Он пробует еще… еще и еще раз.
Безрезультатно. Он обливается потом, его бросает в жар.
Решившись, Матуш прыгает вниз.
Еще в прыжке, приземляясь, он ударяет пулеметчика прикладом автомата.
И что-то бешено кричит, угрожающе целясь из автомата, который не стреляет.
Немцы в состоянии шока, они поднимают руки. Риттер бросает к ногам Матуша автомат.
Матуш быстро наклоняется за ним.
Бронепоезд возвращается домой.
Пехотинцы, окопавшиеся на склоне горы под лесом, снова приветственно машут руками.
Словно говоря: спасибо за помощь… и приезжайте в следующий раз.
Поезд выполнил свою задачу: сегодня немцы здесь не прошли.
Но не все возвращаются домой: на платформе, между штабелями рельсов, прикрытые брезентом, лежат те, кто уже не вернется никогда.
Кроме Венделя, здесь все.
А в углу на полу сидят пленные Матуша: оберштурмфюрер Риттер и два пулеметчика.
На них никто не обращает внимания. Бутылка ходит по кругу.
Пирш торжественно говорит Матушу:
— За твое здоровье, браток!
Отпивает и, поморщившись, провозглашает:
— Разве я не говорил, что Матуш — парень что надо?
Таков уж Винцо Пирш, и такая у него манера мириться.
Теперь бутылка уже у сержанта.
— Жалко, что нет с нами и того, который продает швейные машины…
— Бедняга, едва высунулся из туннеля, и сразу ранило, — говорит Чилик. — Хорошо, рана пустяковая — царапина…
— Не помог ему маникюр, — замечает Пирш.
Взяв бутылку, он показывает ее Риттеру.
— Ну, что пялишься, Адольф? Хлебнуть охота, а? Да только ты не заслужил. — Отпив, он подал бутылку Матушу. — Он вас взял… а не вы его.
Матуш улыбается. Возможно, в первый раз за все время.
— Может, я боялся еще больше, чем они.
Пирш снимает со стены поврежденный автомат.
— О том, что случилось, ты лучше и не рассказывай нигде, Адольф.
Он показывает деформированные части автомата, ласково объясняя:
— Видишь… вот и вот… капут! А вы сразу…
Он показывает, как они сдавались.
— Что же вы не присмотрелись получше, балбесы?
Немцы в смятении слушают, слов они не поняли, но смысл жестов им ясен: они начинают догадываться, в чем дело.
Пирш достает полную обойму.
— Это не капут… видишь?
Он вставляет обойму и направляет заряженный автомат на немцев.
— Только это работает… — говорит он, держа палец на курке. — Глянь-ка, Адольф… я покажу тебе.
— Не дури, — вмешивается Матуш. — Вдруг случайно выстрелит?
Но палец Пирша уже нажал на курок. Раз, другой.
Балог вырывает у него автомат.
— Не дури! Ты же мог убить их, баран.
К немцам возвращается жизнь… ужасный момент позади.
— Да, это факт, — соглашается Пирш. — А их еще и не допросили.
Оберштурмфюрер Риттер смотрит на Матуша.
На того солдата, который взял их голыми руками. С оружием, которое не стреляет.
Он смотрит на Матуша таким долгим, сосредоточенным взглядом, словно хочет запомнить его на всю жизнь.
Раздается телефонный звонок: вызывает штабной вагон.
— Послушай, Балог, — говорит капитан Подгорец, держа в руках документы пленных, — с пленных не спускайте глаз, один из них — крупный чин. И поблагодари ребят за то, что хорошо держались. А этого солдата, что взял немцев, я представлю к медали.
— Так точно, пан капитан, — отвечает голос сержанта.
— Я надеюсь, вы там не пьете сейчас, — говорит командир.
— Никак нет, пан капитан, — вновь отвечает голос.
Подгорец, усмехнувшись, вешает трубку.
— Все вы тоже хорошо держались, — хвалит он и свой штаб.
В вагоне сидит и солдат Вендель, голова у него забинтована.
— А ты чем занимаешься на гражданке? — спрашивает его капитан.
Бледные губы резервиста словно не в силах ответить, но рука механически тянется к карману: достав визитную карточку фирмы, он протягивает ее капитану.
— В кредит… а для вас со скидкой, — шепчут наконец бледные губы.
Сержант Балог качает головой.
— Ты мне не рассказывай, что не хочешь медаль. Такого солдата я еще не видал.
Матуш равнодушно пожимает плечом.
— Да ведь ты заслужил, дружище! — вмешивается Пирш.
— Не надо, — бормочет Матуш.
— Что — не надо? — удивляется и Чилик.
— Я ничего не хочу… Пусть мне только дадут того немца.
Он умолкает, отпивает из бутылки.
— Какого немца?
В другое время он бы не ответил. Но сейчас самогон развязал ему язык.
— Он стрелял в мою жену… Она, наверно, ослепнет. — Матуш опустил голову на ладони. — Я не вернусь домой, пока не найду этого немца.
Наступила тишина. Все молчат. Что тут скажешь?
Они молча передают друг другу бутылку и пьют.
Оберштурмфюрер презрительно наблюдает за словацкими солдатами. То веселились, а то вдруг скисли — как всякая неполноценная раса…
Сержант чувствует, что надо что-то сказать. Он тут самый старший. Он — командир. И боевой товарищ солдата, у которого немцы искалечили жену.
Но он вдруг не находит нужных слов.
— Что ж, я тебя понимаю… — вздыхает он наконец. — Многие люди ищут сейчас по свету своего немца.
Постепенно Балог обретает уверенность.
— Только этого, пожалуй, мало — разбивать отдельные колесики, винтики. Теперь надо разбить всю машину, ребята, всю гитлеровскую машину!
Матуш поднимает измученное лицо.
— Плевать мне на Гитлера… Мне нужен тот немец.
На маленькой станции суматоха; здесь масса людей — штатские и военные, горожане и деревенские, железнодорожники и сестры из Красного Креста.
С корзиной в руке, потерянно и беспомощно мечется в толпе Зузка.
— Скажите, пожалуйста, — останавливает она какого-то господина. — Вы не знаете, когда придет этот поезд?
— Какой поезд?
— Ну, этот, бронепоезд.
— А ты думаешь, Маришка, такой поезд ходит по расписанию? Как любой местный?
Девушка бесцельно бродит по станции.
На перроне стоит мужчина в красной фуражке — стоит величественно, неподвижно; эта фигура внушает почтение.
— Простите…
Дежурный по станции оборачивается и вежливо прикладывает руку к фуражке.
— Вы не знаете, когда придет бронепоезд? — спрашивает девушка.
Лицо под фуражкой тотчас становится строгим.
— Это военная тайна, барышня, — звучит строгий ответ.
Зузку уже утомило долгое ожидание, но она еще не сдается.
Может, тот солдатик, вон там… У него на рукаве повязка, вот и сейчас он что-то объясняет какому-то человеку. И потом, он не намного старше, чем она.
— Скажите, пожалуйста, бронепоезд… когда придет? Я жду с самого утра.
Солдатик слушает деревенскую девушку с радостью.
— С утра? А кого? — выспрашивает он для начала.
— У меня там брат.
Ответ удовлетворил его, но есть, конечно, и еще одно условие.
— А если я скажу тебе, где надо ждать… ты мне дашь что-нибудь?
Зузка с улыбкой подтверждает, что даст.
И приоткрывает салфетку на корзинке, чтобы показать, что она даст солдату: посыпанные сахарным песком домашние булки.
Зузка стоит у больших ворот и нетерпеливо заглядывает во двор, через который ведут пути в цех железнодорожных мастерских.
Под его сводами уже стоит бронепоезд.
Из цеха выходят во двор люди в форме — военные и железнодорожники.
— Матуш! — кричит девушка.
Один из солдат оборачивается.
И бежит к воротам.
— Зузка! Как ты меня нашла?
— У меня уже ноги гудят…
И сразу же нетерпеливый, напряженный вопрос.
— Как Анка?
— Лучше, ее уже выписали из больницы. Глаза еще завязаны, но…
Сестра колеблется.
— Все будет ясно — только… только потом.
— Когда потом?
— Наверно, через месяц, когда ей снимут повязку… Может, и раньше. Доктор говорит, что можно будет спасти хотя бы один глаз.
— Один глаз…
— А если нет… если нет… — Ее заливает волна жалости и скорби. — То я не буду жить! Это по моей вине!
Брат хмурится.
— Не болтай, ты не виновата. И не реви, не позорь меня… — Он подает ей носовой платок. — Лучше погляди, что там делается.
Оттуда, из цеха, от бронепоезда, ведут под охраной трех немцев: оберштурмфюрера Риттера и двух его пулеметчиков.
Того, первого, девушка наверняка узнала бы теперь — если бы они с Матушем стояли ближе и если бы глаза немцев не были завязаны черными платками.
— Кто их поймал?
Матуш пожимает плечом.
— Один солдат.
Пленные уже садятся в крытый военный грузовик, стоящий во дворе.
— А почему у них завязаны глаза?
Матуш не отвечает.
Грузовик трогается, люди на дворе расступаются.
Он уже приближается к воротам. Матуш с сестрой тоже уступают дорогу.
Грузовик проезжает мимо них, они успевают увидеть лишь маленькое зарешеченное окошко в задней стенке кузова.
Машина выезжает и мчится по улице.
— Как мама? — спрашивает Матуш. — А дедушка здоров?
— Все передают тебе привет. Вот тебе гостинец из дома… А сын твой растет как на дрожжах.
Матуш протягивает руку и достает из корзинки булку.
Он ест булку, все еще глядя вслед грузовику.
— А отец? Слышно о нем что-нибудь?
— Отец с партизанами, где-то у Телгарта, — отвечает сестра. — Когда же кончится эта война? Когда вы воротитесь домой?
Матуш не успевает ответить: над городом завыли сирены.
Он хватает сестру за руку, они бегут в укрытие. В одну минуту опустела улица, двор мастерских; город замер.
Лишь пронзительно завывают сирены на крышах домов.