— Ну как, ребята, справимся с этой работой?
Оберштурмбанфюрер СС Штумпф, склонившись над картой, разложенной на столе, констатирует:
— Сплошь горы, долины… коварный рельеф. Непросто будет ликвидировать это восстание.
Оберштурмфюрер Риттер удивленно поднял брови.
— Восстание? Герр оберштурмбанфюрер…
— Да, я знаю, мы называем это путчем. А этих людей бандитами. Мы всегда говорим так, Риттер… — Сняв очки, он трет глаза. — В Польше… в Югославии… в Греции… Франции… в каждой оккупированной стране.
Усталость на его лице сменяется твердостью, голос вновь звучит жестко.
— Но никогда нельзя забывать, что за каждым организованным сопротивлением всегда стоят наши главные враги — коммунисты.
Штумпф снова склоняется над картой.
— И здесь тоже так. Впрочем, в этом вы убедились на собственной шкуре, Риттер, — не удержался он от колкости.
Его палец вдруг ткнул в точку на карте, отмеченную цветным кружком.
— Hier. Здесь вам представится возможность, — Штумпф бросает на Риттера быстрый взгляд, — реабилитироваться, герр оберштурмфюрер.
Риттер замирает по стойке «смирно».
— Я воспользуюсь этим шансом, герр оберштурмбанфюрер.
На крутых горных склонах — первые краски осени.
Бронепоезд по узкой долине Грона идет вниз.
Он состоит из шести вагонов: два орудийных, один пулеметный, одна платформа, один с зенитным орудием и комплектом запасных рельсов и один вагон технической команды, в котором установлен тяжелый пулемет.
И паровоз, покрашенный так же, как и вагоны.
В будке, укрытой слоем брони, два знакомых лица — машинист Гудец и его кочегар.
Двери печи раскрыты, машинист и кочегар обливаются потом.
— Следи за огнем, Ямришко, — напоминает Гудец. — Увидят немцы дым, так первым делом будут целить в нас, чтобы вывести из строя поезд.
— Кукиш они увидят, а не дым, — коротко отвечает кочегар.
Над трубой паровоза лишь слегка дрожит горячий воздух, и никакого дыма; они идут в бой, как говорится, с чистым огнем.
Сквозь щели бойниц, словно щупальца, проникают лучики света, они словно обшаривают людей и оружие.
В вагоне тесно, неудобно, обстановка производит гнетущее впечатление; солдаты сидят на низкой скамейке и молча курят.
Пирш и Сиронь постарались сесть как можно дальше друг от друга.
Солдат Вендель, образцово остриженный «под горшок», разложил на коленях белый носовой платок, на нем — пилка и ножнички: он спокойно и сосредоточенно занимается маникюром.
Доброволец Чилик с любопытством наблюдает за его действиями — такого он никогда не видывал.
— Что это вы делаете, пан Вендель?
— Я вижу, парень, что обычная гигиеническая процедура тебе в диковинку, — неторопливо отвечает коммивояжер. — Но не забывай, что хороший солдат; всегда и во всем соблюдает чистоту, с головы до пят. А это — в случае ранения — уменьшает возможность заражения крови.
Все слушают молча. Оказывается, у резервиста Венделя — устоявшиеся взгляды. И только Винцо Пирш ворчит:
— Не бойся, тебе заражение крови не грозит. При первом же выстреле ты наложишь в штаны и испаришься.
— Что это ты придумал насчет перевода? — спрашивает его сержант.
— А тебе какое дело? — небрежно отвечает Пирш.
— Чтоб тебе было ясно: здесь командир я, — говорит Балог. — И я хочу знать, что тут у меня за компания… и что кого грызет.
Пирш качнул головой в сторону Матуша.
— Спроси его!
Все смотрят на молчаливого солдата, сидящего в углу.
Матуш сильно изменился: заросший, угрюмый, замкнувшийся в себе — так молчат лишь мужчины в несчастье.
— Не пойму, чего он прицепился… — неохотно прогудел он. — Вижу его второй раз в жизни. И ничего ему не сделал.
— А разве не ты говорил, что не хочешь воевать? Что надоела война, что тебе не хочется…
— Ну а если и сказал?! — вскипел и Матуш. — Ведь я еду на фронт — так же, как и ты. Чего ты привязался, а?
Глаза у них засверкали: у Пирша — презрительно, у Матуша — зло, как у человека, вынужденного защищаться.
— Остыньте малость, ребята, — говорит сержант, смущенный странным спором. — С этим покончено. После делайте что хотите, а тут у меня не грызитесь. Я этого не потерплю!
И он подошел к перископу, давая этим понять, что разговор окончен.
— Ну извини, пан сержант, — оскорбленно проворчал Пирш. — Я вот, к примеру, хотел бы знать, мужики тут или тряпки.
Сержант обернулся.
— Это выяснится очень скоро. Все по местам! Мы в зоне боев.
На опушке леса — маскировочные сети батарей, по склону разбросаны пулеметные гнезда.
Повстанческая пехота окапывается.
Солдаты на минуту перестают рыть окопы, глядя на бронепоезд. Пехотинцы радуются, некоторые в знак приветствия поднимают пилотки.
Поезд на полных парах идет вверх по долине.
Они уже сидят за пулеметами: Пирш и Сиронь с одной стороны, Чилик и Вендель — с другой; сержант застыл у перископа.
В тишине монотонно стучат колеса.
— Стучит, будто старая швейная машина, — ворчит Чилик.
— Ошибаешься, — возразил Вендель. — «Зингер», к примеру, вообще не стучит… Машина «Зингер» поет и шьет сама!
Он достал из кармана белые карточки.
— Адрес нашей фирмы. — Вендель показывает фирменные визитные карточки, предлагая всем. — Извольте, берите все, у кого хорошая жена… у которой еще нет хорошей швейной машинки.
— Господи, хоть бы ты замолчал! — взрывается Матуш. — Вот привязался!
— Что это ты такой нервный? — удивляется Вендель. — Извольте, пан сержант.
Командир пулеметного вагона интересуется:
— А в кредит можно?
— Для пана сержанта я добьюсь особой скидки, — охотно обещает Вендель.
Сержант засовывает визитную карточку в карман.
— Что ж, поглядим… потом, после войны.
В пулеметном вагоне вновь наступает тишина.
Лишь тихо, монотонно стучат колеса. На молодого Чилика эта тишина и бездеятельное ожидание действуют угнетающе.
— А мой старший брат — летчик, — говорит он вдруг. — В английской королевской армии. Он летал и над Африкой, когда Роммеля гнали по всей Сахаре.
Балог отрывается от перископа.
— А долгонько же это у них тянулось, дружище! Если б не русское наступление, то…
— Пан сержант, — перебивает его Чилик, — если бы не западные союзники, то русские сегодня не стояли бы перед Карпатами.
— Что правда, то правда, — «соглашается» Балог. — Они стояли бы за Карпатами. И теперь здесь была бы Красная Армия, а не немцы.
Прежде чем Чилик успевает возразить, вдруг раздается голос солдата Сироня:
— А сколько их, этих немцев?
— Говорят, восемь дивизий, — отвечает Балог. — А что?
— Боится, — роняет Пирш.
Матуш игнорирует его; колеблется.
— Там среди них есть один мой, — произнес он наконец. — Только я не знаю, где мне его найти.
В этих словах слышится что-то, что побуждает Пирша взглянуть на Матуша.
Впервые в его взгляде нет ненависти — лишь любопытство.
На шоссе, идущем ниже железнодорожного полотна, завал — камни, стволы деревьев.
Первые машины немецкой мотопехоты останавливаются перед препятствием.
Немцы выскакивают из машин. Мотоциклисты пытаются объехать завал ниже дороги, по неровному бугристому откосу, маневрируя между камнями. Долину наполняет гул надсадно ревущих моторов.
Препятствие начинают обходить и первые автомашины колонны — они уже выехали на шоссе за завалом, остальные машины также пытаются объехать его.
А наверху, на склоне горы, из черного жерла туннеля вынырнул бронепоезд.
Стволы его орудий и пулеметов тотчас поворачиваются в сторону долины.
Солдаты Пирш и Сиронь строчат из пулемета.
Балог подскакивает к Венделю, сам начинает стрелять… в тот же момент застрочил и пулемет Чилика.
Пулеметный вагон стреляет из всех пулеметов.
Грузовая машина взлетает в воздух — прямое попадание орудия бронепоезда.
Загораются еще две машины. Немцы выскакивают из пламени.
Неожиданное появление бронепоезда и его атака вызвали невыразимое замешательство: машины, стоящие на шоссе перед завалом, задним ходом двигаются по узкому шоссе, машины, обошедшие завал, поворачивают назад, вновь обходят его, но им не дают маневрировать перевернутые и горящие машины.
Орудия и пулеметы поезда продолжают свое дело: немцы оказались в западне.
Моторизованная часть, в этот момент не способная к обороне, отступает как попало, и паника на шоссе, забитом машинами и мотоциклами, возрастает.
Один из мотоциклистов въезжает в ручей и пытается спастись, двигаясь вверх по каменистому руслу.
Бронепоезд преследует отступающего противника, тихим ходом продвигаясь в том же направлении, и ведет огонь из всех орудий и пулеметов, тесня немцев назад, вверх в долину.
Из башни штабного вагона капитан Подгорец, глядя в бинокль, наблюдает за ситуацией.
Вдруг он поворачивается, смотрит поверх лесов на север и исчезает в башне.
Едва за ним захлопнулась крышка люка, как, резко тормозя, заскрипели колеса. Бронепоезд останавливается.
Сержант кричит, продолжая стрелять:
— В чем дело? Почему мы стоим?
В ту же минуту поезд двигается вновь и идет все быстрее и быстрее.