ать их с механиком и что при мне тогда будет зарезан опекунов поросенок. Когда все это произошло… Но об этом потом, а пока вернемся к запискам Левшонка.
Еще совсем маленьким я любил ходить к бездне, или к пропасти, — пишет Левшонок, — стоять на самом ее краю, испытывая и страх, и приливы храбрости. Дед Дичок держал меня за руку, потому что у меня могла закружиться голова и я мог свалиться в пропасть. Потом, когда я подрос, дед перестал держать меня за руку, он смотрел за козами, а я стоял на какой-нибудь скале и глядел в глубокую пропасть под собой или садился и следил, как над ней проплывают облака. Ее называют Торлакской бездной. Раз во время весенних каникул дедушка передал мне, чтоб я пришел к нему в горы, где он пас коз. Я пошел, оказалось, что околела одна коза, и я помог деду сбросить ее в пропасть. Когда мы наклонились над бездной, дед, который уже плохо видел, спросил меня, вижу ли я что-нибудь на дне, и я сказал, что вижу внизу разбросанные кости и трех лисиц. Когда мы столкнули нашу козу, лисы разбежались, но потом вернулись и стали угощаться козлятиной. Дедушка сказал: «Позавчера Тома сбросил туда овцу, вот лисы на падаль и собрались» — и спросил, вьются ли там сороки и вороны. Я сказал, что нет, не вьются. «Слишком эта бездна для птиц глубокая!» — сказал дед. Я бросил камень, лисы разбежались, но дедушка сказал: «Они в накладе не останутся!»
Пропасть, огражденная со всех сторон известняковыми скалами, каменными откосами и темными пещерами, уходила в такую головокружительную глубину, что еще чуть, и она пробила бы Землю насквозь. Ни в одном другом месте я не видел, чтоб земля проваливалась так глубоко, и, когда я заглядывал в пропасть, мне чудилось, что ее не измерить никакими человеческими мерками. На склонах пропасти, кроме скал и темных входов в пещеры, виднелись грабинник и другие кусты, у края росло несколько лип и одно высохшее дерево с ободранной корой, почти белое. Я помнил его с самого детства, оно всегда было сухое и белое. Не умею объяснить, что меня привлекает в бездне, но я могу часами сидеть наверху, у края, и смотреть в нее не отрываясь. Что-то властное есть в этой головокружительной глубине, какая-то притягательная сила, магнетизм какой-то или дьявол его знает что, я не могу этого объяснить, но торчу там и пялюсь, как теленок. Иногда пропасть бывает окутана туманом, тогда мне кажется, что она бездонна. Я рассказывал о ней учителю Апостолову, и помню, он сказал однажды: «Это все равно что заглянуть в саму жизнь — все видится головокружительным, страшным и властным! Раз природа позаботилась о том, чтобы сделать пропасти, в этом должен быть какой-то тайный смысл!» Однако точного слова, которое определило бы, что я чувствую, стоя над бездной, я не могу найти. На самолете я еще не летал, но я спрашивал и Апостолова, и учителя физкультуры Ангела Вентова, когда он вернулся из Москвы и привез Апостолову шагомер, так же ли чувствует себя человек, когда смотрит вниз из самолета, как когда он стоит над пропастью, и оба ответили мне, что это другое. Раз они говорят, значит, так и есть!
Когда я смотрю на вершины, я думаю, что они — лицо земли, а бездна — ее оборотная сторона.
Бездну никто не может перейти, за ней нет ничего, поэтому даже птицы не прилетают с той стороны. Горные вершины всегда меня чем-то манят, что-то обещают, а бездна затягивает, как хищник, ничего не обещая, и потому я ее боюсь. На дне ее только кости белеют и осторожно пробираются среди падали хищники. Ужас!.. (Ужасно то, что бездна может заключить нас в свои объятия.)
Меня удивляет дед, он совершенно спокойно сидит на краю бездны, и лицо у него спокойное. Дед, наверное, уже увидел дно жизни, сам он побелел, как обглоданная кость или как то безлистное дерево у пропасти, а я только встал на ноги и с края заглянул вниз, потому у меня и кружится голова. Я не спрашиваю его, как долго надо спускаться на дно бездны; если я доживу до его лет, я проверю это сам. Кто-то потерял или бросил дырявый постол, я подцепляю его на прут и кидаю вниз. Он плавно кружится и летит на дно. «Что ты кинул?» — спрашивает дед. «Постол!» — говорю. «Чей постол?» — «Не знаю, потерял кто или собака притащила». — «Драный?» — спрашивает дед. «Драный», — отвечаю. «Откуда ж здесь взяться постолу? — спрашивает дед, но скорее не меня, а себя. — Здесь край света, откуда на краю света драный постол!» — «Не знаю откуда!» — «Это, верно, дьявол потерял!» — говорит дед. «Дьявол разве в постолах ходит?» — спрашиваю. «В постолах!» — подтверждает дед и рассказывает мне сказку о постолах дьявола.
Однажды шел по дороге бедняк и жаловался вслух на свою бедность: «Господи, господи, нет больше сил эту бедность терпеть!» Откуда ни возьмись перед ним появился дьявол и сказал, что господь ему не поможет и что он будет становиться все беднее и беднее. «Как же мне быть?» — спросил бедняк, и дьявол сказал, что помочь ему может только хитрость, что хитростью он наживет много денег и станет состоятельным человеком. Дьявол научил человека, на какие хитрости он должен пуститься, чтобы нажить деньги, но человек испугался, как бы эти хитрости не раскрылись; однако дьявол успокоил его: если что-нибудь с ним случится, дьявол будет тут как тут и ему поможет. Бедняк стал жить, пускаясь на хитрости; то одного обманет, то другого, бывало, и в суд его таскали за обман, но каждый раз в суд являлся дьявол и выручал его. Это бы ладно, но однажды дело дошло до того, что разбогатевшего бедняка присудили за обман к повешению. «Что мне теперь делать?» — подумал он, и тут к нему явился дьявол. «Мы ведь побратимы, ничего не бойся! — успокоил его дьявол. — Завтра, когда тебя вздернут на виселицу, я буду там, буду стоять под тобой, ты ступишь на мое плечо, и тебя не повесят!» Так и случилось. На другой день накинули на шею человека веревку, вытолкнули из-под него бочонок, но он не повис на веревке, а преспокойно стоял на плече дьявола. Дьявол, однако, наклонился, веревка стала душить человека, и он застонал. «Ты видишь что-нибудь?» — спросил его дьявол. «Туман!» — ответил человек, потому что глаза его уже застилал туман. Дьявол выпрямился, человек перестал стонать, в глазах у него просветлело. «Ты видишь что-нибудь?» — снова спросил дьявол, и человек сказал: «Вижу дорогу!» — «А кто-нибудь идет по дороге?» — спросил дьявол, и человек ответил, что по дороге идет осел, навьюченный двумя плетеными корзинами. «А что в корзинах, ты видишь?» — спросил дьявол. «Вижу, — сказал человек. — Корзины полны драных постолов!» — «Это постолы, которые я протер, пока привел тебя на виселицу!» — сказал дьявол и отодвинулся, и тогда человек повис на веревке.
Дьявол, сказал дедушка, бродит по свету и сто пар постолов готов истоптать, лишь бы довести кого-нибудь до петли! Берегись дьявола!..
Тень упала на дно Торлакской бездны, она стала слегка куриться. Впервые я увидел, что дедушка сидит на краю бездны, как идол, а бездна под ним курится, словно кто-то на дне приносит жертву идолу. Позади деда одна за другой вздымаются горные вершины, изгибаются, замыкаясь в синеватый венец, хребты, и я вижу в них что-то призывное и манящее. Они зовут и манят, но бездна с силой тянет меня к себе, я не могу отвести от нее взгляда, и, когда я вижу, как спокойно и властно она дымится, мне начинает казаться, что я тоже спокойно и едва уловимо дымлюсь. Я спросил дедушку, зачем он меня вызвал к себе, только ли чтобы сбросить козу в пропасть, а он сказал: «Стосковался я по тебе!»
Потом я много раз спрашивал себя, случалось ли еще кому-нибудь стосковаться по мне? Но не вспомнил никого, кроме дедушки, и мне стало грустно и жалко себя. Если люди по тебе не тоскуют, значит, ты им не нужен!
Кругом названия
Апостолов советует мне, кроме всяких историй, описаний разных явлений природы и прочего, заносить в свою тетрадь еще и названия местностей, особенно те, что поинтересней, и по возможности выискивать, откуда эти названия взялись. По его словам, все они входят в ткань нашей земли — это словно поры, которыми дышит наша кожа.
Я не буду говорить о том, красивы наши места или нет. Некоторые красивы, другие — нет, но независимо от того, щедро ли одарила природа ту или иную местность или отвернулась от нее с пренебрежением, народ ни одного местечка не оставил без названия. Каждый уголок отмечен именем, каждый взгорок, каждый холм, ручей, овраг или каменистый бугор. Одна местность называется «Лицето» («Лицо»). Если смотреть со стороны деревни, видно, что она, точно человеческое лицо, окружена старым лесом, и не только вы глядите на нее, но и она смотрит вам прямо в лицо. Зимой лицо это белое, весной — с лиловым оттенком, потому что в лесу вовсю цветет сирень, осенью лицо глинистое и словно бы обожженное в гончарной мастерской, а когда нас начинают одолевать туманы, Лицо смотрит на нас сквозь туман, будто кто-то явился с того света и наблюдает за нами — огромный и таинственный.
Есть у нас и еще одно лицо, по другую сторону деревни, называют его «Бибино Лице», то есть лицо утки, потому что утку в наших краях кличут «бибой». «Бибино Лице» — местность неопределенная, лесистая, прорезанная множеством проселочных дорог, по большей части заброшенных и заросших травой. В этой местности часто теряется скотина, в изобилии водятся сороки, а летом люди стараются обходить ее, потому что туда часто ударяют молнии.
Деревня наша называется Долна Мыка (Нижнее Лихо), дома столпились на берегу реки, за рекой когда-то чабаны ставили свои шалаши, потом на месте шалашей построили дома, так что получился целый хутор, а когда понадобилось привадить цыган-кузнецов, кузницу соорудили между деревней и хутором. Цыганские семьи быстро разрослись и увеличили население хутора Выселки, так что хоть хутор и намного меньше деревни Нижнее Лихо, зато шума там в два раза больше. Я расспрашивал стариков, они считают, что мы переселенцы скорей всего из деревни Горна Мыка (Верхнее Лихо). При переселении название деревни обычно слегка обновляют, но должен сказать, что деревни Горна Мыка нет. А деревня и хутор так и живут испокон веков промеж двух лиц — одного приподнятого, открытого и ясного, другого — затаившегося и загадочного.