бросишь такое богатство? Оно сваливается с неба раз в год, даже раз в два года, а ведь утолить охотничью страсть не так-то просто. Бывало, скитаешься целый день, а приходится довольствоваться пятью штуками. Как мне хотелось сейчас иметь тысячу патронов!
Я был в двухстах метрах от машины, когда услышал выстрел. Очевидно, есть здесь и другие охотники, решил я — и увидел женщину в охотничьем костюме. Внезапное появление ее на совершенно открытой равнине показалось мне странным, почти необъяснимым. Чуть позже я догадался, что женщина поднялась из оврага, связанного с пересохшим руслом на дальнем конце плато. Она шла навстречу мне, но, кажется, меня не замечала, потому что подняла ружье и выстрелила. Птица не упала, однако дробь просыпалась возле самых моих ног. Лишь теперь незнакомка меня заметила и, поравнявшись со мной, приветственно подняла руку: «Желаю удачи!» В меня дважды стреляли: раз дробью для охоты на зайца и раз совсем мелкой дробью, попали в щиколотку, слава богу, издалека. Есть такие охотники: ничего не видят, кроме летящей птицы или бегущей дичи. Тем-то двум я сделал замечание — мол, надо быть осторожными. А женщине не посмел ничего сказать. Она держала свое двадцатикалиберное ружье, как опытный стрелок, и видно было, что давно занимается охотой. Я успел посмотреть ей в лицо, оно мне показалось некрасивым, но одухотворенным и очень симпатичным. В своем охотничьем костюме она выглядела стройной и даже нарядной. На поясе у нее висело штук двадцать перепелов. Я хотел было пойти в том же направлении, что и она, но, побоявшись вызвать ее недовольство, повернул в противоположную сторону. В этот момент женщина прицелилась, но тут же опустила ружье. Перепелка прошла мимо меня. Я выстрелил, и птица упала между мною и охотницей, как раз посередине. Пока я шел, чтобы ее поднять, женщина смотрела на меня, затем шагнула навстречу.
— Вы понимаете, что вот только что я могла вас ранить?..
— Это третий случай, когда охотник пытается меня застрелить.
— Извините, пожалуйста, — сказала она. — Кажется, я очень устала. Дробь вас не задела, нет?
— Нет. В честь этого события предлагаю выкурить по сигарете.
Когда мы сели рядом и закурили, я вдруг почувствовал, что во всем этом есть какая-то необычная красота и значительность, которую не выразишь никакими словами.
Женщине было лет двадцать шесть — двадцать семь. У нее были темно-карие, очень теплые глаза. Лицо — не особенно красивое, несколько суховатое, но умное. Оно приятно контрастировало с теплотой ее глаз. Но, может, красивым оно казалось мне оттого, что я впервые видел женщину-охотницу, и оттого еще, что сидели мы посреди плато, а вокруг были колючки и белые камни, которые походили на черепа и придавали ему вид поля битвы, давно отгремевшей… Поговорили об охоте, о том, что нам очень повезло со стаей, а потом замолчали. Никогда не знаешь, о чем говорить с женщиной во время случайной встречи — такой, к примеру, как сегодня. Я не страдаю излишним любопытством, к тому же не хочу досаждать дежурными вопросами, они всегда кажутся мне банальными… И пока я корил себя за то, что молчу — ведь молчать глупо, — охотница, с усмешкой в мягком взгляде, сказала:
— Сигареты в таком случае мало. Надо обмыть.
— Что?
— То, что мне посчастливилось вас не застрелить.
— Чудесная идея, — сказал я. — И, что очень важно, мы находимся всего лишь в километре от лучшего ресторана на побережье.