М а к л а у д. Пойдемте что-нибудь выпьем. Надо прийти в себя… Этому бедняге мы уже ничем не поможем… (С горечью, как бы про себя.) Теперь уже не поможем…
М о р р и с. Да, не поможем…
М а к л а у д. В любом случае у вашей книги был бы неожиданный конец. (Уходя.) Кстати, как она будет называться?
М о р р и с. Еще не знаю… Может быть, «Зонтик с серебряной ручкой»… Или же… или же «Фулминия»… (Не двигаясь с места.) Собственно говоря, я еще не знаю, напишу ли ее вообще…
М а к л а у д. Но почему?
М о р р и с (глядя на мертвого Луиджи). Не знаю… я вдруг подумал… имею ли я право писать эту книгу.
Занавес.
ДЕНЬ, КОТОРЫЙ НЕ УМРЕТСценарий
Перевод Л. Васильевой
Редактор И. Марченко
I. ЛЕТО
Это не ветер, шумящий в лесу, это — резкое, прерывистое дыхание человека.
Мы еще не видим его, мы лишь слышим и ощущаем его — его солдатские ботинки, его пот и его страх; пока лишь — по мельканию веток деревьев и чащобы кустарников — мы воспринимаем стремительный, отчаянный бег невидимого человека.
И по этому резкому, прерывистому дыханию, от которого разрываются легкие, понимаем: человек бежит давно, и теперь уже из последних сил.
Под скалой — источник, хрустально-прозрачный родничок.
В его зеркале на миг отразилось лицо беглеца: потное, измученное, с запавшими глазами. Лицо солдата.
Но гладь воды тут же покрывается рябью, брызги фонтаном разлетаются в разные стороны — солдат, припав к воде, жадно пьет.
По лесу разнесся неистовый лай собак.
Две пары жилистых босых ног застыли в неподвижном летнем воздухе.
В кадре — спины повешенных с приколотыми листками, на которых написано по-польски:
Из букового леса выбегает преследуемый человек — это молодой смуглый мужчина в форме словацкого солдата.
Оружия у него нет, он давно бросил его или потерял.
У него не осталось ничего — ничего, кроме отчаяния: он понимает, что у него нет никаких шансов.
На секунду он было заколебался, оглянулся, а затем, пробежав мимо повешенных, спускается к железнодорожному полотну и мчится к туннелю, виднеющемуся неподалеку.
В кадре — в просвете между неподвижными ногами повешенных — мы видим, как солдат исчезает в черном зеве туннеля.
Бешеный собачий лай приближается, заполняя собой все вокруг.
Солдат, шатаясь, спотыкается в полутьме о шпалы, но продолжает бежать, страх подгоняет усталые ноги.
Туннель не слишком длинный: уже начинает светлеть, уже виден овальный выход.
А там, в этом овале, полном света, — два силуэта жандармов немецкой фельджандармерии; широко расставив ноги, они стоят на колее с автоматами наготове, они уже поджидают.
Солдат поворачивается, бежит — назад, туда, откуда прибежал, к другому выходу, он еще не сдается, он бежит, он борется…
Два таких же силуэта немецких жандармов с автоматами видны и на другом конце туннеля.
Беглец застывает, опершись о влажную стену; на лице его, залитом потом, — страх.
Грязные капли с мокрого свода туннеля.
Один из жандармов спускает собаку.
Немецкая овчарка бросается во тьму.
Своды туннеля оглушительно повторяют неистовый собачий лай, многократно умножая его силу.
Со свистом вырывается пар из-под колес, готовых отправиться в недобрый путь.
Ноги узников, которых заталкивают, безжалостно швыряют в утробу вагонов.
Крики, команды, брань, грубые голоса охранников.
Мелькание фонариков с синим фильтром светомаскировки.
Колеблющихся, недостаточно расторопных охранники «подбадривают» кулаками и прикладами.
Вагоны переполнены, заключенные — штатские и солдаты — спрессованы как сельди в бочке.
Грохот, скрипучие звуки задвигаемых железных засовов. Один за другим, на каждом вагоне…
Этот поезд, отправляемый в концентрационный лагерь, кажется до бесконечности длинным.
В зарешеченном окошке появляются две ладони.
Ладони и глаза Матуша Сироня, словацкого солдата, которого немецкие жандармы схватили у леса где-то на польской земле.
Пар вырывается с пронзительным свистом, поезд трогается.
Подслеповатые, затуманенные огоньки какой-то польской станции медленно отдаляются, исчезая во тьме летней ночи.
Высокое летнее небо над Ветерной полониной. Ее могучий, широкий гребень, покрытый альпийскими лугами, высоко возвышается над остальным миром.
Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, — горы, холмы, леса, светлые контуры гребней полонин и темные, затененные углубления долин; все — в каком-то прекрасном и диком беспорядке; Ветерна полонина — как бы центр этой земли, ее сердце: возможно, стоит лишь приложить ухо к ее душистой, покрытой ароматными травами спине, и услышишь его биение.
Круто спускающиеся альпийские луга пестреют яркими цветами, и ветер, который здесь никогда не утихает, свистит и, играя ими, меняет их цвет.
Может, из-за этого непрестанного ветра и зовется полонина Ветерной, а может — кто знает, — причиной тому белые дикие нарциссы: в определенное время на солнечных, теплых ее склонах цветет их такое множество, что людям в долинах порой даже кажется, будто на Ветерну полонину в разгар жаркого лета уже выпал первый снег.
Горная природа дышит умиротворяющим теплом и торжественной тишиной, безучастная и равнодушная к жестокости войны.
Но там, внизу, в одной из долин, которые со всех сторон окружают могучий массив Ветерной половины, взбирается, тянется длинный товарный поезд.
Это транспорт в концентрационный лагерь.
В будках на тормозных площадках — вооруженная немецкая охрана.
Заросшие лица узников, глаза, запавшие от долгого, мучительного пути, неподвижно следят, как за решетками вагонных окошек убегает солнечный летний день.
Рука машиниста на рычаге регулятора.
Машинист Гудец хмурится, словно преодолевая постоянное искушение закрыть пар и остановить поезд.
— Всю дорогу меня это гложет… — бормочет он недовольно. — Что будем делать, Ямришко?
На лице кочегара, черном от сажи, сверкнули глаза.
— Не знаю, что… Но Гитлеру мы их не повезем, лучше уж…
Он не успевает договорить — внезапный толчок бросает его вперед: машинист вдруг резко тормозит, скрипят колеса, летят искры.
Впереди на путях — несколько деревьев, что-то вроде наскоро сооруженного и отнюдь не непреодолимого барьера.
Поезд уже послушно остановился перед самым завалом.
Со склона раздаются первые выстрелы.
К паровозу подбегает немецкий солдат.
— Partisanen! Weiterfahren… Weiterfahren![2]
Машинист Гудец высовывается из будки, указывая на завал.
— Нельзя… не видишь?!
— Das ist nichts!.. — кричит солдат. — Nichts! Weiterfahren![3]
Он взбирается на паровоз, доставая пистолет.
— Schnell!.. Schnell! Sofort![4]
Кочегар Ямришко без размышлений ударил его лопатой.
— Иначе с ним не столковаться… — бурчит он, глядя, как тело немца медленно сползает вниз с паровоза.
Стрельба в долине усиливается.
Из-за камней и деревьев партизаны обстреливают транспорт.
Немцы выскакивают из тормозных будок, прячутся за вагонами, залегают за насыпью и отвечают огнем на выстрелы партизан.
Кочегар и машинист, не обращая внимания на стрельбу, бросаются открывать вагоны; из них выскакивают заросшие узники и разбегаются в разные стороны.
Там, наверху, на склоне, капитан Федоров кричит партизанам по-русски:
— Точнее цельтесь! Осторожно, чтоб не задеть своих!
Винцо Пирш лежит под старой сосной. Его худое лицо словно вырезано из дерева. Он посылает из автомата короткие, экономные очереди.
— Ложись! — вдруг кричит он. — Мешаешь!
Эти слова обращены к одному из беглецов, солдату Матушу Сироню: он избрал дорогу вверх по склону, прямо к партизанам.
Матуш прижимается к земле, пули летят над его головой.
— Я ведь мог в тебя попасть, — ворчит Пирш. — Куда ты летишь как сумасшедший?
Солдат, отмахнувшись, еле переводит дыхание.
— Туда, за эту гору… Домой!
Винцо Пирш, продолжая стрелять, ворчит:
— Домой… домой… всем бы только домой!
Но Матуша уже и след простыл: он исчезает в лесу над откосом.
Пирша охватывает злость.
— Ты что? — кричит он ему вслед. — Думаешь, у других нет жены?!
И, выругавшись, продолжает стрелять.
Бой за освобождение транспорта продолжается.
Матуш поднимается по горе, покрытой еловым лесом, сокращая путь: видно, что здесь он смог бы идти и с завязанными глазами.
Лес начинает редеть, в просветах виднеются зеленые луга, которые спускаются к деревне.
Небольшой белый костел, деревянные дома с гонтовыми крышами, огороды, за гумнами — полоски полей; над лугами темнеют леса, а выше их темно-зеленой полосы — полонина.
Ветерна полонина над Яворьем.
Сюда и мечтал вернуться солдат; теперь он одним взглядом обнял все: полонину, луга, долину и деревню внизу, — и его глаза засветились каким-то суровым удовлетворением.