М а к с и — его правая рука.
П р о ф е с с о р Й о р д а н — знаменитый хирург, кандидат на Нобелевскую премию, 65 лет.
С е с т р а Б е а т а, 20 лет.
С и л ь в а й — директор фирмы ИИП (изобретения и патенты).
Ф р а н ц о — его заместитель.
Д - р К и ш — референт по юридическим вопросам.
П е р в ы й п а ц и е н т, 45 лет.
В т о р о й п а ц и е н т, 45 лет.
Ж е н а п а ц и е н т о в, 40 лет.
ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА
«И вы не боитесь, что возникнут проблемы?» — спрашивает Элиаш профессора Йордана. «Это уж не мое дело, — возражает тот, — я отвечаю только за свою работу. А не за проблемы».
Все большее распространение получает взгляд, согласно которому человечество стоит на пороге новой революции, на сей раз биологической. По мнению сторонников этого взгляда, она окажет куда большее влияние на жизнь человека, чем оказала в свое время промышленная революция XIX века или современная научно-техническая революция. Как полагают, «биологическая бомба замедленного действия» по своему значению превзойдет и такие вехи цивилизации, как открытие огня, переход к земледелию, распространение книгопечатания, изобретение колеса.
Если средневековые алхимики не сдержали своих обещаний и не сумели подарить современникам эликсир жизни, то нынешние, новые «алхимики», вооруженные электронными микроскопами, позволяющими в миллион раз увеличивать изображение, обещают сохранение молодости до преклонных лет, а кое-кто из них помышляет уже и о возможности бессмертия. В таинственных мастерских изучаются методы стимулирования работы мозга, операции на генах, способы регулирования интеллекта путем введения в организм аминокислот и т. п. Подготавливаются чудеса генетики. Ученые обещают дать человечеству «потомство по заказу», детей заранее предопределенного пола и способностей, причем родители даже смогут не обременять себя актом зачатия, да и вообще их может не быть в живых: все будет сделано в лаборатории, с помощью идеально сохраняемой и идеально законсервированной спермы.
Кажется, что спустя двести лет начала осуществляться саркастическая фантазия Дидро, описавшего «теплое помещение, где пол уставлен маленькими склянками с наклейками: солдаты, чиновники, поэты, маринованные дворяне, маринованные короли…».
«Позвольте представить вам моего дядюшку и мою племянницу, — пишет другой автор, наш современник Г. Р. Тейлор. — Они попали в автомобильную катастрофу, к сожалению, хирургу удалось составить из потерпевших всего лишь одно комплектное человеческое тело».
Тот же автор доказывает, что у нас слишком слабое воображение, чтобы хоть смутно предугадать фантастические возможности и последствия развития современной биологии, которые уже для следующего поколения станут чем-то самоочевидным. Так это будет или иначе, раньше или позже, одно, по-видимому, несомненно: прогресс биологии самым непосредственным образом коснется различных областей этики и социологии, проблемы человеческой цельности, телесной и духовной, затронет жизнь индивидуума и семьи.
И тут сам собою возникает вопрос: что делать с проблемами нашей… комедии? Что ж, если мы не лишим комедию самого неотъемлемого ее права — права говорить о серьезных вещах несерьезно, мы не сможем отказать ей в праве участвовать в дискуссии, разумеется в меру своего темперамента и доступными ей средствами.
В ее дискуссионном выступлении прозвучат ирония и меланхолия: ведь так же, как мы не пользуемся зубной щеткой соседа и не носим его нижнего белья, точно так же мы находим малопривлекательной мысль, что в один прекрасный день нам могут пересадить его мозг или язык…
Нельзя также с уверенностью сказать, что те, кто был зачат в классической родительской постели (или хотя бы на душистой лужайке), будут иметь основание завидовать тем, кто обречен на зарождение в пробирках лабораторий и таким образом лишен теплого покоя материнского лона.
В этом нельзя быть уверенным — при всем нашем уважении к научному прогрессу, к тому, что совершается на пользу человека, а не во вред ему.
Именно в той опасной пограничной зоне, где Польза может превратиться во Вред, и развертывается действие этой комедии, которая — в рамках своего жанра и свойственными ей средствами — хочет быть рядом с человеком и его проблемами… нынешними, завтрашними и даже послезавтрашними.
И. Б.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Пестрая декорация в глубине сцены, расписанная цветами и деревьями, изображает парк. У входа ядовито-желтая скамейка. Некоторое время сцена пуста. Только слышен птичий концерт.
Вдруг птицы смолкают. Все — как по команде. Словно и птицы в парке поняли, что будут свидетелями полицейского расследования.
Инспектор Ф р и к с, М а к с и и Э л и а ш.
Оба криминалиста в темном: черные костюмы, черные перчатки, черные котелки, — они несколько смахивают на служащих похоронного бюро. Инспектор — рассудительный мужчина с трубкой. Его ассистент Макси резок и вспыльчив. Элиаш выглядит несколько старомодно: поношенный темно-синий вельветовый пиджак свободного покроя, большой галстук, повязанный бантом, на старобогемский манер.
Ф р и к с (подходит к скамейке). Еще раз, Элиаш… Где он сидел?
Элиаш молчит.
М а к с и. Инспектор вас спрашивает! Отвечайте…
Э л и а ш (кротко). Сколько раз вы еще будете спрашивать?
М а к с и. Сколько захотим!
Э л и а ш. Он сидел на скамейке. Видите, на ней даже отпечатался его зад…
М а к с и. Почему он сел именно сюда? (Подозрительно.) На свежевыкрашенную скамейку?
Э л и а ш. Прошу прощения, не знаю.
Ф р и к с. И потом стал выводить на песке цифры?
М а к с и. Чем?
Э л и а ш. Пальцем, прошу прощения.
Ф р и к с. Непосредственно перед тем, как это случилось?
Э л и а ш (горестно). Непосредственно перед тем, как случилось…
Ф р и к с. Я уже кое-что начинаю понимать, Макси…
М а к с и. Давно пора, шеф!
Ф р и к с. Где вы находились в этот момент? Точно!
Э л и а ш. Вон там. Под тем ясенем.
М а к с и. Под ясенем?
Ф р и к с. Это не ясень, Макси, это липа.
Э л и а ш. Платан, прошу прощения.
Ф р и к с. Не все ли равно. Что вы там делали?
Э л и а ш. Но ведь все это уже есть в протоколе! Я стоял под деревом и записывал на магнитофон… Надеюсь, это не запрещено?
М а к с и. Что записывали?
Э л и а ш. Воркование голубок.
М а к с и (с подозрением). А почему именно голубок?
Э л и а ш. Потому что они воркуют. Корова, к примеру, не воркует.
М а к с и. Отвечайте, как положено, Элиаш, или я…
Ф р и к с. Спокойно, Макси, спокойно. (Элиашу.) Так, значит, вы записывали голубок?
Э л и а ш. Голубки продаются лучше всего. Лучше кукушек и черных дроздов. (Охотно объясняет.) Но у меня есть и другие интересные вещи. Собаки, кошки, лягушачий концерт на болоте… Правда, на птиц самый большой спрос.
Ф р и к с. Странная профессия.
Э л и а ш. Охотник за звуками, господин инспектор. Так и занесено в протокол.
М а к с и. Охотник? (Инспектору.) А он не должен иметь охотничьей лицензии?
Э л и а ш. У меня есть разрешение фининспектора. Эти записи я продаю людям, которые любят животных, но не могут держать их из-за недостатка средств. Или нехватки жилплощади… Вот я и создаю для них иллюзию… магнитофонную ленту с голосом их любимой птички или какого-нибудь животного.
Ф р и к с. Попытаемся восстановить все по порядку. Надеюсь, в последний раз. Итак, вот тут, на скамейке, сидел Даниэль Гашпар, сорока пяти лет, женатый, референт фирмы изобретений и патентов. И на песке возле скамейки было написано множество цифр… (Задумывается.) Кое-что я уже начинаю понимать, Макси… Эти цифры… возможно, он записывал формулы какого-нибудь изобретения. (Элиашу.) Верно я-говорю?
Элиаш молчит.
Ф р и к с (резко). Что вы на меня так уставились, любезный?
Э л и а ш. У вас погасла трубка, господин инспектор.
Ф р и к с. Она всегда гаснет, когда я думаю. И делаю выводы!
М а к с и. Можете называть инспектора «господин комиссар». Когда он раскроет это дело, его ждет повышение.
Ф р и к с (скромно). Не будем забегать вперед, Макси.
М а к с и. Да ведь ясно же, шеф. Во всем парке их было только двое. Даниэль Гашпар и этот субъект. (Элиашу.) Вы же сами сознались.
Э л и а ш. Да, я был здесь. Но к этому ужасному происшествию я не имею никакого отношения!
М а к с и. Так кто же имеет к нему отношение, если не вы? Святой дух?
Ф р и к с. Предъяви вещественное доказательство, Макси.
Макси вынимает из портфеля портативный транзисторный магнитофон, ставит его на скамейку.
Э л и а ш (зажимает руками уши). Нет, нет! Пожалуйста, не надо! Я не вынесу!
М а к с и. Совесть мучает, не так ли? Вы все же послушайте, Элиаш…
Включает магнитофон. Сначала слышно лишь воркование голубей — нежное, протяжное, словно голуби вкладывают в него всю любовь мира… И вдруг — крик. Жуткий, ужасный. Безумный, звериный крик человека, с которым происходит что-то страшное. Крик, полный отчаяния. Голуби испуганно смолкают. Гробовая тишина. Макси выключает магнитофон.
Э л и а ш. Это не я! Клянусь… клянусь!
М а к с и. Знаете, что вы получите за э т у запись? (Деловитым тоном.) Скорее всего — петлю на шею.
Ф р и к с. Не будем забегать вперед, Макси. Что было дальше?
Э л и а ш. Я уже сказал. Все сказал.
Ф р и к с. Ну, так еще раз. И как следует, по порядку.
Э л и а ш (устало). Этот человек сразу рухнул на землю, словно… словно пораженный молнией. А когда я подбежал… тут, на песке, лежали словно… словно бы две его половины… Будто его разорвало надвое… от лысины до паха!