Колокол на башне костела возвещает полдень, словно приветствуя солдата Матуша Сироня, который возвращается с фронта домой.
Он идет по деревне, взглядом вбирая этот небольшой, близко знакомый мир:
…подойники и жбаны, торчащие на частоколах, красная герань в маленьких окошках… усыпанные недозрелыми сливами ветки, перегнувшиеся в соседний сад… мозаика приготовленных на зиму поленниц, доходящих до самой крыши… а под крышами ласточкины гнезда…
Он идет по деревне и не прячется, не таится: деревня и так узнает, что надо.
А сейчас он почти никого и не встретил: колокола лениво звонят, навевая сонный мир горячего летнего дня.
Лишь около лавки Матуш останавливается — вернее, его останавливает мужчина в черной гардистской[5] форме, который накачивает камеру на колесе зеленого велосипеда.
— Привет, Матуш! — сердечно восклицает он. — Ну что, в отпуск? В отпуск?..
Гардист достает сигареты.
— Угощайся… Что нового на русском фронте?
Матуш пожимает плечом.
— Немцы удирают… как везде.
— А тебя они послали вперед, а? — усмехнулся гардист.
Матуш с наслаждением делает первую затяжку.
— Хорош у тебя велосипед, Амброз.
Владелец новенького зеленого велосипеда нахмурился.
— Погляди-ка, — показывает он на спустившую камеру. — Это пока я пил пиво. Мне почти каждый день портят шину.
— Ребятишки, — говорит Матуш.
— Может, ребятишки, а может, и…
У Амброза большая, почти квадратная голова, словно посаженная какой-то злой силой прямо на плечи. Он неприязненно оглядывает ближайшие дома.
— Не пойму, что за народ… Нашего брата ни во что не ставят… — Он вдруг испытующе смотрит на Матуша. — А ты что же это так, налегке? Ни чемоданчика, ничего!
— Пропил я, — отвечает Матуш, кивая на прощанье. — Ну, бывай…
Амброз задумчиво смотрит ему вслед.
Солдат без солдатского чемоданчика — это для него вещь непостижимая, даже противоестественная.
Вытерев пот со лба, он склоняется над велосипедом и продолжает накачивать шину.
Колокола, возвещающие полдень, все еще звонят.
Колокола допели последний стих, на деревню опустилась послеполуденная тишина.
Из хлева выходит молодая женщина с полным подойником только что надоенного молока.
Она останавливается, ладонью прикрыв глаза от солнца.
— Матуш!
Ее крик вспугивает голубей. Подойник летит на землю… женщина бежит к воротам.
И Дунчо радостным лаем приветствует своего хозяина, рвется на цепи.
Солдат сжимает жену в объятиях.
— Мальчик родился или…
— Сам увидишь! — на одном дыхании отвечает жена.
По двору разносится новый крик.
— Матушко!.. Брат мой любимый!
Босоногая девушка — Зузка, сестра Матуша — уже бежит к воротам, юбки ее развеваются над загорелыми икрами.
В дверях показываются мать Матуша и его дедушка, Якуб Сиронь.
— Мама…
Мать крестит сыну лоб. А дедушка — еще крепкий мужчина — ворчит (это и упрек и приветствие одновременно):
— Ну что ж ты, пан солдат… Даже не написал, что едешь в отпуск.
— Я не в отпуск, Дедушка… — Матуш вдруг запнулся, не зная, как им объяснить. — Для меня война уже кончилась.
Пораженные, они молчат.
— Сбежал! — догадалась Зузка.
Солдат кивает.
— Боже праведный! — испуганно восклицает жена. — Значит, тебя будут разыскивать, будут…
— Ясное дело! — перебивает ее дед. — Дезертиров всегда разыскивают… Так было и так будет. А потом посадят в тюрьму. А то и расстреляют.
Мать заломила руки.
— Господи, что ж ты наделал, сын мой…
— А ну-ка, помолчи! — перебил ее дед. — Слезами горю не поможешь. Надо его спрятать. На чердак, в кладовку или… Нет, лучше в хлев, под навоз. — А внуку-дезертиру дед бросает: — Чего ж ты разгуливаешь по деревне, дурень!..
Вниз по деревенской улице едет Амброз. Он держится прямо, уверенно, как если бы сидел не на велосипеде, а на коне; ноги в начищенных до блеска сапогах неподвижно застыли на педалях, слегка тормозя.
Навстречу ему, подпрыгивая, бегут два босоногих сорванца.
— На страж![6] — вежливо здороваются они.
— На страж! — с достоинством отвечает Амброз.
И, ловко описав небольшую дугу, он останавливается около какой-то калитки.
Матуш, не соглашаясь с дедом, отрицательно качает головой.
— Но мне неохота прятаться, дед, я не хочу, чтобы…
— Тс-с, — прошипела Зузка.
А Амброз, прислонив зеленый велосипед к воротам так, чтобы он все время был у него на глазах, уже протискивается в калитку.
С видом старого приятеля подходит к притихшей семье.
— Доброго здоровья вам всем… Ну что, соседи, вернулся ваш? Совсем вернулся?
— Да где там, Амброзко, — вымученно улыбается мать. — На пару дней… вроде как на побывку…
Квадратная голова согласно кивает.
— А бумажка-то у тебя есть? — вдруг обращается он к Матушу.
— Какая бумажка?
— Да что отпустили. Ну-ка, покажи.
Солдат начинает шарить по карманам, делая вид, что ищет.
— Нечего показывать! — вмешивается дед. — Ты военный, Матуш. А он — так просто, обычный гражданский… Гардист, эка невидаль!
Никто не замечает, что за этой сценой — сквозь щели в жердинках забора — наблюдают те двое вежливых босоногих сорванцов.
Тонкая детская рука медленно тянется к вентилю на заднем колесе.
Засвистел воздух, резина тихо опадает.
На дворе мать Матуша говорит примирительным тоном:
— Амброзко, ну почему ты не оставишь его в покое, ведь он еще даже в дом не успел войти.
— И даже сына еще не видел, — резко говорит жена солдата.
У Матуша просветлело лицо.
— Значит, сын?..
— Да я ведь ничего, тетка, — оправдывается гардист. — Я только так, для порядка. Что мне, спросить нельзя?
Семья молча, враждебно смотрит на человека в черной форме. Он уже отступает, уже плетется к воротам.
— Если ты случаем найдешь эту бумажку, так мне ее… — напоминает он Матушу. — Ну, оставайтесь с богом.
Матуш первым приходит в себя: круто повернувшись, он входит в дом, женщины за ним.
Лишь дед еще стоит во дворе.
Амброз у ворот обнаруживает, что его велосипед и на сей раз пострадал.
— Какая это свинья опять?.. Чтоб ему ни дна ни покрышки!..
В ярости он оглядывается по сторонам.
Ребятишек, разумеется, и след простыл.
Лишь тащится, опираясь на палку, какая-то сгорбленная бабка, да она на ладан дышит, где уж ей спускать шины велосипедов…
Достав насос и опустившись на корточки, Амброз вновь принимается за свой сизифов труд.
Над забором появляется трубочка деда.
— Слышь-ка, Амброз… На что тебе велосипед? Был бы у тебя конь, не пришлось бы то и дело надувать.
Гардист продолжает накачивать шину, даже не оглянувшись.
— Вы еще увидите, — бормочет он. — Я вам всем покажу!..
И когда оборачивается к старику, в его взгляде столько злобы и ненависти, что у того мурашки бегут по спине.
В колыбели спит младенец, который родился, когда отец-солдат был в дальних краях.
— Как вы его нарекли, Анка?
— Матуш… как и ты.
В глазах жены — страх.
— Что с тобой будет, муж мой?
— Война вот-вот кончится. Не бойся… Как-нибудь обойдется.
В комнату входит дед.
— Ну, пришел, порадовался, — говорит он тихо, чтобы не разбудить ребенка. — А теперь собирайся… Тебе надо уходить.
— Уходить? — потрясенно переспрашивает Анка.
— Амброз донесет. Нельзя тебе оставаться.
Солдат не может скрыть разочарования.
— Куда я пойду? И потом, я ведь только что пришел.
Но старик уже все обдумал.
— Лучше всего на полонину, к партизанам. Там и отца увидишь.
Матуш колеблется.
— Может, вы и правы, дедушка, — соглашается он наконец. — Через день-два я исчезну.
Старик энергично качает головой.
— Нет, прямо сегодня. Сейчас.
Солдат и его жена беспомощно смотрят друг на друга: слова деда — будто приказ, жестокий приказ, который не дает им права даже на одну-единственную ночь.
Из-за дерева высовывается дуло винтовки.
— Стой! — приказывает голос.
Матуш послушно останавливается. Он уже не в форме, на нем — старая одежда, через плечо — полотняная сумка с провизией.
Партизан выходит из-за дерева.
— Далеко ли направился?
— К вам, на полонину.
— Кто здесь тебя знает?
— У меня тут отец, — отвечает Матуш. — Ондрей Сиронь.
Человек с винтовкой заколебался.
— Что ж, может быть, — говорит он. — Ну ладно, иди.
Партизаны сидят после ужина. По кругу идет бутылка.
Плечистый партизан лет пятидесяти — это Ондрей Сиронь, отец Матуша.
— Да, такой он есть… в этом весь Матуш… — объясняет он друзьям, отпив из бутылки, и видно, что он гордится сыном. — Взбрело ему в голову, плюнул — и айда домой. В дезертиры подался!
Матуш смущен этим разговором.
— Таких было много, — бормочет он.
— Не захотел воевать против русских, а?
— Нет.
— Правильно, — довольно говорит отец. — Правильно, Матуш.
Винцо Пирш чистит автомат, равнодушно прислушиваясь к разговору.
— А что ты не перебежал к русским, а? — вдруг спрашивает он.
Матуш, глубоко затягиваясь, курит сигарету.
— Не захотелось.
— Что так?
Матуш не расположен к беседе.
— Не знаю. Так просто…
Суровое лицо Пирша требует